Мир надежД выстебанная версия

Мир надежД.
1
Он побежал по лестнице вверх, сквозь грохот решётки ступеней внизу расстилался
осенний туман, к двенадцатому этажу вокруг наступили сумерки и города не стало видно…
Там, высоко, куда то вдаль сияли безразличные ко всему созвездия.
Удар. Треск, яркая вспышка, хруст… глухой, немеющий от горла по позвоночнику…
Где то вдали заплакал ребёнок, взвыли сирены, настала ночь.
Не сразу, но всё таки, взгляд прояснялся. Лимон был покрыт, словно матовым туманом насквозь пропитан, зеленоватым в полумраке инеем.
Приблизившись, он взял один, сжал окаменевший лёд тёплыми руками. Резкий, пряный запах оттаял и потёк по ладоням, а от них к лицу, живой, свежий будто птица, будто ветер в цепенеющей пустоте.
А потом лёд перестал таять и глядя, как иней заволакивает одежду прозрачной, ювелирной паутинкой,  Илья понял, что из пальцев уходит тепло, по мере того, как уходит из него жизнь. Странное открытие поразило его. Он попытался вдохнуть глубоко, но не смог. 
Нифльхейм ‘ожил, стены заплакали, ядовито рыдала алая нить родника…
И месяц звал голосом матери.
В отражениях облаков было видно – она протянула руки к небу, словно недосчитавшись маяка звезды и бросилась в низ. 
За ней по белому полю, осыпая полой лепестки бежит одинокая фигурка, почти незнакомая, но родная.
Он увидел, как улыбается на руках её не родившийся ребёнок. Он почувствовал биение крошечного, нелепо тусклого ещё, комка нервов, рубиновых сосудов и сосудиков, неплотных связей осязаемого сердца… Мираж исчез. Оно погасло, рассеялось, маленькое сердце осязаемое сном.
Две следующих недели он бредил.
Он узнавал голоса, пытался воскресить в памяти одно за другим знакомые лица. Они отвечали ему, протягивали руки, но ни он ни видения не могли разобрать слов.
                2

         
Он был мёртв.   Он не писал больше писем и СМС-сообщений.
Илья исчез из её  жизни неделю назад. Наверное просто  ему надоел быстрый ненавязчивый секс и непрестанное виллино нытьё о пропущенных лекциях.
Снова весь день хотелось плакать, Вилли не мола не двигаться, не могла просто стоять на месте, молчать. Искала, по всем этажам факультета, в курилках, в столовой, заглядывала в лабиринт коридоров, цепляла обещанное общение, пытаясь избавиться от какого то мерзкого предчувствия, словно  ощущение пристального, придирчивого взгляда, которое мешало ей быть самой собою. Лекции она не выдержала.
Бегом, вырываясь из душащих безжизненностью улыбок, поцелуев. От тошных разговоров, от горделивого кокетства ежеминутных разочарований и завистливых комплиментов.
 С головой опрокинувшись в ванну, провалившись под воду, представив и ломая под веками зелёный лёд она начинала жить. Ей стало спокойней. Струи воды заставили чувствовать каждую клеточку кожи, вернули желание быть.
Пускай даже такой, пускай такой, какая она есть – несовершеннолетняя с нездоровой памятью, с наркотической  зависимостью, а теперь ещё и с сифилисом…
“Чёрт… “, - вымолвила мысль,“Смешно даже”!
Глубже – тише, под ковёр воды – выдох, грусть, боль, сон.
«А смерти нет, она может быть там, где жизнь, а на войне, а на войне то есть там, где все мы... как потухшим костром догорел паренёк, значит он победил и какой ему прок от расстановки тактических сил…А любви нет…» Песня бредила в мозгу, пузырилась. « .. один ответ Бога – нет! Как нет?!»
Ей снилось, что по спокойному тёплому морю, где  берега - лишь горизонты, где синие волны, качаясь,  оставляют на коже солёную плёнку, плывёт маленькая, далёкая фигурка… Это – она. Ей хорошо, она – свободна, берег становится всё дальше и дальше, остаётся позади, она плывёт, она отталкивает, разгребает волны, с каждым новым движением забывая усталость, ей хорошо и не важно, что будет потом. Она плывёт.
4
Уже забыли, что есть зеркала.
И никто не мог узнать Веронику сразу среди старушек…
Его мать, не задумываясь, сквозь слёзы шептала : «Но зачем хоронить? Пусть лучше уедет… далеко, пусть уедет в командировку…у него всё в жизни получиться..», её утешали тем, что да, он уедет и у него будет жизнь лучше нашей, лучше чем у тех, кто остался. В этой, придуманной любившими его людьми, жизни не будет ни боли, ни печали, ни тревог.
Время снова всё перепутало и отгораживало, она не сразу (сразу бы – просто не выдержала, не смогла бы), узнала ещё об одной ужасной…
5

Запахнувшись в тепло квартиры, не включая света достала из сумки пачку сигарет и тёмную бутылку,  прошла на кухню.  В сумраке не зашторенного окна   обрисовывалась высокая позолоченная свеча, подсвечник изображали шишки, миниатюрные ветви ёлочки, ленты - аккомпанируя бутафории праздника. Пошарив где-то в утробе навесных полок достала старый ключ и зажигалку. Беспорядок мягко скрадывали тени.  Лене не хотелось видеть ни груду грязной посуды, ни, растерзанные котом, обрывки газет, ни собственного отражения в глянце.
«Не плач, ты не должна. Тебе никто, никто, слышишь, не давал такого права – плакать.. права – плакать…»
Ей удалось открыть шампанское и через секунду в кружке колюче зашипела белая пена.
Несколько минут она боролась с собой, наконец то проглотила немного, как ей показалось – совсем безвкусной жидкости, и расплакалась.
Холодная вода, долго, пока не заболит переносица, пока не почувствуешь, сигарета.  «Пей, ещё пей», - Алёна знала, что разговаривает сама с собой, знала ещё, что нужно заставлять себя и гнать, гнать прочь весь прожитый день, все воспоминания, настроение.
Когда бутылка подошла к концу,
её печаль, как  будто  опустела
и усыпляла звонкая вода
 и горячо бежала лень по телу.
И тысячи  несказанных проклятий
Из жизни уходили навсегда,
Им маленьким костром свеча горела,
Их поминала, плача воском мгла…
Дальше на  записке стояла дата и после 7 строк, немного изменившимся за ночь почерком
«Вот я, хочу надеяться, хочу любить, жить, верить. Один вопрос – Для кого?       
Мне сказали, что я жить должна, а зачем – нет… Как мне это всё надоело!… Нет, я не хочу ненавидеть и обвинять всех вокруг, я держусь, я заставляю себя не верить в такие мысли, может это просто болезнь, депрессия, затянувшаяся на очень долгий период. Может это всё вскоре, или когда-нибудь пройдёт, всё плохое кончается. Только страшно, страшно просыпаться и жить ещё один день, и уснуть и знать, что потом придётся ещё…  Для кого?»

6
   Ей  четырнадцать. Илье 24. У неё длинная русая коса до бёдер и пушистые на свету ресницы.
 Они играли в карты. Через 10 лет эту игру Алёна уже забыла, но сейчас пока умела и играла хорошо.
    -Илья, ты странный человек, мне кажется, случись что-нибудь, я и через десять лет буду чувствовать, что ты – жив…
Минуту они молча смотрели сквозь друг друга на светлые радужные былинки, по окнам струился  слепой летний дождь и вместо мыслей качался в голове именно тот, навсегда знакомый, запах тёмной персидской сирени…
 Ленка осеклась, фыркнула под нос что то  детское, грозно неразборчиво, зачем то покраснела…
7
Вы меня обманули, обманули, обманули, он жив… Она стонала одна, обхватив всю себя, прижимая к груди колени… Она бормотала невнятно сквозь слёзы,  раскачиваясь, краснея, морщась … она стонала и сгорбилась… Я чувствую – он живёт, он – жив, жив, жив…
 
8
Илья снова открыл глаза на сиреневой, жёсткой скамейке, тихо скрипел старый тополь, рассвет ещё не решился просыпаться, но звёзды уже заволокло белым. Почти что утро.
 (Почесал кулаком над верхней губой.)
 Пустой футлярчик валялся рядом.
«А как же Алёнка беременна» …(возле каждого слова стояло поле вопросительных знаков)
Он испугался своей мысли. Первый раз с ним было такое – почему-то отлично помнил сон, но не смог бы сказать, где его весь вечер носило…
И почему -то: в сон Илья верил, а в вечер – нет… И во все остальные вечера в которых шлялся теряясь и во всю свою остальную жизнь – тоже. Кроме одного дня качающегося без единой мысли воспоминанием о лёгком. но навязчивом запахе сирени…


Утро. Рассвет. Высокий молодой человек (стильно одетый - a la  Армия спасения), не спеша, кому-то, невидимо, улыбаясь идёт домой.