Самая правдивая история на свете

Самая правдивая история на свете

(Посвящается всему, что еще может любить, или – уже нет, всему, что уже лежит в земле, или же только готовится опуститься в нее, Человеку в Черном, Магу и Зверю, что охраняют Башню, малютке Роланду, ослепшему от старости ловчему соколу, мальчику, женщине и мужчине, демонице-прорицательнице, всем королям, королевам и драконам, всему, что наделено разумом, серой безжизненной земле Короля Эльфов и Господу нашему Иисусу Христу. Аминь.)


                Love is life,
                Life is love,
                Love is pain,
                Pain is death.

                P. Steele
               
               
                - Ну что ж так грустно-то все?

                Б.Ф. Серебров


Случилось все это не так уж давно, но и не сказать, чтобы недавно, ведь для того, чтобы история стала Историей всегда необходимо какое-то время. Как сейчас помню, я, двое моих братьев и моя сестра играли в мяч в королевском саду. Точнее – на самой окраине королевского сада, час был достаточно поздний, и солнце уже приближалось к земле. Мы играли в мяч, опутанный золотой нитью, и он казался нам самим солнцем, которое подпрыгивало, сверкая, в наших руках и на носках наших башмаков. Мы играли тем теплым летним вечером в золотой мяч. И вот кто-то из нас так ударил по нему ногой, что он, перелетев через один из холмов, заросших куманикой, во множестве поднимавшихся тогда из земли на окраине королевского сада, пропал – просто затерялся в траве. Мы молча смотрели за тем, как он, описав в воздухе дугу, исчез в зарослях синего цикория, и прекрасно понимали, что теперь кому-то из нас придется за ним идти, только вот – кому? Однако, не дожидаясь нашего молчаливого решения, сестра наша – самая младшая, после меня, разумеется, из королевских детей, побежала вслед за ним. Мы даже не успели ничего крикнуть ей вслед, как она уже неслась к холму, золотому, как и мяч, но – не от сверкающих нитей, а от лучей заходящего солнца. Справа, у самого подножия, рос большой куст черной бузины, и пройти через него не было никакой возможности, слева же от холма была лишь высокая трава, и сестра наша, не долго думая, направилась в эту траву, скрылась в ней, прокричав, что сейчас вернется, что уже видит мяч за холмом и – исчезла. Вместе с солнцем.
Она обошла тот холм против хода солнца, и исчезла – ведь так обычно и случается, если обойти холм; она оказалась в землях фей и эльфов, дриад, фавнов и прочей нечисти . Мы ждали достаточно долго, мы знали, что не можем сообщить о подобном родителям – ведь мы должны были присматривать за ней, а потом – все втроем отправились к нашему учителю – старому Мерлину, который жил все в том же саду, ибо сад этот был поистине огромен, в круглом домике из красных рябиновых листьев и серебристой паутины. В те времена короли и королевы еще отдавали своих детей на воспитание мудрецам, чтобы те вернули им через какое-то время не просто детей, а – наследников.
Сперва в хижину к волшебнику вошел старший брат. А после, через полтора месяца после того, как он отправился в путешествие, когда лето подошло к концу – и средний. И вот, когда и он не вернулся, когда осень в желтизне опалов и пламени самородных гранатов опустилась на землю, настала моя очередь. Мудрец Мерлин улыбкой встретил меня в своем доме, где пахло рутой и можжевеловой настойкой, усадил на невысокую дубовую лавку, и спросил, люблю ли я все еще свою сестру.
- Конечно, люблю, - ответил я.
 Тогда Мерлин сообщил, что мне, как и моим братьям – до этого, придется отправиться в Страну Фей, чтобы освободить девочку от чар Короля Эльфов. Я должен буду дойти до Черной Башни, где Король держит мою сестру, освободить бедняжку и вернуть ее домой.
- Конечно, я пойду, - ответил я.
    И вот, наконец, Мерлин сообщил мне, что Король, понимая, что теперь в его руках оказалась не простая дочка какого-нибудь крестьянина, а – моя сестра, все же разрешил смертному благородной крови войти  в свою страну. Но, он поставил одно странное условие, но странности, впрочем, вообще свойственны эльфам – мы, каждый из братьев, который в одиночку (именно в одиночку) отправится в его владения, должны отрубать голову каждому, с кем мы заговорим, и – кто нам ответит. Иначе Король просто прикажет своим слугам, которые мерцают по ночам глазами в чуланах и шуршат золой в остывших под утро каминах, разорвать нас в клочья. Мерлин спросил меня, смогу ли я выполнить это условие черного эльфа.
- Конечно, смогу, - ответил я.
Юности ведь вообще свойственно давать поспешные обещания, и если эти обещания потом не выполняются, то это, обычно, только к лучшему.
И тогда старик, печально улыбнувшись, сообщил, что теперь, после всех этих обещаний, у меня просто нет другого выхода – у меня просто нет другого пути, кроме как неукоснительно следовать правилам Короля Фей, иначе я лишусь не только жизни, но и чести. Так же он предупредил меня, чтобы я не ел ничего, что выросло или родилось в той стране, в стране эльфов и дриад, ведь еда из тех краев – ужаснейший яд для всех смертных, хуже даже, чем «гнилая вода» злых ведьм, которую те разбрызгивают над крышами домов, пролетая по ночам над городами и селами на своих демонах, и от которой к людям приходят Чума – дева с костяным лицом, и Оспа – жена, закутанная в тряпье. На прощание он отдал мне те деньги, что отец и мать в свое время приказали ему потратить на наше содержание до той поры, покуда кто-то из нас не будет в состоянии взойти на престол (в свое время, сразу же после исчезновения нашей сестры, мудрец поделил их на три равные части), и вручил один из трех серебряных мечей – последний из выкованных кузнецом при нашем рождении, пожелал малютке Роланду, то есть – мне, легкой дороги, и пообещал молиться Богу за мою душу и разум.
И я – ушел. Я вышел из сада, вышел из родовых земель отца моего, а после – вышел и из королевства. Путь мой лежал через Селезию, Гартинсберг, Штольценкранд и Вайлиссию на запад, туда, куда солнце уходило каждый вечер, словно – пряталось от меня в конце каждого дня, и вот, когда то золото, что дал мне старик, почти исчезло из моего кошельке так же, как исчезло оно с ветвей деревьев, оказался я у границ земель Короля Эльфов, отделенных от владений живых древними каменными столбами, на которых не было никаких знаков или символов – только лишь иссохшие от дыхания осеннего ветра стебли хмеля и ежевики оплетали их. Я ступил на землю черного короля, и увидел, что небо – потемнело, и приобрело предзакатный оттенок, хотя, на самом деле, был полдень, почва стала цвета пепла, а травы – розовыми и бурыми, ведь здесь правили феи, которые вылетали из-под моих сапогов, когда я брел по лугам, манили меня своими тонкими бледными пальцами из лесных чащ, когда я шел по дороге, или – нависали надо мной гигантскими черными тенями, когда я пробирался через сумрачные ущелья или коротал ночи у костра на развалинах древних храмов язычников. Все время своего странствия ел я лишь то, чем успел запастись по дороге – хлеб, сыр и мед, старался останавливаться на привалы как можно реже и вообще – экономил время. А еще – без устали напоминал себе об обещании, данном Мерлину.
Я шел и шел по этой странной стране, и я не знаю точно, сколько это заняло дней и ночей – ведь во владениях Короля Эльфов время так зыбко и призрачно. Мне казалось, что миновали лишь полторы недели с того момента, как я оставил за спиной пограничные стелы фей, но однажды, случайно посмотрев в черную воду ручья (ведь и пить мне приходилось то, что я принес с собой из земли живых), увидел я, что у меня выросли усы и борода, а одежда стала мне мала. Но к тому времени я уже привык к тем бесчисленным неожиданностям, что подстерегали меня на дороге.
А после – я встретил Пастуха. Он стоял, окруженный серыми красноглазыми овцами, закутанный в длинный коричнево-зеленый плащ. Глаза же его овец были не просто красными, а – сияли, словно алые драгоценные камни. Я спросил его, далеко ли до Башни – он ответил, что не очень, однако, до нее еще идти и идти. Так же он сказал, что, впереди, в небольшом домике у дороги, живет Птичница, которая может рассказать мне о Башне гораздо больше, нежели он. После этих его слов вынул я меч свой из ножен и – отсек его голову от тела. Пастух упал на землю, а овцы – как ни в чем ни бывало, продолжали жевать розовую траву, ставшую теперь немного ярче от крови их пастыря.
После этой встречи мне было очень трудно идти дальше, я все время думал о Пастухе, ведь я еще ни разу в жизни никого не убивал. Я размышлял о нем дни и ночи, думал о том, испытывал ли он боль, почувствовал ли он страх, но – Птичница успокоила меня. Она оказалась очень приятной женщиной, она держала пойманных ею птиц в деревянных клетках, чтобы те не поранили себя. И она действительно знала многое о Короле и Черной Башне, однако, и с ней я не забывал о наказе Мерлина. После же того, как она сообщила мне слова, открывающие двери темницы моей сестры, и ее голова тоже оказалась на земле. Тело же – упало на деревянные клетки с угольно-черными дроздами и алыми кардиналами, которые тотчас же тучей вознеслись к багровому небу. Перед тем, как уйти, я отметил, что ее нижняя юбка имеет огненно-алый цвет, так резко отличавшийся от ее повседневного верхнего черного одеяния – раньше я почему-то этого не замечал.
 И вот, все дальше и дальше следуя за солнцем, которое вскоре стало даже не красным или золотым, а – мертвенно-бледным, увидел я Башню, которая, словно игла чудовищного ежа, или – тонкое рыбье ребро, поднималась к небу, и вершина ее таяла где-то в высоте – так, будто бы сам Господь держал ее где-то там, вверху, двумя пальцами, не давая ей упасть под собственной тяжестью. Я, как и моя сестра в свое время, но – усталый и оборванный, обошел Башня против хода солнца, держась за стволы множества гранатовых деревьев с узловатыми ветвями, произраставших вокруг узилища. Я обошел ее так, как сказала мне Птичница, и – произнес слова, которые я от этой Птичницы узнал. И тогда отворилась дверь в черной стене Башни, и вошел я в нее, держа свой меч наготове.
Но башня, к моему удивлению, оказалась внутри вовсе не черной, а – белой, и у меня сами собой от этого мягкого и, в то же время, яркого света опустились руки. Кроме того, Башня была еще и больше, чем снаружи, ведь там, среди деревьев, у нее было не больше пяти шагов в поперечнике, а теперь же стала она не меньше лиги в ширину – по крайней мере, должно быть, именно лига отделяла меня от чуть различимой вдалеке лестницы, ведущей наверх. Множество тонких колонн поддерживало свод того зала Башни, в котором я оказался. Я сделал несколько шагов по отполированному белому полу, и тут – моя сестра, все еще такая же маленькая девочка, какой я видел ее там, в саду, вышла из-за одной из этих белых витых подпорок. Она держала в руках тот самый золотой, так похожий на маленькое солнце, мяч. Она улыбнулась мне, а потом – проговорила, поправив светлые локоны, свисавшие с ее лба:
- Здравствуй, малютка Роланд – ты, наверное, один смог придти сюда? Я знаю, Олоф и Артур пропали в землях того, кто забрал меня от Мерлина.
И как она меня узнала?
Сестра все продолжала говорить, но я не слышал ее слов. Я – испугался, но еще я знал, что мне не должно бояться. Я понял, почему Король Эльфов рассказал Мерлину о своих условиях. Она – говорила и говорила, а я – вытаскивал из-за пояса меч, размышляя над тем, смогу ли я нарушить все те обещания, что дал когда-то старому магу, или – нет. Я смотрел на нее – на ее лицо, такое знакомое, и, в то же время, почти позабытое, на ее одежды, я следил за движением ее губ, когда она улыбалась, вот уже в который раз, и думал, что – конечно же, смогу.
Но оказалось, что – не смог.
И голова девочки с испуганными голубыми глазами упала с ее плеч и покатилась по полу, а мяч – вывалился из ее обмякших рук и подкатился к моим ногам, и я – упал на колени, рыдая, отбросив тонкий серебряный клинок в сторону. Я рыдал, потому что знал, что теперь я – действительно один, что у меня больше нет братьев, нет сестры и, скорее всего, нет родителей – ведь время в земле фей имеет странное свойство бежать быстрее или медленнее, чем в остальном мире, по одному лишь своему разумению. Я понял, что у меня больше нет ничего, что Король Эльфов, скорее всего, знал, что дойдет сюда только тот, кому уже нечего терять, и я – рыдал на полу его проклятой Башни. И алая кровь из шеи моей сестры, ничуть не изменившейся за то время, что я потратил на дорогу, растекалась по полу. Я рыдал, проклиная себя и Короля, Мерлина и своих братьев – наверное, это были все те слезы, что накопились во мне со времени смерти Пастуха, и этой Птичницы, просто, раньше я надеялся, что мне все же не придется выпускать их на волю – как птиц из деревянных клеток. Я рыдал о том, что мог бы, как мои братья, просто не дойти сюда, мог бы нарушить слово и просто – вывести сестру из Башни, а уже после – умереть по воле Черного Короля. Но я слишком любил ее, чтобы оставить одну, и вот – я убил ее, но… Но – Король Эльфов, и – Мерлин, и – все остальные… Я не хотел ее убивать, но мне пришлось, мне пришлось сделать то, что я сделал, пообещав это когда-то давным-давно старику в хижине из паутины и рябиновых листьев. Но ведь я мог нарушить все эти глупые обещания!.. Я действительно любил ее, но – любил ли ее я, не лучше ли было бы вообще оставить ее Черному Королю – так, по крайней мере, она осталась бы в живых?..
Так – я рыдал в Черной Башне, стены которой изнутри оказались молочно-белыми, а пол по моей вине  - пунцовым, когда откуда-то сверху, из мира, отделенного от меня завесой слез, ко мне, стоящему на коленях, протянулась черная рука – рука того, кого я не видел из-за ужаса потери, который пришел ко мне и закрыл горячей пеленой мое бледное лицо. И в руке, усыпанной серебряными кольцами, ногти на пальцах которой были цвета остывающего металла, лежала половинка граната – должно быть, одного из тех, что росли на деревьях, окружавших Башню. У граната был цвет крови. И я, кажется, даже улыбаясь, с благодарностью приняв этот дар Короля, потому что понял, что, оказывается, существует еще что-то, что гораздо хуже, нежели смерть или бесчестие. Я прикоснулся губами к гранатовым зернам, зная, что они более смертоносны, чем Чума и Оспа ведьм– зная, что они более губительны для меня, чем все яды Мира. А после – упал на красный пол рядом с телом своей обезглавленной сестры, чтобы больше уже не подняться с него. И двери Башни, до этого все время остававшиеся открытыми, со скрежетом сомкнулись за моей спиной. Навсегда.