Освобождён от жизни досрочно

Молчал холодный лес, но мой палач был добр.
Возможно, пьян, возможно, просто рад.
В глазах моих мелькали сотни кобр,
Наружу рвался трёхэтажный мат.
Мне ужас грудь сжимал; противиться не в силах,
Кричал я, задыхаясь и хрипя.
И мне казалось, крови нету в жилах;
И мне казалось, падает земля.
Мне слёзы щёки жгли – палач смеялся в ухо,
Он медлил, думал, что б ещё отнять…
А я вдруг вспомнил: мать моя старуха
Сыночка ещё долго будет ждать.
Палач сорвал цепочку золотую
С крестом. Убрал её к себе в карман.
И улыбнувшись нежно, цепь поднял другую,
И что-то непонятное сказал.
Он за спиной связал мне руки неудобно:
Так ласково, что я от боли взвыл.
Захохотал палач громоподобно
И голову шинелью мне закрыл.
Метнулся я, но выстрел тут раздался,
Затылок пуля твёрдая прожгла.
А я секунды три понять пытался,
За что так рано смерть моя пришла.
Ещё живой, упал куда-то в яму,
Глаза закрыл и с лёгкостью орла
Взметнулся над землёй, вновь вспомнил маму:
Она от горя бы, наверно, умерла.
Я глянул вниз, себя в крови увидел,
А к яме ещё жертву подвели.
И захотелось мне вопрос задать Фемиде:
Совсем она на зренье инвалид?
А впрочем, что теперь, когда все ветры – братья,
Когда в лесу людей идёт убой.
Когда не мог в своей короткой жизни знать я,
Что Катынь станет навсегда моей судьбой!