Эротико-ироническое. алойз ихан. перевод со словенского

УХОДЯ ОТ ЛЮБОВНИЦЫ

Уходя от любовницы,
костюм окропи бормотухой,
а рубашку - красным вином.
Ничто в четыре утра не утешит жену надежней,
чем твоя нетвердая поступь и вонь перегара.
А если она учует блевотину на рукаве -
какие уж тут подозренья?!
Поэтому стоит всегда носить в кармане сивуху,
чтобы у входа в подъезд промочить ею горло,
а остатки плеснуть на пиджак.
А если уж время к пяти -
разбей пару-тройку окон
и во всю глотку кляни бюрократов, воров, государство.
Редкие жены при этом в чем-нибудь усомнятся,
они безмятежно задремлют опять
с чувством глубокого превосходства,
и даже не выйдут открыть тебе дверь -
лишь утром невинно спросят,
сразу ль нашел ты ключ
в укромном условленном месте под половичком


КРУЖЕВА И ШЕЛК

Наверное, так не принято -
скрупулезно считать заранее,
сколько написано строчек,
множить,
минусовать налоги,
чтобы вычислить будущий гонорар.
Настоящий поэт посвятит себя этому позже...
Но душе моей слишком не терпится
заработать на шелковые чулочки,
да скорее надеть их тебе на точеные ноги,
чтобы потом с полным правом их аккуратно снимать.
Ведь если за кружево будет заплачено дорого, -
знаю, мне будет позволено,
покрыв им твои потаенные уголки,
их потом разворачивать бережно,
как удачливый птицелов
из силков вынимает добычу,
что тепло трепещет в руках и не смеет вырваться.
Нет такой женщины, чтоб перегрызла петлю из шелка!
Нет такой женщины, чтоб ускользнула из кокона кружев,
даже тончайших, едва заметных, как паутинка
на других, еще более сладких, марципановых губках,
что всегда готовы ответить улыбкой на взгляд
и так забавно краснеют от прикосновений...
Вот в чем волшебная сила шелка и кружев!
Вот почему я буду писать эти строчки
и равнять завиток к завитку,
покуда не будет облизан последний кусочек
твоей кисло-сладкой кожи
в остром соевом соусе
по-сычуаньски.


ПУТЕШЕСТВИЕ

Вот и снова одно из горестных путешествий,
когда посещаешь каждый музей и каждый собор,
а вечерами в гостинице, одинешенек,
щелкаешь порноканалами и мечтаешь
о теплой, живой и ласковой душечке-лапочке,
хотя бы такой малюсенькой китаяночке,
с которой  сидеть бы на разных концах кровати,
сверкая улыбками и голыми животами -
на большее я не пошел бы, следуя правилу:
безопасно ложиться в постель только с теми дамами,
что не станут спать с кем попало.
Поэтому те, что стали бы, отпадают
и берутся в расчет лишь те,
что искренне - ни в какую...
Уговорить их непросто,
но ежели удается,
то они, стало быть, из тех, что не стали бы,
становятся теми, что станут.
Поэтому с ними уже не так безопасно,
и они не берутся в расчет.



ДИПЛОМ

Она подошла ко мне прямо на улице
и сказала, что приглашает выпить,
потому что как раз дописала диплом по моей поэзии.
Ее пышные бeдра, как у фаршированной курочки,
казались хрустящими, как запеченная корочка,
и я не смог отказать,
мысленно отменив все важные встречи
и уже предвкушая много пива и пиццу.
В своей работе она отнеслась удивительно строго
к стихам моим, рифмам и языку.
Меня забавляло, как страстно она, эта женщина,
судила мои творения.
У нее от экстаза подрагивал подбородок,
что я понимал как волнующую прелюдию,
про себя задаваясь вопросом,
когда же она свернет на конкретную тему,
чего я, признаться, желал каждой клеточкой, каждою жилкой.
Слопав пиццу и выхлебав пиво,
я заказал еще здоровенную кружку,
и тут меня насторожило,
что она продолжает вещать о стихах, в то время как я
готов облизать ее всю, с головы и до пят.
Она все талдычила о моем поэтическом языке,
будто я не имел настоящего
языка, исходившего сладкой слюной!
И тогда я разгневался на эту женщину,
для которой стихи
важнее, чем все мои жизненно важные органы,
тем паче что их усмирить я уже был не в силах.
“Я тебя раскусил, о садистка!” - вскричал я,
высосал пиво
и ушел, преисполнен презрения
к этой ничтожной женской душонке,
что готова лишь брать, ничего не давая взамен.
Я поклялся, что впредь ни одна из подобных особ
не введет меня в заблуждение,
терпеливо дождался ее ухода, схоронясь за углом,
затем вернулся и выпил еще одну кружку -
давненько мне так не пилось!


МИРКО

Вчера ни свет ни заря приплелся ко мне мой приятель -
Мирко, известный профессор и славный малый;
ныл, как всегда, что ему тяжело в институте,
что все его угнетает,
хоть плачь: полчаса просидишь в кабинете -
и хочется валерьянки или просто напиться,
и тогда уж его как магнитом тянет к кому-то из нас,
друзей и коллег, понимающих, что его
сгубила чрезмерная доброта:
когда-то он, страстный энтузиаст,
выбрал из лучших студентов длиннобудылую Минну,
взял ее в штат, позволил ей защититься, а эта лахудра
вышла замуж и стала качать права -
подавай ей декретный отпуск
и пособие на детей;
потом - грудастая Петра: девица казалась святошей:
ни мальчиков, ни развлечений -
только читальный зал и опыты на мышах...
Под его руководством написала в рекордные сроки
докторскую, но, когда подвернулся момент,
ясно дала понять, что она лесбиянка,
отослав беднягу наставника к его сварливой жене...
Или вот секретарша Весна: поехала на пикник
лишь однажды, когда решали, брать ли ее на работу,
а после - ни-ни,
а случится, повысишь голос -
она тебе в нос долгосрочный контракт, -
я соглашался с Мирко, что контракты - анахронизм,
ибо только мешают налаживать
отношения в коллективе, но тут виноваты
бюрократия и централизм, а также скрытый диктат:
кое-кому ненавистны интеллектуалы,
им что бельмо на глазу храмы науки, рассадник свободомыслия...
Так утешал я Мирко, и, выпив пару стаканов, он согласился,
что надо терпеть, что поделаешь,
ведь страдание возвышает...
Главное - выстоять и до последнего вздоха... -
с жаром откликнулся я на эту резонную фразу,
и мы наливали, пока не иссякли запасы живительной влаги,
так что пришлось paзмышлять, не пойти ли в ближайший кабак.