Обнимаю твой запах и имя твое,
мной подаренное - этим словом******; клюю
голубиным воркующим, выстилающим дно
чёрной пажити, задышавшей: люблю.

Так как то, что назначено нам - мумиё,
горький вкус исполненья закона во имя
зова крови, и плоти от плоти. Поют:
“Аллилуйя!” - царь слов, наречённый Калигула.

С амплитудой погибели,
как пушинку и деспота взять на крыло -
без разбора на праведность. Полюбившая вить
гнезда белые в приторно-красном сыром.

Ты рябая, душа. Ты не зря конопата, обута-одета   
в сухорукого жеста мягкие сапоги - не забАлуешь.
Тишину воронка, что уснул в голосах обрусевшего лета,
переломит кавказским акцентом: “В Зубалово.”

Переносишь все чаще из памяти ближней - туда,
где от солнца теплы и покойны прогалины,
где девчонка поила козлёнка рожком молока,
и пожаром мелькнет вдруг лисица Бухарина.

Аллилуйева дикая песнь божества,
гнёзда свившего в сердце тирана.
Расскажи, для чего эта птица обмана
с высоты в эту темную пропасть легла,
поделись же, Светлана.
------

Как же, Бога творя в каждом вдохе твоем, я его - Не люблю?
Донор твой он, и мой кредитор, совесть наша.
И у каждого в липком сердечном плену
угасать, и молчать, и прощать будет Яша.