молодые над городом - ночи и стекла, заляпанные мотыльками..

город никогда до конца не гасит все свои огни:
боится за беспризорных своих чужих детей
и замирает подъездами, когда они одни
утром усталые по лестницам поднимаются,
стены кидаются в разные стороны, вроде пажей;
перила к рукам потеряв всякий стыд ласкаются,
дом улыбается всеми гнилыми зубами дверей
и пустыми глазницами - лампами этажей

город насторожено прислушивается к себе:
как беременная чувствует движения ребенка,
он чует, как в утробе подвалов предвестники новой веры
колышутся в неоновой пыли и виснут на лазерных нитях,
которые вовсе не рвутся, даже где тонко;
в их зрачках тихонько жужжат кондиционеры….

и полночные гонки по перепуганному городу делают их героями,
в зеркалах заднего вида они становятся принцессами и принцами;
и герои на скорости впервые пробуют геро-ин…
свет фонарей делает их похожими большими печальными птицами,
оглашающими нескладными песнями дворы и скверы;
они проверяют гибкость своих пружин
и не склонны принимать силу притяжения на веру;

они склонны ходить по проезжей части
и не оставаться с собой  один на один;
мусорные баки на ночь широко разевают пасти,
чтобы скорей выветрились стекла разбитых витрин;

город смотрит на них по-доброму, но очень печально, как Богородица,
не понимая, зачем эти черные птицы вообще  здесь водятся
и накликивают на себя несчастья;
когда родители и так третью жизнь разводятся,
им впору наперекор всему от любви к жизни принять причастье…

и каждый раз, когда они под утро
возвращаются, домА встречают их восторженно,
как бессонные невыгулянные псы,
улицы поджимают губы по-старушечьи мудро
и снисходительно отворачиваются, поглядывая на часы,
а внутренности подъездов, встревоженные их шагами,
отбиваются от каблуков, вздрагивают на каждый шорох;
немытые стекла на лестничной клетке, заляпанные мотыльками,
принимают самый беспристрастный вид;
у них на руках куксится напуганный Молох,
жмется к телу поближе и тихо скулит…