Последний день в Санкт-Петербурге

Вы, господа, решайте сами – правда, враки ли.
Ведь чёрти что порой со мною память выкинет.
Я помню Питер, лето, Невский, угол Врангеля,
там, где костёл и  конный памятник Деникину.

Гуляли дамы – благородства воплощение,
бродили барышни с мечтательными лицами.
А я окончил институт путей сообщения
и уезжал. И расставался со столицею.

Звонил друзьям, но кто на службе, кто в имении.
Не стал томиться я в объятьях тесной комнаты,
ходил по улицам, теряя настроение
(оно и было не особенно приподнятым).

Зашёл в знакомое кафе – не протолкаться там,
гуляют юнкеры – в Брусиловском каникулы.
Война последняя закончилась в семнадцатом,
но содержать большую армию привыкли мы.

Здесь часто пиво пили мы с копчёной скумбрией;
а в том кафе кутили с юными актрисами;
свалился пьяный раз у той афишной тумбы я.
А кстати, что на ней сегодня понаписано?

Я глянул мельком: Марк Шагал, «Машина времени»,
кубанский хор, Мадонна, встреча с Окуджавою,
«Зенит»–«Реал», «Звезда и смерть мадам Карениной»,
листок эсеровский: «Долой самодержавие!».

Я сел в такси: Исаакий, Мойка, Театральная.
За Мариинкой – купола, от солнца рыжие.
Пойду в балет, а вдруг развеется печаль моя.
К тому ж, когда ещё Нуреева увижу я.

Вход в Мариинку был забит балетоманами.
Мест нет, аншлаг, стреляли лишние билетики.
Вокруг шары, портреты, стяги: дом Романовых
с зимы справлял трёхсотвосьмидесятилетие.

Толпа толкалась у дверей администратора,
и я ломился, как тяжёлый танк «Путиловец».
Городовые встали, словно терминаторы.
Вот фараоны, что тут скажешь, не пустили ведь!

А жизнь вокруг сверкала палехской шкатулкою,
 но для меня в последний день – шипы да тернии.
И я подумал: «Не судьба», поехал в Пулково
и улетел домой, в Уфимскую губернию.