Нян-нян*

I. И вот – лужи уже не оттаивают, и Луна – круглая, словно кошачий глаз, и листья на кленах – красные, словно собачьи языки – они лижут се-рую шкуру коры ветвей. И вот – небо потемнело, и звезды – холодные, словно снежинки, они вот-вот посыплются на эту промерзшую землю. Итак, пришла ночь.
II. Вот – стены домов с именами и надписями: улицы и тротуары. И вот – черные буквы на терракотовом и бежевом, ставшие одним с тенями. На-стало время, когда всем суждено уснуть только лишь потому, что темнота – вокруг. Да, именно – настало такое время.
III. И вот – никого, и только. Все затихло, и стали машины на дорогах чем-то редким, и люди – исчезли, погрузившись в свои сны в своих по-стелях. И – ничего, и вот – я. И увидел я, что это – хорошо.
IV. Так все стало темнотой, и город – Городом, и небо – Небом, и земля – Землей, и я – собой. И ничего не было вокруг, и только – тьма над безд-ною; и бездна – то, что под асфальтом, и тьма – то, что над ним.
V. И исчезли фонари – они превратились в черные столбы, потому что настало такое время, а когда оно «настает», то все становится собой.
VI. И если идти долго и вперед, поднимаясь и спускаясь в соответствии с ходом полотна дороги, то можно многое увидеть. И услышать – многое, и почувствовать, потому что наступила ночь, и Город лишился своих одежд из света. И тогда – можно видеть.
VII. И вот – смотри на торговые павильоны, в которых засыпают продав-цы: им холодно, они – там, но не могут уйти. И когда проходишь мимо, то просыпаются они, ибо – чувствуют, но видеть – не могут, потому что стекла их павильонов закрыты металлическими щитами. Запечатаны они в павильонах, словно устрицы – в раковинах.
VIII. И вот – остановка, ставшая ненужной под круглой Луной. И на ней – кто-то, одетый в темное пальто или плащ, и не узнаешь, муж то, или же-на, ведь стоит этот некто в тени, и только сигарета говорит о том, что этот кто-то – здесь. Она говорит, изредка моргая своим огненно-красным гла-зом, что кто-то стоит в тени, на остановке, и ждет, хотя ждать, в общем-то, уже нечего.
IX. И вот – люди у подъезда, числом три; и боятся, и жмутся к стенам, и тоже ждут чего-то, а рядом – тот, кто следит здесь за порядком, стоит он в своей сине-серой форме. Он стережет их, ибо они не должны были появ-ляться здесь в столь поздний час. Так что ожидают – все четверо, когда же пребудет машина с решетками на окнах.
X. Еще – можно слышать. Например, когда проходишь мимо кустарника, задевая его – осыпается иней. И звенит, и шуршит он в траве, и трещат смерзшиеся ветви, и звук – единственное, что у них есть в этом мраке. И это – тоже хорошо.
XI. Вот – поезда далеко. Очень далеко, они переговариваются друг с дру-гом, используя для этого машинистов, руки которых поворачивают тумб-леры и рычаги сигнальных устройств. Но машинисты, должно быть, ду-мают, что поезда нужны им для того, чтобы они сами могли работать и переговариваться друг с другом. И вот – ревут, ревут они вдалеке – может быть, поезда, а может быть – что-то другое, и что-то этому отвечает, и так, должно быть, Ангел в конце всех времен вострубит в свой Рог.
XII. И вот – те, что употребляют марихуану и опий, они стоят на единст-венном пяточке света в этом царстве тьмы. Они говорят, что кто-то уми-рает от излишнего употребления, и что нужно вызывать людей в белом. Но еще говорят, что люди в белом могут сообщить тем, кто носит серо-синее, и – в растерянности. Но, увидев меня, замолкают и решают, как же им теперь поступить.
XIII. Еще – можно чувствовать запах. Ветер пахнет холодом, когда нахо-дишься на возвышенности. И еще – дымом из труб, которые работают всю ночь, чтобы к утру сделать небо серым – ведь слышал я раньше, что именно заводские трубы производят на свет облака. Так что пахнет ветер холодом и облаками, рожденными в трубах, имя которым – дым.
XIV. И вот – запах духов, принесенный откуда-то издалека, потому что в этой части Города подобных запахов нет и быть просто не может. И он – незнакомый и нереальный, и не место ему здесь. Но он – приятен, и это – хорошо.
XV. И вот – в низинах пахнет рекой, которая струится там, у оснований покрытых асфальтом холмов, в оврагах, между заросших ракитником и молодыми тополями берегов. И это – запах нечистот, рыбы и грязи, тины и тающего льда. И еще – пара от быстро текущей воды.
XVI. Так все превращается ночью в запах, звук и цвет. И свет – уходит, и Луна – прячется за деревьями, и понимаешь, что идти больше некуда, по-тому что нет того, к чему идти.
XVII. И вот – не знаешь, вернешься или нет, потому что неизвестна дорога, которая увела тебя ночью из дома; и не знаешь даже, есть ли у тебя дом, или – нет, потому что теперь вокруг – только ночь, и звезды – слишком тусклые.
XVIII. И все равно приходится идти еще дальше, и вновь различать во тьме деревья, а за ними – шоссе, и за шоссе – реку больше, нежели та, что ис-точала пар и гнилостный запах, и за рекой – снова лес. И за тем, дальним, лесом – небо.
XIX. И спускаешься на берег ее, и слышишь волны, и видишь – холодный песок и мелкие камни в звездном сиянии, и чувствуешь запах места: запах того места, где не был раньше.
XX. И идешь по берегу, и Луна, почти что лежащая уже на верхушках черных деревьев за огромной рекой, катится за тобой следом. И так – идешь и идешь вместе с ней, пока не находишь лодку: старую, прогнив-шую и хрупкую, и – с дырой в борту. И садишься на ее темный киль.
XXI. И опять – смотришь на небо, и созвездия – неизвестны. И даешь им новые  имена – взамен тех, что придумал им прошлой ночью, потому что прошлой ночью ты давал им имена в Городе, а теперь – здесь.
XXII. Но не слышат звезды своих новых имен – нет у них имен. И нет имени у реки, у города, у луны и леса – им просто не нужны имена, только тебе известны их подлинные названия. И только ты видишь их, и слышишь – волны. И знаешь, что если вокруг нет никого, но только – ты, то и они, все эти леса, города и реки, есть только для тебя, а для людей – нет их. И горо-да нет для людей – остались у людей только сны.
XXIII. Но – насторожись! Ведь если есть только то, что видишь ты, то кто видит тебя, если вокруг – никого? И спросил я себя об этом, и – устрашил-ся.
XXIV. Но, прошло время, и покинул я киль той лодки, ибо так и не узнал от-вета. И пошел я по берегу, и песок шуршал под моими лапами, и до ушей долетал звук волн, и знал я, что будут и песок, и волны даже тогда, когда исчезну и я, и Город, и люди – даже тогда, когда все мы исчезнем, останут-ся они. И никто не будет смотреть на эту реку, сидя на киле прогнившей лодки.
XXV. И вот – шел я, и видел реку, и не было больше Луны. И шерсть на мо-ей спине сверкала только лишь от звездного света, и хвост мой покачивался из стороны в сторону, и следов моих не было, ибо затвердел берег песча-ный, стал он тверд от мороза, и вот-вот скует лед эту огромную темную по-лоску воды, что все шумит и шумит под темной полоской неба. И знал я, что не стоит думать о том, что было и будет, не стоит думать о подобном котам, но знал, что люди уже не способны думать об этом. И – молчал. И все шумели замерзающие волны. И увидел я, что это – тоже хорошо.
___________________________________________________________
* - Произносят японские кошки, если хотят сказать нам «мяу-мяу»…