Город. Стены

Это случилось прошлым летом. Или весной? Да, да – скорее поздней весной – когда летел тополиный пух, я уже не видел его. Стояла страшная жара, поэтому я наверно и спутал те дни с летними. Стояла страшная жара. Я шёл по улицам. Я смотрел в их лица…
Им наверно неимоверно хотелось на природу, к чистой реке и прохладе леса, в мягкую шелковистую траву. Но все они не могли покинуть город, впрочем, как и я, и поэтому продолжали бежать по своим бесконечным делам, глотая пыль, утирая пот, обильно выступавший на разгорячённых лицах, отплёвываясь и отфыркиваясь, усердно работая локтями в транспорте и магазинных очередях, ругаясь между собой и про себя. Я был с ними на равных. Но они мне были противны. И я был рад тому, что они мне противны.
Это был мой город. Здесь я родился, здесь я рос, здесь я постепенно учился привыкать к атмосфере этого места с таким странным, но прочно въевшимся нездешним названием. Мои чувства годами подгонялись под особенности города. И старания не были напрасными. Я продолжал жить. Я всё дольше и дольше мог находиться в городе не испытывая неприятных ощущений. И на двадцатом году я уже умел целый день ходить и ездить по его улицам, принимать пищу, которую он предлагал, наслаждаться зрелищами, на которые он завлекал меня на каждом углу пёстрыми дурацкими афишами, и даже мог без заминки и с искренним восхищением в голосе сказать растерявшемуся и испуганному приезжему: “Вы в первый раз в нашем городе? – О, это самое прекрасное место на свете!”
Я  на самом деле гордился своим городом. Но ещё больше я гордился собой в этом городе, то есть своей привычкой к нему, способностями быть в нём… На посторонний взгляд это было незаметно, но я, я и был этот город! И дело было даже не в некотором физическом сходстве свойств, хотя моё лицо и было серым, его черты – угловатыми, губы – плотно сжаты, на лбу и переносице внезапно обнаруживались глубокие морщины; уши не воспринимали ругани и нелюбезных обращений, а, добавляя к ним городской шум, подавали в мозг некое жужжание, наподобии трансформаторного, то усиливающееся, то ослабевающее; тело привыкло принимать нелепейшие позы в соответствии с незанятым ещё пространством, а глаза – не видеть нелепейших поз окружающих…
…Но в тот день я вдруг увидел их лица.
Стояла страшная жара. Я шёл по улицам. Я был врагом толпы. Я смотрел им в глаза, но видел лишь своё отражение в стёклах солнцезащитных очков. И каждый из них был врагом толпы. Каждый смотрел мне в глаза, но видел лишь своё отражение в стёклах солнцезащитных очков. Солнца не было. Гремел гром, но не было и дождя. Лишь духота… и чёрная туча весь день заполняла пространство неба. Я был огорчён, что они мне противны. Я был с ними на равных. Я смотрел им в лица. Я шёл по улицам. Стояла страшная жара. Я шёл по улицам. Стояла страшная жара. Я шёл по улицам. Я открыл глаза. Я плакал в их лицах…

- Сестра… - подзываю я её.
- Я здесь – отвечает она.
- Какого цвета мои стены?
- Они ярко-красные как… - И хоть голос её звучит грустно и устало, я чувствую её насмешливый взгляд. Я-то знаю - они белые. Идеально белые. А она просто обманывает меня. Каждый день.