О Жорже Румянцеве крайне субьективно

***
Я не отношусь к своим стихам серьезно. Вообще в последнее время найдено универсальное слово для определения большинства зарифмованных строк - тексты. Вот и свои тексты я пишу скорее для тренировки. Так сказать работаю над стилистикой. Помогает. Филолог и редактор, как никак.
Впрочем, как профессиональный читатель, не много нахожу поэзии и у остальных современников. Недавно узнал, что в одном из писательских союзов 120 поэтов - только в нашей области. Значит в двух - их как минимум 240. И у всех книжки, без них то не принимают. Умножьте это на все субъекты федерации, да еще прибавьте Питер и Москву. Плюс Инет. Короче получится, что каждый пятый - поэт. На стихире зарегистрировано 52 с гаком тысячи авторов.
Средний уровень мастерства в последние годы очень вырос. Но как-то язык не поворачивается называть всех поэтами. Интересных строк много, интересных стихов - раз-два и обчелся.
(Может быть некоторым так и делать - выбирать отдельные строки из своих вирш и печатать, ну зачем же одаривать нас всем и сразу: не заслужили мы этого).

****
Впрочем, я о Жоржике. Жорж - артис. В самом прямом смысле. Эго выгнали из театрального училища где-то в провинции, и он поехал покорять Москву. Там он женился, но из-за говнистого характера карьеры трубадура не сделал. И начал писать стихи. Даже на пару с одним из друзей издал книжку.
А еще по пьяной лавочке попал в драку, где ему перебили позвоночник.
Года два назад он вернулся в наш славный город. Со следами столичного лоска, шумный, жизнерадостный, с безжизненно болтающейся правой рукой (главы из Мураками про однорукого поэта я ему зачитывал). А еще с полной уверенностью в том, что он один из лучших московских поэтов.
По-московски я к нему и относился. Изображал из себя сноба и его поэзию игнорировал. Тем более Жорж пил безбожно, все больше с малолетками. Был небрит, вонюч и навязчив (впрочем, такой он и поныне, приобрел ко всему еще и синюшную рожу профессионального алкоголика). 

***
Первые его стихотворение, которое врезалось мне в память, немного вываливалось из всего, что я слышал раньше. Носило оно и черты некоей попсовости, но это, пожалуй, слишком грубо:

Лету прощается все…

Небо дарило то дождь, то фекалии птиц.
Лету прощается все даже медвытрезвитель,
Суетность улиц всех-всех европейских столиц,
Лезущий в душу кретин, но уже долгожитель.
Лету прощается все, запах пота и зной,
Теплое пиво и пошлость бульварной газеты,
Лужа, в которую вляпался правой ногой,
Наглость сопливого больно уж легкоатлета.
Лету прощается все, кривоногость и плешь,
Перипетии с беззубой хозяйкой квартиры,
Дилетантизм и колор доморощенных гейш,
И глубина промежуточной черной мортиры.
Лету прощается все, скоротечность любви,
Рой паразитов и даже в Урале пираньи.
Так что не будем единого бога гневить,
Лето ликует…
                Тебе, навязав ликованье.

Пунктуация автора сохранена. В этом стишке может, что-то и резало своей корявостью мой слух, но одно было бесспорно - какой-то из строчек он попал в точку. То есть четко уловил тенденцию (какое вУмное и скользкое слово) современного стихосложения. К тому же дана яркая выпуклая картинка без пафоса и лишних соплей. И главное в тексте просматривался сам Жорж.
Как поймать эту «тенденцию» (фу) я лично не знаю. Если она есть у других - чувствую.
Почему Жорж? Да потому что крайняя постинтеллектуальная (скорее надинтеллектуальная, метафизическая) индивидуальность, не имеющая ничего общего с романтизмом - и будет довлеть над поэзией в дальнейшем. Эдакий суперинтравертизм. Поток больного сознания. У меня - его нет.
У Жоржа он есть (не самый удачный пример - признаб):

****
К сожаленью, я не знаю русский,
Не испанский, не арабский, не латынь
Не персидский, и не старопрусский.
Я - герой исписанный пустым…
Глянцевые боги спят в журналах,
Сорванные тоги на коврах.
Перевалы, перевалы. Перевалы,
Шея, грудь, живот, оазис - пах.
Вьются рук и ног - рептильи тени,
В окнах нагло щериться сирень…
- Жаль тебе, что Жора - не Есенин?
Радуйся что мне с тобой не лень…

Выпью рюмку водки, может - кварту,
С нежностью прижмусь к твоим ногам,
И прощаясь, озадачу:
                - Марта,
Где же твой уставший караван?

Буду греть тебя любви прищуром,
Бить гусей по трубам-очагам,
Нам споют хмельные трубадуры....
Я же не Мюнхгаузен, мадам.
Утро, в центре камня изваянье,
Все монахи курят фимиам.
В трауре и горе донна Анна.
- Поцелуй?!
                …Но я не Дон-Жуан.

Сумрак. Страх и страсть через неделю,
Все кружиться носовым платком…
Я Румянцев Жора, не Отелло,
И прощаю верность Дездемон.

Ох, и не люблю я стихотворений целиком. Выбросил бы пару-тройку непонятных строк. Только вот может они там самые главные? Кто его Жоржа знает…

***
Как ни странно Жора всегда был противником матерщины в своих стихах. Правда, однажды, когда я его задолбил критикой и снабдил кучей современных сборников, не выдержал. Пил неделю, а с глубокого похмелья выдал:

Обращение к В. И. Ленину (особенно ходоков) 

Пора,
Ильич!
Правой стороны
Паралич
Восхвалять
Кич?
Ну и пусть,
*****.

Однорукий поэт. Не зная его не понять параллели.
В конце концов, мы похмелились и пришли к выводу, что стихосложение не терпит условностей. Достаточно и тех правил, что уже есть. Но все в меру. Увы, в спиртном в тот день мы меры не наблюдали. А Жора даже на четвереньках читал:

***
Безропотен стареющий апрель,
Как трезвый мот с рождением ребенка
Чей резвый плод пеленки перекомкал
И заорал, перекрывая дрель
Соседскую, что хмурит весь подъезд.
Весна. С теплом пришла пора ремонтов.
Рост золота из нити горизонта
Укоротит подолы у «невест».
Лоснящиеся лысины, сияя,
Покроют «зайцами» столичный лабиринт.
Снят с улиц прошлогодний, грязный бинт,
Все дышит томным ожиданьем мая.

Жорж здорово отличается от так называемого «лирического героя». Но разве есть, что нибудь забавнее, чем создание мифа. Поэт - мифотворец. А этого уже никто не помнит…
На этом мои размышления кончаются. Сейчас к Жоржу Румянцеву я не отношусь со снобизмом. Может быть, где-то там в его строках и есть доля таланта?


***
Одна жди…

Однажды…
Уставшие парадные завоют,
И громко тявкнут за моей спиной.
Я мрак порву, как влажный рубероид,
Намоченный взбесившейся слюной.
Достану из кармана «Беломор»,
Вдохну его, и выдохну на цыпки
Ненормативный лагерный фольклор.
Чумазые азы твоей улыбки
Застыли в ожидании греха,
И он пришел
(я, он – одно и то же),
Чтобы сбежать под крики петуха…
В записке утром ты прочтешь
                Чуть позже:
«Одна жди»…

Однажды…

***
Я ненавижу ждать на остановках,
Считать автобусы в усы,
Синиц на бельевых веревках.
Гипнотизировать часы,
Поверив в пробки на дорогах.

Я, в лабиринтах из двуногих,
Вне широты и долготы
Ищу свой выход -
             Там, где ты.

***
Зима. Витийствуют метели.
Петельный, кляузный напев
Рвет воздух над моей постелью.
До утра веки заперев,
Усну, как черновик в портфеле,
В мечтах о совершенстве форм.
Нежна пижама из фланели,
Как контрабандный «Родедорм».
Страшна миграция в унынье
Для новичка…

Абсент закусывал полынью…
И без сочка
Ловил крылатые созвучья
Из тишины,
И облака спасал от туч я,
Как от шпаны.
Молился черному квадрату…
Зеленый фон,
Мне одиночке-психопату
Определен.
Который год мечты сбываются
Но лишь во сне.
Спасибо главврачу из Старицы*.
И мне из вне.

* В Старице - психоневрологический госпиталь.


***
Как-то я сказал Жоре Румянцеву:
- Если ты великий поэт, надо бы тебе поскорее преставиться. А я на старости лет буду про тебя мемуары писать. Деньжат на тебе подзаработаю. А живой гений кому он нужен?