Изнанка

Черти висели в небе,  наслаждаясь собственной победой. Из их мохнатых ртов изредка вырывался отрывистый смешок, заглушавший чей-то горький, безумолчный плач. Ликовали бесы, шнырявшие взад-вперед по земле. В то время как их длинные краплёные хвосты извивались у горла бессмертного грешника, самодовольно впивающегося взглядом в плетёную корзинку, которая тихо качалась посреди огня.
Повсюду царили великие и непоколебимые мрак и ужас. Два вражеских друга, два самых преданных сожителя в этом невиданном мире.
Рядом с корзинкой  стоял чёрный силуэт ни то человека, ни то зверя. Он что-то оживлённо жестикулировал, будто руководил миллионным оркестром. И всё здесь было в его власти, всё суетилось, бегало, летало, падало, но в один момент резко замерло. В сию же минуту неизвестный силуэт поднял обе руки к небу, или к тому, что было на его проклятом месте, и злостно обнажил свой тёмный голос: «Да будет так!»



А снег за окном всё валил белыми пушистыми хлопьями, падая повсюду на высокие сверкающие барханы. Снежинки будто кружились в каком-то ярком танце зимы, иногда замирая, и в это время они казались особенно прекрасны: просто падали на землю, так тихо и спокойно…
Тишь, и только слышно, как жалобно поскрипывают верхушки сосен, слегка нагнувшиеся от мокрого снега. Их иголочки уже день как купаются в инее. Оттого деревья выглядят ещё более зачаровывающими. И хочется так стоять и стоять, пока, наконец, не заломит в шее, и с лица не покапают растаявшие снежинки. А потом, когда выйдешь в поле, в снежную чащу, так и хочется со всего маху плюхнуться в пушистый сугроб! И лежать там до самого позднего вечера, пока звёзды не закружатся в хороводе лунного света. А снежинки всё будут падать на лицо, на глаза, на губы, тая и исчезая. И новые искрящиеся капельки, узорчатые и немного замерзшие покатятся с неба, окутанные голубым светом зимы…
Ночная буря не оставила и следа после себя. Будто бы и не было той ужасной пурги, из-за которой даже было заморожено движение на главной площади. Ни намёка на буйство стихии. Правда, снегоуборочным машинам досталось – улицы теперь не расчистить и за целый год…
Но это всё было в городе, а здесь, в маленькой деревеньке, ничего особенно и не изменилось. Здесь было совсем не важно, насколько сантиметров увеличивается с каждым годом снежный покров земли, да каково теперь нашей планете будет от глобального потепления. Все огромные проблемы, от которых город насыщался думами и волнующими разговорами, в этом загородном, богом забытом местечке (или, наоборот, с божьей помощью уцелевшем от всепоедающей цивилизации) сужались до размера ржавого напёрстка. И люди здесь жили мирные, хозяйские. Часто собирались на чай по вечерам, гуляли по праздникам, особенно на Пасху. И глаза у всех были такие добрые, приветливые. И всё было бы хорошо. И все бы жили, не горевали. Если бы не неожиданное помутнение в рассудках некоторых жителей. Медленно, но верно пропёкшееся крыло Запада направлялось к деревне. Пришло время, и эту деревеньку прихватило пеплом нового мира. И пошли разговоры, что пора выбираться в цивилизацию, там, мол, своё место найти – раз плюнуть.
Словно болезнь, жажда невиданного света, обрушилась на головы людей. Женщины начали суетиться, а мужики только посматривали на них, да усмехались. Конечно, им и здесь хорошо, не было у них того рвения в город. А вот жёны их вовсе заметались: то ли ехать, то ли нет. Страшно ведь, подумаешь – аж колени подгибаются. Где это видано – из тёплого родного гнезда в чужую обитель! Ну все и решили под конец, что поехать они всё равно поедут, но позже, годика через два. Хотя прекрасно понимали, что к тому времени они и вовсе передумают.
Только одна женщина, которая в ту ненастную ночь к тому же стала ещё и матерью, жаждала новой жизни, новых мест настолько, что нельзя было сравнить её рвение с остальными вместе взятыми. И видимо то самое чувство, шутливо называемое «болезнью», переросло у неё в хроническую форму. И никак ни утихало оно ни днём, ни ночью…
Правда, то утро было исключительным от волнующих её молодую голову забот. Она держала в руках малыша, жизнь которого могла резко изменить суть её существования. Женщина смотрела в небесно-голубые глазёнки сына и думала о предстоящем путешествии. Она знала, что придёт пора, и нужно будет искать хоть какие-то отголоски судьбы в городе, в последней надежде на лучшую жизнь. Хотя в их деревне было тоже хорошо, и это мирное местечко практически всегда угождало своим неприхотливым жителям, но всё же нельзя сравнивать возможности их неизвестного островка в диком море безбрежных равнин, где редко ступает нога городского человека (не говоря уже и о самом Западе), с возможностями царицы мира - цивилизации.
Но с другой стороны, зачем ехать в город? Ведь там люди, озлобленные вечно плохой, по их мнению, жизнью; там совсем не хочется вдохнуть воздух полной грудью, который так свежо проносится по всему телу, слегка ударяя морозцем в голову; там не чувствуешь себя свободным, словно дикий ветер на просторах. И там нет ни одного знакомого существа, кроме старой тётушки Зинаиды, которую уже давно никто не видел и ничего о ней не слышал.
Но ребёнок – вот веское опровержение всем ранее сказанным фактам. Вера, как мать, хотела лучшего для своего младенца, а, считая, что в городе больше шансов обрести счастье, решила отправиться именно туда, откуда её увезли, ещё когда ей было лет пять, не больше. Да, город - это другой мир, другая планета, но и к ней можно привыкнуть.
   
А малыш всё так лежал у матери на руках, хлопая своими блестящими синими глазёнками, будто спрашивая у неё:
 «Ты моя мама? Я очень счастлив! Не оставляй меня».
Растрёпанные волосы Веры свисали с её широких плеч, женщина задремала. Так бы и сидела, всю жизнь… Но всю жизнь так не просидишь, как ни старайся.

Прошло три года с рождения Максима. Он вместе с матерью жил всё в той же маленькой деревушке с верёвкой на двери вместо замка. Всё так же бегал верный пёс во дворе, и кошка всё так же сладко мурлыкала, сидя на скамейке. За это время ничего не изменилось. И та надежда на новую, лучшую жизнь так и не угасла в сердце женщины.

Утро было ясное, неподалёку от избушки заливался слегка охрипший петух, люди бегали из дома в дом, что-то носили – проще говоря, редкая для той деревеньки суета. А Вера сидела в своём домике и смотрела в окно, слегка наклонив голову, наблюдая за суетящимися неизвестно для чего людьми. Ах, как же ей будет не хватать их лиц, их голосов, которые она слышит рано по утру, только проснувшись; этих деревьев, так уже уставших от надолго затянувшейся зимы; этого доброго солнца, блестящего высоко в небе, пусть и не греющего; этой травы, так сладко пахнущей по весне, и этой простенькой избушки, где родился её сын!
Она ещё долго так разглядывала до боли знакомые места, потом, вздохнув, взглянула на вещи. Их было немного, так, пара узелков, деньги, которые она так долго копила, и адрес старой подруги её матери, где эта самая тётка могла уже и не жить, но надежда всё же теплилась в сердце Веры. А ведь как долго соседи и знакомые отговаривали её от соблазна изменчивой дороги, хотя сами ещё несколько лет назад готовы были даже мужей побросать, лишь бы отправиться в город. Но время изменило их настрой, и они отказались от задуманного. Просто выдержка у них не та:
«Не надо! Зачем туда ехать? Чего там ждать? Мы-то уж опомнились, а ты! Ну же, одумайся!»
Но всё бесполезно.
Женщина только закрыла глаза, вдохнула поглубже, чтобы в последний раз ощутить дух домашнего очага, а затем, повернувшись к Максиму, решительно сказала: «В путь!»
   
Город находился не очень далеко, всего каких-то двести с четвертью километров.
Прибывши в город, Вера почувствовала эту чуждую отстраненность от бурлящих повсюду событий, её будто с корнем вырвали из среды, где она была так нужна, и где были люди, которых так не доставало Вере в тот переломный момент её жизни. Но женщина сделала шаг, сделала другой, и ей показалось, что вроде не так и страшно. Что и к этому странному миру можно приспособиться. Только не бояться, только бы остаться сильной. На станции суматошились люди, некоторые из них были явно пьяные, кто-то бегал, предлагал жильё, кто-то спешил на электричку, сбивая всех с пути. А Вера всё шла, еле дыша, держа одной рукой узелки, другой – Максима.
«А вот и автобус. Куда же он едет? А куда надо ехать мне? Ах, да. Адрес, адрес. Где-то здесь. Вот он. Нашла. Улица Долгорукова, 92. Так-так. Простите, вы не знаете, как добраться до…»- тут женщина замолчала, поняв, что никто её не слушает. И всё же продолжила, немного повысив голос, чтобы её услышали:
- Как доехать до Долгорукова?
Одна женщина обернулась и резким движением взглянула на Веру.
- Долгорукова? – удивлённо спросила незнакомка, подняв глаза. Вера притупилась, не понимая, что странного было в её вопросе. Голос незнакомки звучал чётко, а слова звонко отскакивали от губ, словно маленькие электрические разряды, и от этого становилось ещё больше не по себе, - эту улицу уже 10 лет как затопило. Волга разливалась той весной, половодье. А как разлилась, так и не захотела более возвращаться в свою родную колею. С тех пор на той маленькой улочке вода всюду. Раньше там дома и так чуть ли не в овраге находились. К тому же все полуразрушенные. Да, давно про те места никто не вспоминал. Помниться, люди всё потеряли, всё река родная разрушила, жаль их. И как не пытались они спасти свои вещи, так уж поздно было, всё попусту, - как-то не совсем связанно бормотала женщина, - а вам, собственно, зачем в те места?
Вера немного задумалась и не услышала вопроса. В течение всего того времени, пока незнакомка что-то старательно объясняла, Вера рассматривала свою собеседницу. От женщины пахло каким-то дешёвым одеколоном, одежда была проста, но опрятна. Незнакомка оживлённо жестикулировала во время разговора, выводя какие-то смешные символы из воздуха; она будто считала, что от этих необычных пилотажей рук остальным будет легче понять её.
Иногда женщина смотрела назад или вниз, вертя головой, потом опять поворачивалась к Вере. Вообще она была какая-то усталая, даже измотанная, хотя первое впечатление  Веры было совершенно иным. Вере стало её очень жалко, несмотря на то, что совсем не знала этого человека. Но что-то в незнакомке так молило о помощи. Наверное, её выдавали глаза. Они совсем не улыбались, и в них не было ни капли удовлетворения жизнью, лишь видно было, как зрачки слегка тряслись от напряжения. Тут Вера опомнилась, её о чём-то спросили… 
- Так зачем вам туда? – повторила женщина, впиваясь взглядом так, что Вера слегка растерялась.
- Я…я - приезжая. Мне очень нужно знать, чей это адрес, нет, я знаю, чей он, но где эта женщина может сейчас жить? Поймите, она для меня единственный близкий человек в этом городе. Я больше никого не знаю здесь кроме тётушки, проживающей по этому адресу, - и Вера вновь показала листок с названием затопленной улицы и дома. – То есть, жила… Правда, я её давно не видела. Но очень хотела бы встретить. А вы не знаете, куда могли переселить людей с той улицы после наводнения?
- А, приезжая, - будто не замечая вопроса, сказала женщина. Но сразу же поправилась, - нет, к сожалению, я не в курсе дел относительно вашей знакомой. Но вам, наверное, некуда обратиться? Я с радостью предложу своё жильё. Оплата маленькая, можно сказать, символическая. Правда, у меня далеко не хоромы, но жить можно. Ну, так вы согласны? 
Вера взглянула на сына, прислонившегося щекой к материнской ноге, и поняла, нужно соглашаться. Ребёнок и так вымотался за всю поездку, нужно было где-то отдохнуть и набраться сил. Да и сама она очень устала.
Как позже оказалось, незнакомку, которая уже перестала быть оной, звали Анной Сергеевной. Суетливая с виду женщина скрывала в себе душу чуткого и внимательного человека. Женщина жила одна и оттого была рада предоставить комнатишку в своей убогой квартирке, старой, но очень чистой и ухоженной, как и она сама.      Вера даже решила и вовсе не искать ту неизвестную Зинаиду, которая могла быть тогда где угодно, хоть на том свете. Так и осталась жить у своей первогородской знакомой.
Конечно, новый дом Веры и её сына был далеко не лучшим. Но на многое Вера сразу и не надеялась. Она примерно так и планировала и даже на тётушку Зинаиду не особо рассчитывала. Чего уж там, столько лет прошло! Просто хотела сначала найти хотя бы маленькую комнату, потом работу в каком-нибудь магазинчике (в своей деревеньке она была кассиром), чтобы просто добывать на пропитание и на покупку кое-какой одёжки для Максима, а потом, глядишь, и сын подрастёт, пойдёт в местную школу, выучиться, а там уже сам решит, как дальше поступать. Придёт время, он сам начнёт строить свою судьбу…
А тогда было главное только то, чтобы он рос в цивилизации, пусть и в забытой, но не настолько, как их загородная деревушка, где совершенно нет будущего. А может, здесь его тоже нет? Никто не знал… Запад в городе имел кое-какое влияние, и некоторые вещи были различны от тех, что были в их деревеньке. Но ведь это не является гарантией к лучшей жизни! Каждый делает свой выбор, но проблема Веры заключалась в том, что её выбор не имел обратного билета. Решила, значит всё, назад пути нет. По крайней мере, в ближайшие лет пять. Ведь деньги она хоть и долго копила, но хватило их только на переезд в город, а ведь ещё и жить на что-то надо, и за квартиру платить!

Комнатка есть, это уже достижение. А вот с работой было сложнее. Никто не хотел принимать «сельскую неумёху», как выражались многие работодатели, к себе в магазин кассиром. Но и это ничего. В одном заведении нужна была уборщица, туда Вера и направилась. Работала, старалась, как только могла, пыталась угодить, но, видимо, кто-то на неё постарался доложить начальству, и вот итог - выгнали, приведя какие-то нелепые объяснения по поводу её увольнения.
На другой работе, тоже в роли уборщицы, её обвинили в краже каких-то карманных часов. Хотя ничего подобного она не совершала! Конечно, деньги ей были нужны, но воровать бы она никогда не стала, для неё лучше уж мыть пол в туалете. Но людям же это не объяснишь! В тот день женщина только безнадёжно взглянула на обвинителя своими уставшими больными глазами и ушла, решив даже не оправдываться. 
Одним вечером, когда мать уже полдня как ушла в поисках  работы, Максим сидел в своей комнатке на кровати и играл со своими шнурками, заменявшими ему игрушки. Анна Сергеевна изредка заглядывала к нему, спрашивая, как он себя чувствует, не проголодался ли и всё ли у него в порядке. Мальчик лишь молча кивал и продолжал возиться со своими потрёпанными шнурками. За окном уже давно стемнело, а мать всё не возвращалась. Но Максим не очень волновался, такое иногда случалось, что она приходила только поздно вечером. Однако в тот день Вера совсем не пришла ночевать. Максим заснул, а, проснувшись, увидел переступающую через порог мать. Как она изменилась, мальчик заметил только тем утром: женщина шла тяжёлой походкой, слегка хромая на левую ногу… Её отёкшие красные глаза смотрели теперь не на мальчика, а будто сквозь него, куда-то в пустоту. Лицо отекло, волосы запутались, платье стёрлось в клочья. Слегка спотыкаясь, Вера направилась к сыну, потом одним рывком села рядом и прижала Максима к себе. Мальчик не видел слёз своей матери, изо всех сил старавшейся сдержать эмоции, что было практически невозможным. Вера плакала, так тихо-тихо, и лишь изредка улыбалась, переводя взгляд на сына.
Женщина уже осознала свою ошибку. Зачем она приехала в этот город! Для того, чтобы жить в этой убогой квартирке, для того, чтобы плохо питаться, для того, чтобы её не приняли на работу и она вынуждена была сравнять себя с грязью, так низко пав. Разве об этом мечтала эта теперь уже несчастная женщина? Разве на эту жизнь она надеялась? Нет. И она это поняла только теперь. Но, может с Максом будет не так? Может, к нему судьба будет милостива и подарит ему счастливую жизнь взамен на страдания матери? Никто не знал, а назад пути уже не было. А если и был, у Веры просто иссякла любая воля куда-то рваться; она смирилась с новой жизнью…
Другие такие же испытатели своих судеб сразу бы убежали из этого места, но только не она. Иногда надежда бывает слишком непредсказуемой и жестокой. Она, словно болезнь, парализует человека.  А, может, всё ещё исправится? Может, справедливость появится? А, может? Может?

Ребёнок, бледный и худой; мать, практически не бывающая дома, исчезающая по целым суткам; тётка, такая же бедная, жизнь которой уже поздно было менять – вот и всё. А годы текли, нет, они утекали, словно сквозили через пальцы рук, исчезая и забываясь.
Однажды, когда Вера в очередной раз куда-то исчезла, Максим вернулся из школы (ему тогда уже исполнилось 8 лет), сел на пол и начал старательно выводить крючки в прописях. Он был мальчиком очень старательным, хоть и не отличался дисциплиной. Но он-то не виновен в том, что некому было его воспитывать. Мать целыми днями вертелась, чтобы хоть что-то заработать, а Анна Сергеевна просто не решалась воспитывать чужого ребёнка. Иногда так посмотрит на него, и сердце зажмётся – как такому мальчишке пропадать? Ведь так нельзя, без внимания-то. Он же малой ещё, не смыслит ничего, а подрастёт и знать ничего не будет о неправильности своего воспитания. Без ласки, без твердого слова, без правильного отношения к действительности. Решит, что так и надо. Нет, не бывать тому насилию над судьбой нового человечка! Но как с ним вести себя, чтобы он поверил, полюбил её, старую тётку, Анна Сергеевна не знала. Макс был замкнут, поступки его были спонтанны. А для женщины, у которой никогда не было детей, трудно было сделать такой шаг в отношении ребёнка, тем более чужого. Но ей не пришлось долго раздумывать над своим решением. Поворот судьбы был настолько неожидан, что линии судьбы встретились.

Как раз тем вечером, когда Максим делал уроки, ни Вера, ни тётка не вернулись домой. Лишь на следующий день одна из них возвратилась…
Анна Сергеевна вошла в комнату, огляделась, будто сомневаясь, её это квартира или нет, а потом подошла ближе к стене, оперлась правой рукой о спинку кровати, а левой взялась за голову. Пульсирующая боль не давала ей покоя. Она присела, слегка прищурив глаза, а потом жалобно протянула долгое и мучительное «о». На любопытство мальчика, где она была, женщина лишь молча мотала головой. Вскоре она заснула.
А Вера так и не пришла домой. Мальчик, вернувшись из школы, не поспешил открывать входную дверь. Он замер, прислонился к известке стены и представил себе свою маму, сидящую на кровати и перебирающую страницы своей любимой книги. Она часто любила так сидеть, когда у неё находилась свободная минутка. Потом Максим вспомнил, какой небесной улыбкой озарялось её лицо, когда она встречала пришедшего из школы сына. Он открыл дверь, затаив дыхание и приготовившись уже вот-вот броситься от радости на шею своей матери… но никого не нашёл. Всё так же стояла, аккуратно прикрытая старым пледом, кровать, а на стене висела всё та же яркая радуга, нарисованная Максимом. Ничто не удивляло и тем более не радовало. Но где же мама? Где? Мальчик не знал, да и тётка тоже.  Хотя откуда им знать? Женщина, неизвестно где бывающая,… Но Максим знал, мать рано или поздно всё равно вернётся. Ведь так уже случалось. Правда, не так надолго, но…
Но на следующий и на послеследующий день Вера вновь не вернулась. Она исчезла, испарилась. Словно так и надо. Тётка вскоре забеспокоилась, ведь даже на Веру не было похоже пропадать на столько дней.
Анна Сергеевна куда-то уходила каждый день. У кого-то что-то спрашивала, где-то что-то узнавала. А примерно через неделю после очередных поисков и походов в милицию, вернулась домой. Максим уже ждал её, надеясь, что она войдёт вместе с его матерью…
Однако тётка была одна, она открыла дверь, взглянула на мальчика и резко отвернулась. И лишь плечи тряслись. Потом женщина, всё так же стоя спиной к Максиму, одёрнула свою тёмно-зелёную кофту и вновь повернулась к Максу. Её большие малахитовые глаза посмотрели на мальчика с такой разъедающей жалостью, что Максим против воли поднялся с кровати и подошёл к Анне Сергеевне.
- Что случилось? – волнуясь, бегло спросил Максим. – Что-то с мамой? Да? Где она? Что с ней?
- Всё хорошо, всё хорошо. С ней всё хорошо, - повторяла Анна Сергеевна, будто бы стараясь убедить в этом не мальчика, а саму себя.
Женщина немного помолчала, потом одним движением приложила руку к своему лбу и так же неожиданно опустила. Она встала на колени перед мальчиком, взглянула в его ребяческие глаза, пытаясь понять, что он чувствует, и что с ним случится после сказанного ею, а потом резко прижала Максима к груди. Затем отпустила и вновь взглянула. Её ладони не отпускали ручонок мальчика. И тут он заметил, как мутные слёзы полились из её глаз, ощутил дрожь её морщинистых рук. Она плачет? Но почему? Что? Что же произошло?  Максим впервые видел, чтобы она так вела себя, оттого и растерялся, а потом и сам расплакался. Он не мог понять, что случилось. Но внутри его уже трясло от сознания произошедшего. Сердце уже кричало навзрыд, а душу сводило судорогой. И тут мальчик понял - всё связано с исчезновением его матери, и чем глубже он это осознавал, тем сильнее лились слёзы.
- Поплачь, так будет лучше. И легче. А потом отпусти боль, насколько трудно это бы ни было. Пойми, теперь твоей маме хорошо, теперь она не мучается. А ты будешь жить со мной. Ты ведь не против? Не волнуйся, я тебя не оставлю, ты будешь всегда со мной. Обещаю.
Мальчик стоял и плакал, сначала тихо, а потом громче и громче. Вцепился обеими руками в кофту тётки и не отпускал, и плакал так горько-горько, что, казалось, не было конца тем слёзам и тому горю, упавшему на голову мальчика, словно огромный валун, и давившее на него всякий раз, когда он вспоминал свою мать. Тяжело, но ведь с этим тоже как-то пришлось смириться, пришлось научиться жить дальше. Иного не дано.

Максим подрастал, тётушка помогала ему всем, чем могла, делилась с мальчиком всем, что у самой было. Кормила, иногда даже одежду покупала. И время шло, и боль забывалась, но стоило вспомнить прошлое, как рана открывалась вновь и начинала сочиться с новой силой. Лишь через много лет Максим сможет спокойно вспоминать своё несчастное детство…

…Лишь через много лет Максим смог спокойно вспоминать своё несчастное детство.
С тех пор кануло чуть более 10 лет, Максим уже окончил школу. Воспитание интеллигентной и грамотной тётушки Анны сильно сказывалось на знаниях теперь уже юноши Максима.
Он хорошо окончил школу. Завёл друзей, точнее друга, но он стоил сотни других друзей; можно сказать, жизнь наконец-то стала налаживаться; надежда, что страдания и унижения его матери не были напрасны.
Максим даже поступил в техникум! А это был такой для него шаг! Об институте даже и речи не шло. Ведь выше головы не прыгнешь! В ВУЗ дорога была закрыта, но нельзя же было мальчишку так оставлять. Смышлёный, развитый, далеко не слабый в точных науках, Максим поступил в училище. Ничего особенного с ним там не происходило. Учился и учился, просто обыкновенный парнишка с обыкновенными целями и без понятия сути своего существования. Как и все его сверстники. Он старался вообще не думать на подобные  темы. Иначе сразу какие-то ужасные, трепещущие душу и сердце, мысли проникали в голову. И становилось невыносимо грустно и тяжело. Поэтому Максим старался, как мог, жить, как все живут, не думая. Просто дышать и ходить, как все. Только подчиняться правилам, при помощи которых, как он думал, жизнь становится проще и размереннее, и всё. Но далеко не всё подчиняется правилам. Жить таким образом, по линейке с точно отмеренными сантиметрами, где можно прыгать лишь на высоту, на какую тебе положено, ни в коем случае не выше. Но вскоре он изменился, и вся жизнь пошла кувырком, и мысли, мысли стали терзать его несчастную голову.
А всё начиналось с того, что он просто влюбился в свою однокурсницу. Но, видимо, он наследственно был предрасположен к различным вирусам несчастливой жизни, и его первая любовь сыграла тяжёлую шутку с юношей. Но нет, никто никого не бросал, никто не разбивал сердец, как это часто случается в дешёвых романах. Напротив, Максим, будучи на последнем курсе техникума, сделал предложение Юле (так звали ту самую любовь) и она согласилась. И тут всё завертелось, закружилось.
А когда нахлынувшие чувства наконец успокоились, Максим и Юля стали планировать, как они будут жить, что у них будет, где можно наняться на работу и т.д. Вскоре поженились. Оба где-то устроились.
Юля знала, что Макс далеко не богач, что живёт с одной только тёткой, которая ему даже не родная, и что у него лишь маленькая комнатка, которую он лишь снимает. Юля всё знала о своей половине и была согласна даже на нищую жизнь, по крайней мере, так она сказала Максиму. И Максим знал всё о своей возлюбленной, или почти всё… Такой мир и согласие воцарились в их жизни, что даже было трудно в это поверить! Скоро у них должен был появиться ребёнок, и они ждали этот день, зная, что это будет главным счастьем в их жизни и смыслом их существования. Но ничего нельзя запланировать, и тем более, собственную судьбу.
Безусловно, им было хорошо вместе, но и в той же мере трудно. Они всячески старались ухватить хоть какую-нибудь возможность улучшить своё существование. И такая возможность им предоставилась. Максима наконец взяли на хорошо оплачиваемую, как ему казалось, работу.
Юля же перестала по каким-то причинам работать. Иногда выпивала. Случалось даже, что она напивалась до полуобмороков. Как только ребёнка ещё не потеряла! Но это было только начало нараставшей неразберихи.
Сначала у Юли возникали какие-то странные претензии к мирку, который они сами создали и где поначалу очень счастливо жили. Говорила, что её не устраивает такая жизнь, что она хочет чего-то большего. Максим это принимал за обычный каприз женщины, которой и вправду надоело жить с таким негодным мужем, да к тому же на таком низком уровне. Но в тот момент времени разлука приравнивалась для него к самоубийству. Нет, он не мог позволить ей бросить его. Оттого Макс работал больше, в конце концов так уставая, что не хватало сил даже поговорить с женой за ужином о прошедшем дне.
 Но Юля была вновь недовольна. Всё чаще закатывала истерики, носилась из угла в угол. Максим просто не узнавал её, это была уже не та девушка, на которой он женился. Это была выжившая из ума женщина с покосившимся от ярости ртом и злыми глазами, сверкающими всякий раз, когда её что-то не устраивало!
Молодой человек всячески хотел помочь ей, терпел её и без того странные выходки, успокаивал каждый раз, когда она начинала кричать, а она же постоянно что-то твердила о несправедливости, о своём отце. Будто не говорила, а бредила. Иногда даже случалось, что она вставала на четвереньки и начинала носиться, при этом злобно рыча. Это ужасно пугало Максима. Он даже боялся назвать Юлю по имени, иначе она обижалась и замыкалась в себе. Он старался заговорить с ней о происходящем, считая, что она поймёт его намерения, но женщина только садилась на стул, подгибала ноги и упиралась головой в стену, резко качаясь из стороны в сторону. При этом она что-то непонятно бормотала и огрызалась.
А иногда случалось, что она от страха залезала под стол и сидела там часами. Молодой человек пытался найти виновника в окружающем мире. Но этот виновник сидел в самой Юле. У девушки развивался истерический психоз. Позже врачи определили её поведение, как Ганзера синдром.
Оказалось, Максим знал о Юле далеко не всё… Она же никогда не рассказывала о себе, а если и рассказывала, то только хорошее, а не то, что так терзало и по-настоящему волновало её. Поэтому Максим всегда считал, что его возлюбленная счастлива, и что у неё было действительно счастливое детство, о котором сам он так мечтал.
Но её детство оказалось страшнее кошмара. Мать свихнулась, ещё будучи молодой и с ребёнком на руках. Каждый день странное поведение, позже лечебница для психически больных. Отец бросил жену и Юлю сразу после того, как узнал правду о Юлиной матери. Сбежал, словно крыса с тонущего корабля. А Юлю отдали к какому-то странному мужику, заведующему детдома, таких же странных наклонностей. Юля сбежала из этого ада. А ведь ей было всего пять! Благо сестра матери узнала обо всём, приехала и забрала бедную девочку к себе под опеку. И всё улеглось, однако, память, да и сама предрасположенность к болезни матери затаилась внутри девушки до поры, до времени.   

Сумасшествие длилось уже около двух месяцев. А ведь Юля носила в себе новую жизнь. Неподходящее время для создания семьи, но от ребёнка, так же как и от Юлиной болезни, никуда не денешься. 

Юля совершенно не осознавала, что больна, поэтому с ней надо было вести себя осторожно, во всём соглашаться и не перечить. И Максим знал это. Врачи всячески уговаривали его позволить им забрать жену в психлечебницу, говорили, что ей срочно нужна специализированная помощь. Но Макс не верил ни единому их слову. Он впервые был против установленных правил, считал, что в больнице ей будет очень плохо, что от этого она лишиться ребёнка, и ей станет ещё хуже. Ведь, хоть Юля и больна, но прекрасно понимает, что она – будущая мать.
Теперь уже и самого Максима стало засасывать в водоворот безрассудства, всё сильнее и сильнее. Именно тогда он и начал задумываться над всеми происходящими вокруг событиями. Он даже создал собственную тетрадь, где записывал свои мысли, чтобы хоть как-то понять их. Ведь они лишь бешено проносились у него в голове, не оставляя никакого объяснения: что им надо и зачем они терзают его? И сам Максим не знал, каким образом их расшифровать:

«…а давным-давно некто совершил грех, с тех пор не существуют безгрешников. Вот тогда-то всё и началось.
Миром стал руководить чёрный балахон или то, что сидит внутри этого одеяния! Он только и ждёт, когда появится новое зло, а у этого зла новые мысли, странные мысли, а у этого зла ещё одно зло, и так бесконечно… Он ждёт, когда родится ребёнок, а значит и само зло! И это чистое и беззащитное создание уже через кровь, через гены унаследует зло от своих предков, впитает с молоком матери. И ничего не изменить. Зло нельзя искоренить, его нельзя побороть. Оно всегда жило, живёт и будет жить в людях, в их разуме, в их странных, запутанных мыслях. А может, это к лучшему? Добро творит зло, а значит, чтобы искоренить зло, придётся убрать и его источник – добро. Это как у дерева оторвать корни. Но какой в том смысл?…»

А смысла нет, и незачем его вообще искать.

Максим резко остановился, взглянул на листок, исписанный дёрганым почерком, оторвал страницу и порвал на мелкие части, а затем с яростью выбросил в окно.
«Что со мной? Неужели я схожу с ума? Зачем я это пишу? Я не хочу кончить в лечебнице. Нет, только не лечебница! Хватит этих мыслей! Боже, не терзай меня! Успокой мою жену. Дай ей хоть каплю счастья! Она заслужила это! Не мучай!» - закричал Максим, сам не понимая, что кричит. Потом успокоился.
Он решил всё же отдать Юлию в больницу. Так будет лучше. Для них обоих. Так надо.
Вот и всё.

И Юлию забрали в больницу.
Там она и подарила жизнь ребёнку. И желание Максима сбылось: Юля всё-таки обрела счастье, эту каплю радости, именно когда держала в руках младенца. Прошла боль, прошла обида и то всепоглощающее чувство несправедливости, что кричало внутри Юли день ото дня. Неважно сколько времени прошло с тех пор; вскоре Юля покинула мир, так жестоко игравший с её судьбой. Скажете, жестоко? Может. Но только так она смогла обрести покой…
Максиму же сначала было совсем плохо, он потерял веру и всякую надежду на то, что всё ещё может измениться. Но ребёнок воскресил его в буквальном смысле. И всё понемногу улеглось.
Жаль только одно, зло переродилось… Но Максим этого так и не понял в момент своего прозрения. Оно и к лучшему. Вера ему в этом помогла.



Из записей Веры, а позже её сына:
 

Синий иней, белый снег.
Всё как прежде, только лучше.
И забылся человек
В безрассудстве снежной глуши.
Падают снежинки с неба,
Освежая поля взгляд,
И задумались травинки
Под покровом снежных гряд.
Уж не терпится им боле
Встретить солнце летних дней,
Но всё так же спят, как в море
Белоусый спит король
Кит могучий, удалой…


 

Чёрно-алая тревога предвещает сумрак мне,
Вижу я, моя дорога заискрилася в огне.
И пылает ветер смены, скоро вступит в новый день
Бесконечная колода безответных чередей.

И цепочка беспросветно будет литься каждый раз,
Только звенья будут биться, искривляя взгляды
                глаз.
Буду гладить я собаку против шерсти, и судьба
Только будет внемлить тихо: «Здравствуй, друг
                мой, вот и я…

Ты ведь ждал меня так долго. Я пришла, готов твой
                час.
Выходи на путь-дорогу, в колею ступай тот час.
Ты увидишь много спусков и подъёмов жизни той,
Но не бойся, нет, о, друг мой, буду я всегда с
                тобой.

Только знай, утихнет море, успокоится душа,
…И тогда из океана хлынет новая Волна…»


 

Шаг вперед по пути черногривой дороги
И уже не видны рассвета лучи.
Только тёмно-бордовые снега пологи
Ещё громче шепчут мне: «Просто молчи».

Я молю лишь о светлом каштановом утре
Где щебечут цветы о прекрасьи житья,
Где спокойно и тихо бескрайнее море
И лишь я, как волна, разливаюсь, шутя.

Но мой путь, словно конь черно-беленый тлеет
Только мчится куда-то, взакинув бока.
Он торопится в зыбь безудержную впрыгнуть
И исчезнуть в суетах ненужных ввека.


 

…А родители всё понять не могли –
Их ребёнок родился с руками в крови…