Какого черта...

Какого черта Сумакина понесло в зоопарк? Увы, он сам не мог на это ответить. Взял и пошел. В воскресный день. И не собирался вроде, а тут на тебе – такое желание.
В зоопарке было многолюдно, в некоторых уголках, как ему показалось, даже торжественно. Сумакин опробовал дешевое мороженое в яркой упаковке и застыл возле загона с тигром.
«Епифанов, директор, - первое, что пришло ему в голову, – Рычит, зверюга. Каждый день одно и то же. Каждый  божий день, зверюга, норовит сожрать…», – Сумакин ушел в своим мысли. Толпа любопытствующих подхватила остановившуюся и задумавшуюся единицу, и ее, щупловатую, никазистую, перенесла  совсем к другому вольеру. Там содержалось длинношеее животное, или проще – жираф. Жираф жевал листья тонкого, торчащего из голой земли тополя, легонько отплевывался от воздействия атакующего его информационного облака, внутри которого можно было рассмотреть Сумакина.
Сумакин не заставил себя долго ждать:
«О, жирафунька. Длинношеяя скотинка. До всего есть дело. И туда сунешься, и сюда, и эту бумажку возьмешь, и другую. Расторопная бестолочь. Первая –  за зарплатой. Она у тебя ни по дням растет – по часам,  потому что вьешься   вокруг Тюркина и Голубкова, – дальше он опять мысленно перешел на личности, жираф вмиг приобрел  фамилию бестолковой секретарши из планового отдела, – Пожираешь зарплату,  опробуешь «зеленые»».
 Сумакин с сожалением вглядывался в безучастный тополь.   Сумакину на миг пришлось даже обрадоваться собственному остроумию, но его снова оттолкнули, он попятился и  уже ничего не оставалось делать, как попрощаться с «длинной шеей»  и подойти к вольеру с  низкорослой особью, а именно пони, крошечной лошадкой. В соседнем вольере находилась крупная лошадь, так что Сумакин мог теперь наблюдать обеих, даже  сопоставлять их. 
Мысли опять унеслись на предприятие. Он вспомнил Байкину, из архивного отдела. Дюймовочку, на тонких каблучках… Почти все в организации только к ней обращались, будто в отделе больше никто ни за что не отвечал. «Старые тетерихи вокруг, – сосредоточился Сумакин. – А эта прыткая напомаженная лошадка снует с бумажками. «Распишитесь здесь, пожалуйста». Каждому покататься а, – че ж не расписаться?».
Крупной лошади в соседнем вольере удалось собрать значительно меньше публики,  в особенности  детей: неудивительно, на ней, может, никогда и не повезет покататься. Но это, как показалось Сумакину, ее не расстраивало.  Она, похоже, вполне довольствовалась  тем, что   стройная, красивая, с ярким окрасом, и потому равнодушно, непринужденно поглядывала на  торчащие сквозь проволочное заграждение детские пальчики, на  улыбающихся родителей, восхищенных старушек, подсовывающих  хлебушек ей, будто она курица.  Привыкла ко всему.  Оставалось лишь ржать над пестро-разодетой толпой, ухмыляться и только. Теперь в эту толпу затесался Сумакин.  Уставился,  не отходил, смотрел. Кто ему опять примерещится? Может, главного бухгалтера вспомнит,  Вертишинскую ? – Он каждый месяц боялся оказаться под ее копытами… Может, дипломница Мальцева нарисуется, которая недавно у него защищалась, и он не отходил от нее, помышляя  отложить защиту, мечтая  о том, в чем не мог признаться даже себе?.. Уставился на лошадь. Фантазии  одолели.  Застыл у кобыльего вольера, и  на этот раз толпе  не удалось отскоблить его от металлических прутьев. «Моя лошадка»,  – простонал Сумакин, но волевым движением переориентировался  на ларек с мороженым, что размещался рядом. «Была – не была», – на этот раз Сумакину пришлось купить эскимо значительно дороже. Оставил сзади  вольер с лошадью. Побрел вперед, не оглядываясь. Внезапно остановился возле слоновника:
«Взоркин, сосед из десятой квартиры. Толстый, огромный, пьет, не работает. Тюлень… Не-а, слон», – осекся Сумакин.
 Вспоминать Взоркина было ему до чертиков противно, и потому  усталый, поплелся поглазеть на  птичек, клетки с которыми  были  сосредоточены у выхода из зоопарка. Фантазии   стали покидать Сумакина. Внимательно вглядывался в крылышки, перышки,  клювики, лапки – безрезультатно. Птичья затея вконец  утомила,  и его опять потянуло к хищникам.  Выходной день кончался, назавтра  была запланирована поездка в Министерство. Не раз вздрагивал, когда об этой поездке вспоминал. Сумакин даже боялся переходить к оценке личностей, перед которыми готовился предстать…  Пришел к решению, выкинуть все из головы и идти с пустой  вдоль вольеров и напоследок остановиться у любого последнего. Так он предстал перед львами. С разверстыми пастями животные общались. Львица высокомерно презрительно рыкнула в его сторону, и Сумакин сразу оценил, что могло быть на уме у этой женщины: «Мерзавец, прохвост, вишь – уставился.   Такая дрянь! Лебезит на каждом собрании, какую бумагу ему не кинь. Сгрызла бы ублюдка, но завтра он новую бумагу везет… Да к нему и не подступиться через прутья. Какого черта…»