Лес

Они поймали меня ночью, почти уже в пятом часу на сиреневом после дождя поле. В ту ночь луна была огромная, круглая, но безо всяких признаков жизни, казалось, она излучала какой-то искусственный свет. С трех сторон меня окружал лес, а с четвертой – овраг, так что мне некуда было ни идти, ни бежать. Тем более, мне не хотелось.
- Уходите, Вы не должны здесь быть, - услышал я странный, идущий откуда-то издалека голос, почувствовав одновременно тяжелую мужскую руку на своем плече. «Почему не должен? Здесь мое место», - подумал я, но решил ничего не отвечать – не имело смысла. Я нашел свое место именно здесь, на пустом сиреневом поле, сидя на каком-то тлеющем стуле, опустив босые ноги в высокую траву, до самых кончиков пропитанную уже не вечерней, но еще не утренней росой. Луна была так огромна и бесчувственна, что, казалось, вот-вот упадет с металлическим дребезгом на поле, разворотит сырую матушку-землю, озолотит своим светом сине-голубые кроны деревьев и это будет последней каплей моего одиночества.
Я нашел свое место именно здесь, на этом поле, возле кричащего ужасом оврага, а не на полке спального вагона поезда, этой механической машины, везущей саму себя в какое-то ненужное и неизвестное место. Стремление к ненужной цели – что бывает и может быть хуже и бесполезней?
У меня не было цели, я никуда не шел и ниоткуда не бежал, никому не был должен и не скучал ни о ком. Я даже  ни на кого не держал обиды, потому что никогда ни о ком не заботился и ни за кого не был в ответе. Я был одинок, и  теперь самым страшным наказанием для меня была эта холодная, безответная, искусственная луна, уставившись на которую я сидел на своем полуразложившимся стуле, опустив босые ноги в траву. Она не отвечала. Молчал лес. Молчал овраг. Молчало небо и поле. Молчала трава, и даже стул не издал ни единого скрипа.
Я подумал, что ответ в чем-то находит лишь тот, кто сам его провоцирует своей жизненной позицией, кто непостижим в своей открытости и мудрости, а не тупо замкнут в своем одиночестве. Любой другой, оказавшийся сейчас на моем месте человек, кричал бы от ужаса и метался в агонии от того, что лес гудит, и ночные птицы кричат аж до боли в сердце, и овраг глубок, и луна пожирает своим пустым и страшным взглядом… Для меня этого ничего нет, потому что мне все равно. Люди, которые слышат не только себя, обладают удивительной способностью слышать душу других и другого. Оттого им страшен и лес, и овраг, и птицы…
Для меня все это перестало иметь значение очень давно. Я сидел, и по моим ногам ползали и копошились, совершая бессмысленную механическую работу, жучки, муравьи и маленькие эльфы, а я даже не чувствовал, что кто-то нуждается во мне хоть самую малость.
Светало. Вокруг по-прежнему стояло молчание и я давно перестал чувствовать тяжелую мужскую руку на своем плече, но мне показалось вдруг, что кто-то ждет моего ответа.
Я поднял глаза. Они стояли надо мной с железно-равнодушными лицами, хотя, если бы им не было до меня никакого дела, они бы не пришли сюда. Видимо, я опять ничего не понял и не подумал, что кто-то может заботиться обо мне. Я встретился с ними глазами и почувствовал вдруг, что глаза мои полны такой невыразимой тоской и болью, что вряд ли кто-то смог бы в них смело посмотреть. Они исчезли через секунду после того, как пересеклись наши взгляды. Видимо, они тоже не могли вынести этой тоски.








Было уже совсем светло. Бесцветная луна сменилась красным солнцем и от росы на ногах становилось холодно. Я поднялся со стула и почувствовал, как страшно ноет мое тело. Оглядевшись вокруг, я решил, что пора уходить.
У меня не было цели. Мне было некуда идти и не от кого бежать, я просто шел по мокрому сиреневому полю навстречу безобразно-откровенным, проникающим в каждую клеточку моего ноющего тела, горячим и пыльным солнечным лучам и чувствовал, как что-то маленькое, но очень важное рождается внутри моего сердца и что никогда больше оно меня не отпустит и не оставит душу мою на съедение страшному, глухому, уродливому одиночеству.