Там где сейчас война

На бельевой верёвке аккуратно развешены детские пелёнки. Ползунки, чепчик, банное полотенце, подворотничок. Два чисто белых носовых платка. Ночная рубашка, бинты, наволочки.
Молочный запах смешивается со свежескошенной травой, холодит сладкими нотками, тянется по краю траншеи. Ветер забирает его с собой, в поле, туда, где уже никого нет. И возвращается назад. С привкусом полыни и табака. С грохотом напалма и цветом крови. С криками и стонами. Оседая на чистом белом, траурным чёрным.
Мягкие тёплые руки полощут в огромном корыте полосатые спины. Пули проступают наружу и скапливаются на самом дне. Спины горбятся, выгибаются над землёй в рыхлый холм. Вырастают из своих вчерашних воспоминаний и тут же сожалеют об этом:

Нам впору белые одежды,
Без права передачи и надежды.
Им сноса нет и нет упрёка,
Ведь этот цвет в чести у Бога.

Руки покрываются множеством мелких морщин. Вода в тазике окрашивается. Со всех сторон слетается птичье вороньё. Пустая бельевая верёвка провисает под собственным весом. Из траншеи доносятся звуки колыбельной.
Вплетаясь в ветер, они несутся вместе с ним в поле, туда, где работает сенокосилка.

***

  Всё те же заботливые руки расстилают на столе льняную скатерть, расставляют алюминиевые плошки, раскладывают хлеб. Свежие горячие щи из прошлогодней капусты, гречка с подливкой, травяной чай, варёная сгущёнка. По половинке апельсина на каждого и два ведра чистой студёной воды на всех.
Обветренные растрескавшиеся в кровь губы липнут друг к другу. Жмутся к обнажённым зубам, стесняются. Спирт резко обжигает раны и заполняет трещинки твёрдыми кровяными сгустками. Хочется чего-нибудь пряного слабосолёного в винном соусе.
Ломтик хлеба остаётся лежать на краю стола. Собака подпрыгивает, но, коротконогая, не дотягивается. Скулит, вертит хвостом. Замирает. И вновь прыгает. Приземляется на спину и, испугавшись, отскакивает в сторону, бьётся о ножку стола.
Локти медленно соскользывают вниз и устремляются к земле. Скамья переворачивается. Спины грудятся одна на другую, выпрямляются. Молчат.
Вода смывает с земли тёплые пятна. Дольки апельсина. Остатки заварки. Собака смотрит на почерневший хлеб и болезненно воет. Хочется чего-нибудь пресного.

***   
 
В небе идёт дождь. Высоко в облаках он шумит и проливает свои капли. Отовсюду доносятся раскаты, зарницы, всполохи. Лишь обугленные крылья ложатся на сухую безжизненную землю мягким животворящим пеплом.

Крыльям снится полёт в восходящем потоке,
С каждым взмахом всё выше мысли о Боге.

Разбегаются, отталкиваются и уже высоко. Под самым куполом. Видно лишь как на солнце блестят фюзеляжи, да белеют парашютные воланы. Одуванчики.
Прибитые к земле свинцовыми каплями дождя они не поднимают своих опустошённых голов. Все их мысли кружатся в небе, там, где идёт дождь.

***

- Я буду говорить медленно, так, если бы ты была рядом. И могла бы остановить меня в любой момент… на полуслове.
Когда я закрою глаза – я умру, а когда открою – воскресну. Во сне я с тобой. Наяву – с ней. Мне некуда спешить: здесь всё приходит само собой. И если есть ад, то он здесь, и если есть рай, то он здесь тоже.
Вчера нас знакомили с Богом, он плакал и звал к себе. Я не пошёл.
У меня гангрена левой стопы и насморк, поэтому я стараюсь держать ноги в тепле. Но, всё равно, нос постоянно заложен и дышать приходится через рот. Хромаю.
Другие, кто, как и я, остался… не ропщут. Здесь каждый во что-то кому-то верит. И Он всегда с нами. Остальных же (тех, что ушли) я забыл.
Здесь такие тихие вечера, что стрекотание кузнечика принимаешь за перестрелку, а лягушечье кваканье за разрывы мин, и только соловьи заливаются ни на кого не похожей трелью.
Меня некому резать. И я, как могу, скрываю это. От себя самого. Если бы ты знала, если бы ты только знала, как всё это дурно пахнет гнилью. Почти год, как я не чищу зубы пастой.
Сожалеть о чём-то, чему уже не суждено, мне не приходится: я радуюсь всему, что у меня осталось. Ты – это...