Четвёртое июля А. В. Врубелю

Сложилось так, что в этот день со всех
Концов Москвы стекался в мастерскую
В зелёном Кунцеве забавнейший народ.
Спешили живописцы из-под стрех
Своих мансард, безумолку воркуя
На птичьем языке цветных свобод,
Акрильных мод.

Расплескивая древние миры,
Влача брады, седые патриархи
Гремели клюшками по узким мостовым.
Резвились острословы-школяры,
Осмеивая чванство иерархий.
Несли дары, как нищие волхвы,
Увы-увы.

Пылил вальяжно, локоть свой держа
Приподнятым до уровня рояля,
Приятель Врубеля – бочково-грудый бас,
Гудел, как маневровая баржа,
Когда его при встрече осеняли
Девицы холодком усмешных глаз
И нежных масс.

Отряхивая мраморную пыль
И звёздный след благословенной глины,
Качали торсами сурово скульптора.
Палила кафедра рисунка свой фитиль
Дискуссий. И густым аквамарином
Сочились кроны старого двора
Ещё с утра.

Под сводами высокой мастерской
В стране рельефов, ню тяжелобёдрых,
Носатых антиков – как времени послы,
Садились гости важною гурьбой
На табуреты, лавки и колоды
За празднично накрытые столы
Воздать хвалы.

Над гомоном людским, как Вакх, царил
Среди цветов и женщин гордый Врубель,
Слова приветствия к созвездьям обращал
И обходил бокалы, и багрил
Вином. Мастеровой передник грубый
Его на гребне тех похвал
Короновал.

Знаток объёмной формы и пространств,
Известный всем фанат Буонаротти,
Профессор Врубель принимал своих друзей.
И белый общепитовский фаянс
Ломился от колбас, и в позолоте
Сыров, салатов, ранних овощей, -
Цвёл сельдерей.

Уже шумели диспутов сады,
Сквозь звон стекла, сквозь тосты, шуры-муры:
“Что ни скажи, Дейнека царственен, как лев!”
“Манцу и Джакометти нам чужды,
Но близок стиль матвеевской скульптуры…”
“Чту Мотовилова - любил рельеф,
Как груди дев…”.

И что важней, чем лобные бугры...
А гости шли, гребли варяги в греки,
Нашествие! Где яблоку упасть…
И, унося в погасшие дворы
Гитару, фолианты винотеки,
Студенты “муз младых” вели, смеясь,
Пики-руясь.

Так открывался новый филиал -
Скамейка, стол дощатый доминошный,
Пионы, яблоки, тягучее вино.
И первая звезда. Там я читал
Друзьям своим, весёлым и дебошным
Стихи напевно-звучные шально
Под небом. Ночь

Завесы опускала на миры.
Осыпаны небесными лучами,
Хоры кобылок лепетали о любви,
И в лунном олове сирень свои вихры
Роняла вниз узорными тенями
На плечи юных дев. Не прогневи -
Остановись

И слушай… ”Люди гибнут за металл!”, -
Рыдал тяжёлый бас нравоученно
Из мастерской, где в трепетах свечных
Разгорячённый Врубель объяснял
Коллегам тему женского колена,
Сражаясь насмерть в спорах вкусовых,
Пороховых.

И только за искусство погибал…
Звучал Глен Гульд. Но блики перламутра
Уже дробили сине-звонное стекло.
Трамвай маршрут свой ранний пролагал,
Звеня в молчаньи розового утра
По крышам солнце нежное текло.
И ночь сожгло.

 * * *

…Осенний дождь. Харон на берегах
Уже стоит. Над охрой стылой глины,
В лохмотьях серых, день на радость скуп.
И маска Врубеля, застывшего в венках
Над бездною последнего аршина,
Где жёсткий шрам упрямо сжатых губ
Суров и груб...