Безадресное

Еще одна школа учит, что история мирозда-ния – а в ней наши жизни, даже самые незначи-тельные их детали – суть запись, которую ведет некий второстепенный бог, дабы найти взаимо-понимание с демоном.

                Хорхе Луис Борхес



1

Я должен был получить это письмо в начале декабря. Не помню точно – когда, может быть – седьмого или девятого, точно знаю, что число было простым, а вот каким – не могу припомнить, да это, думается мне, и не важно. В последнее время у меня вообще, кажется, сдает память, и я хо-тел написать ему об этом как-нибудь. Определенно, надо было ему об этом написать.
Стоял теплый пасмурный день, и снег падал с неба – не кружился, не сыпал, а именно падал, крупными хлопьями своими облепляя все вокруг – стены домов, провода, деревья и людей на ули-цах. Пол снегом, который изредка и местами подтаивал, прятались холодные лужи – наступишь в такую, и как будто попадешь в капкан, влага снизу выплеснется на белое, и твои темные брюки обдаст дождем ледяных брызг. Но – это если идти очень быстро, или даже бежать. Я же шел на почту медленно, потому что люблю снег. Я знаю его, как своего старого знакомого или друга, знаю, где могут быть лужи (ведь я хожу этим маршрутом уже так долго), и поэтому не тороплюсь. В такие дни, собственно, следует соблюдать лишь одну предосторожность – не подходить слиш-ком близко к дороге, иначе машины могут обрызгать тебя все той же ледяной серой, как небо над головой, грязью. Иногда кажется, что небо приобрело цвет грязи, а иногда – что грязь – цвет неба, лично я всегда выбираю второе, потому что так проще, наверное. Ну, посудите сам, откуда на небе – грязь?
От моего дома до почты, где я обычно получаю его письма, идти не более десяти минут, до ближайшей остановки автобусов – две с половиной, а до метро – почти пятнадцать, но в такую погоду на подобное путешествие, пусть даже и столь непродолжительное, может уйти довольно много времени – по снегу идти тяжело, он словно замедляет твой шаг, как вода – движения тела. Воздух просто полон этим белом снегом так, как полны бывают стоячие озера поднявшимися со дна илом и мутью.
Если честно, то я почти с нетерпением жду каждого его письма, хотя его самого еще ни разу не видел, иногда я думаю о том, сколько времени этот загадочный «он» тратит на то, чтобы добрать-ся до того почтового отделения, где он получает уже мои письма? Хотя, почему именно «он» - может быть, и «она», этого я тоже уже не помню. Так что приходится думать просто о «собесед-нике», поэтому и говорю теперь – «он»…И каждый раз я заканчиваю все эти размышления в уве-ренности, что  и он, должно быть, тратит на это – на подобные прогулки – не слишком много вре-мени.


2

Я поднял здесь вопрос о времени лишь по той причине, что из месяца в месяц, из года в год по-вторяю этот путь от своего дома к почте. Мой дом – это пятиэтажное здание, где на каждом этаже по четыре квартиры и всего три подъезда. Я живу в шестьдесят девятой, так что если вдруг воз-никнут какие-то вопросы – смело можете заходить ко мне. Я переехал в эту квартиру всего четыре сезона тому назад, но почему-то мы всегда находим друг друга, в каких бы городе и стране, в ко-нечном счете, не оказались, ведь все это – всего лишь условности. Так что я уже даже не пишу на конвертах его адрес, а он уже не пишет мой – к каждому из нас с регулярностью в месяц приходит письмо без обратного адреса, с пустыми графами «кому» и «куда». Мы даже не указываем больше индекс, но письма все равно доходят, и я не знаю, что происходит с ними после того, как я (или – он) бросаю свое письмо в синий почтовый ящик – почему-то везде, где бы я ни появлялся, почто-вые ящики окрашены именно в синий цвет.
И вот, раз в месяц я покидаю свою двухкомнатную квартиру, выхожу на лестничную площад-ку, где стены когда-то были выкрашены ярко-зеленым, а теперь – выцвели, где пол вымощен бело-коричневым кафелем, и где неизменно пахнет то жареной картошкой с луком, то – кошками, то – сигаретным дымом, вызываю лифт, жду, спускаюсь с его помощью вниз, прохожу через темный подъезд, где пахнет уже чем-то слежавшимся и кислым, и иду на почту за его письмом.
По дороге же я обычно думаю, что напишу ему в ответ, и он, должно быть, тоже думает, что на этот раз напишет мне, когда отправляется за моим письмом. Ну, в этот-то раз я точно напишу, что моя память сдает и наконец-то признаюсь, что я забыл, кто он такой и как его зовут… Или, пожа-луй, все же умолчать об этом? Может быть, я вспомню, когда придет новое письмо, может, в нем мой собеседник укажет свое имя? Да и мое, надеюсь, тоже… Да, да, я не помню даже своего име-ни, и что в этом такого – если бы вам было столько же, сколько и мне, то вы бы, наверное, поза-были бы и язык, на котором говорите сейчас?
Еще я напишу ему о тех перемена, что произошли за это время вокруг, за то время, пока я ждал его ответа – за время, которое прошло с того момента, как я получил его последнее письмо.

3


Перемены, которые происходят вокруг, обычно не слишком существенны, но, насколько я знаю, целью этой переписки и является сообщать друг другу об этих незначительных переменах. И ничего больше. Я уже знаю, например, что за здания располагаются на его пути, и в какой по-следовательности, и он, должно быть, знает, мимо каких построек прохожу я. А я прохожу (имен-но в таком порядке, который будет указан ниже) мимо: аптеки, обувного магазина, двух ларьков у уже упоминавшейся здесь автобусной остановки, небольшого парка, шестиэтажного дома, так по-хожего на мой, и магазина канцелярских  товаров, фасад которого отделан темно-фиолетовыми зеркальными панелями – и в каждой из девяносто девяти (должно быть, их там именно столько – во всяком случае, никак не меньше) панелей я в любое время года вижу свое отражение.
Перемены же в том, что происходит на дороге, по которой я иду за письмом, связаны обычно со сменой времен года – например, продавцы в ларьках у остановки теперь закутываются в серые пуховые шали под цвет туч, потому что наступила зима. А ягод на деревьях стало меньше – их съели птицы. О прохожих я почти не пишу, так как он тоже почти никогда не пишет о них, лишь изредка я упоминаю вскользь об одном или двух, которые встречаются мне на тротуаре. Но в этот раз я, пожалуй, нарушу эту традицию.

4

Когда я буду писать ему ответ на этот раз, то расскажу о троих, которых встретил на улице. И единственное, что у них будет общего – это снег, облепивший их одежды и бивший в их лица, по-тому что все они шли навстречу ветру.
Первые двое – это мужчины. Молодые люди в кожаных куртках, переговаривавшиеся о чем-то, но их слова заглушали шуршание снега и гул автомобилей на дороге. В них я не заметил ничего особенного, и все же они напомнили мне нас, и этим – заинтересовали – мы так же пытаемся гово-рить о чем-то, и что-то все время нам мешает. Может быть, если бы мы встретились один на один, то смогли бы действительно что-то объяснить друг другу, но почему-то я уверен, что если подоб-ное когда-нибудь и произойдет, то это будет… нехорошо. У этого будут слишком уж ужасные и непредсказуемые последствия – вроде бы, ничего особенного, но это будет, наверное, сродни то-му, что происходит при сближении двух одинаковых полюсов магнитных камней. Только немного в другом контексте.
И он, наверное, тоже прекрасно понимает это, по причине чего и начал когда-то, в незапамят-ные времена, эту переписку – с ее помощью мы немного оттягиваем тот момент, ну, момент нашей встречи. Мы делаем это намеренно, но рано или поздно – он, а может – и я, или – мы оба, что бо-лее всего вероятно – мы оба одновременно напишем те слова, которые и дадут нам возможность понять, зачем все это было нами устроено, и тогда произойдет то, что неизбежно должно произой-ти.
Но я еще не рассказал о той, третьей, про которую я хотел ему написать.

5

Это была (или – будет, если я хочу написать о ней?) женщина – разумеется, женщина, если я уже сказал: «Она». Я не разглядел ее лица из-за снега, и фигуры – из-за темного пальто, но я знаю, что у нее темно-каштановые волосы, которые были покрыты все теми же крупными снежинками, когда я ее увидел. А вот почему я расскажу ему о ней – я не знаю действительно. Наверное, только лишь потому, что больше мне на пути  не встретился никто, за исключением, разумеется, тех, кто находился по каким-то своим надобностям в автомобилях – но это не они были на моем пути, а, скорее, я – на их. Итак, она прошла мимо меня, и задела мою левую руку полой своего пальто – снег осыпался с моего рукава только лишь для того, чтобы снова опуститься на него с серного не-ба.
Да, именно об этом я и напишу ему, когда прочитаю его ответ, которым он ответил на мой от-вет, которым я… Мы просто отвечаем друг другу на вопросы, которые, на самом деле, так и не можем друг другу задать. Тогда, почему это называется именно «ответ»?

6

Преодолев свой ежемесячный десятиминутный путь (это – если не считать времени, которое затрачивается на обратную дорогу – тогда все это укладывается примерно в четверть часа), я ока-зался на почте, где пахло сургучом и бумагой – в других местах этот запах исчез, о нем почти по-забыли, но здесь он еще оставался, как какой-то дикий древний зверь, чудом выживший в городе, среди бетона и железа. И от города его охраняли служители почты.
Я снял шапку, стряхнул с нее снег, стряхнул снег со своего серого пальто, вытер ноги о лежав-шую у входа половую тряпку неопределенно-серого (небесного) цвета и подошел к окошку в про-зрачной фибропластиковой стене. За окошком сидела девушка. Ее звали Марина. Я выучил это имя, потому что вот уже четыре года, как прихожу сюда.
- Здравствуйте, что у Вас?
- Мне письмо должно было придти, - ответил я, ведь я больше не заглядываю в почтовый ящик, я знаю, когда должно придти письмо – я больше не нуждаюсь в каком-нибудь там извещении или уведомлении.
- Сейчас. – Марина на какое-то время отвернулась от окошка в фибропластике, что-то быстро набрала на компьютере, пробежалась взглядом по экрану старенького черно-белого монитора и снова повернулась ко мне. – Знаете, а для Вас ничего сегодня нет.

7

Собственно, эти ее слова и являются наиболее важными из всего того, что я здесь написал. По-сле того случая я еще три дня приходил на почту – к тому времени снег прекратил лететь с неба на землю и заметно похолодало. Сами же небеса стали жгуче-синими, а сугробы покрылись ледяной коркой, так что стоило посмотреть на все это бело-голубое безумие – и начинали невыносимо бо-леть глаза.
Я приходило еще три раза, но письма все не было. Нет его и сейчас. И я не знаю, стоит ли те-перь что-либо писать; я почему-то уверен, что что-то произошло – теперь письма уже не дойдут, как бы старательно я ни выводил авторучкой индекс – последний из тех, что я помню. Да и потом, я все равно не знаю, что и как написать в графе «куда» и в графе «кому».
Меня беспокоит, очень беспокоит то, что с ним, или – с ней, что-то случилось – я боюсь. Но еще больше меня пугает то, что я теперь, похоже, так и не узнаю ответов на вопросы, которые так и не успел задать; я сожалею, что так и не спросил у своего собеседника о трех вещах: кто он, кто я и кто из нас первым все это затеял.
Однако, если хорошо подумать, то он, должно быть, тоже не знает ответов, и, наверное, найти их и было целью нашей переписки? Может быть…
Но на самом деле по-настоящему я боюсь только одного – того, что раньше мне даже не прихо-дило в голову по причине своей чудовищности и нелепости – того, что если наша переписка, наша игра в несуществующие вопросы и ответы прекратится, закончится и не будет иметь прдолжения, то этот Мир исчезнет.