Глава первая. ravilia

А ведь казалось бы, всё давно сказано. Отлюбили, отболели, навоевались, полили обильно ясными мыслями философские нивы. Где уж нам, нынешним лирикам от физики, воткнуться мокрым носом в ушедшую реку. Не жалкое ли мы повторение пройденного? Есть ли шанс?
Любим, любим мы вопросы, истязать себя ими, метаться, как шолоховский Григорий, от белого,  иллюзорно распадающегося на весь спектр, к красному – стойкому и без запаха. И всё же есть шанс. Потому что каждый новый шаг, каждый новый взгляд, своя тонкая, пусть ускользающая, ровно сигаретный дым, интонация, дают слову другую жизнь. Мы смертны, слово – нет. Уходят поэты, а поэзия остаётся. И снова, снова прорываются сквозь тяжёлый песок незнания и неумения новые ростки. И вот уже они тянутся к солнцу (от дна поэзии к её дню), отбрасывают шикарные тени и вдруг становятся собственно светом. Да не обрящет тот, кто не ищет!

Симпатичная, милая, славная, умная,  простая и лёгкая в общении …
А, какое начало?! Сколько добродетелей и, заметьте, всё это я обнаружил в одном человеке, к тому же – в женщине. Да реальна ли она? Не пригрезилось ли мне? Не так уж сложно ошибиться, зная свою героиню шапочно и не встревая даже в несерьёзную виртуальную связь. Но рискну настоять на том, что мне – субъекту, не наделённому какими-то положительными качествами, кроме как умением распознавать и оценивать их в других людях, желательно поверить на слово. Поверьте, ну что вам – жалко?
Итак, симпатична, мила, умна… и ко всему прочему пишет хорошие стихи.
Еще не конец рая,
Но и не его начало.
И прав человек, выбирая
Домашнейший из причалов.
Колумбом других Америк
Под Лебедя многоточьем,
Я открываю берег,
Дальнейший из всех восточных.
Может, еще не задорно,
И даже не полной грудью,
Но если меня не помнят –
Значит, уже не забудут.
Надорвала, надкусила,
Мякоть запретных яблок...
Бог мой, как я любила…
Как я еще могла бы…

…еще не конец, Рая…

Раиса Ляшок ака Ravilia живёт в Южно-Сахалинске, там где кончается мир, но, конечно же, не кончается свет, ходит по заснеженным улицам, если нет штормового предупреждения, любит кино, жизнь и своего мужа. А ещё… Нет, лучше сначала о стихах.

Из многозначных строчек про любовь
Стихов и писем, клятв и сожалений,
Я выберу, пожалуй, пару слов
О том, как в полдень исчезают тени
На улицах далеких городов.

О том, как утром гаснут фонари
(И тот, что возле Блоковской аптеки),
Внося поправку в местный колорит.
Стежки мостов едва латают реки…
О чем еще не больно говорить?

О том, что наступившая зима
Отступит. И останется надежда
И сопряженный с ней самообман,
А мы опять застрянем где-то между
Попытками не выжить из ума.

«Погода опять не радует, второй за месяц циклон. А у нас еще после прошлого двор не расчистили.
Аэропорт закрыт. Где-то в Татарском проливе терпит бедствие сухогруз. Так и живем.» (из дневника Р.Ляшок )
Раины стихи не разрывают сознание витиеватой формой, она стремится к предельной простоте и если накручивает на уши читателей низку сложноподчинённых предложений и деепричастных оборотов, то значит так надо. Это не причуды наличия филологического образования, напротив, оно ей не мешает. Поскольку мне довелось читать произведения уже сложившегося автора, трудно предположить, через что переступала Рая на своём творческом пути, где спотыкалась, в какие пыльные тупики заводила её музова тропа, прежде чем произошёл прорыв. Можно спорить о нюансах, но не о сути. Стихи Раисы Ляшок – это, как мне видится, результат упорной работы над словом, но и ума: наблюдательность, даже скорее цепкость во взгляде, склонность к самоанализу, природная ироничность. Свои находки она оттачивает бережно, чутко, с лаской. И они ложатся яркой россыпью на лёгкую строку, отмеряя встревоженный авторский пульс, но всё же боясь выбиться из подстывшей интонации – сейчас, сейчас появится горячее дыхание…
«Кажется теперь, что не моя –
Вскрытая стихами безответность…
Хорошо, что вертится земля,
Осью протыкая бесконечность.»

« Я шлялась без цели.
Полвечера съел горизонт.
Полмира исчезло в другом – не моем полу-небе,
Однако, в Твоем, навсегда оставаясь beyond –
Английского «вне», за пределами «если» и «мне бы».

Когда у меня появилась  мысль написать о Раиных стихах, долго не мог уговорить себя сесть за стол. Оказывается, писать о чужих стихах вовсе не проще, чем сочинять свои. Мало собственного умения слышать и чувствовать, хорошо бы слышать и чувствовать, как автор чужих стихов, дойти до той точки понимания, когда и не кажутся они чужими, а словно рождаются во второй раз и я становлюсь причастен к этому чуду. Поймать ту же интонацию, которая вела поэтессу – вот что мне надо было. И я её поймал. Случилось это неожиданно просто: я ехал в машине и включил магнитофон, звучала «Blue Cafe» Криса Ри:
My world is miles of endless roads
That leaves a trail of broken dreams
Where have you been I hear you say?
I will meet you at the Blue Cafe.
Помните?
Какая связь? Ну не знаю! Но так явственно ощутил я щемящую  напряжённость Раиной лирики, тоску по далёкому теплу, яркому свету, тоску не мятежную, а мягкую, нежную, добрую.

живущему далеко
временно
я безысходно беременна
памятью
родиться – и молоком
кормиться на паперти
месяцев сколько еще
изнанку дорог штопающих
растоптано каблуком
прошлое
между землей и подошвою
стылое
нетелефонным звонком
его разбудила я
месяцы... не днями ведь
ломкие ночи выравнивать
прятаться в зеркала
нравиться
в лучшую сторону - разница
месяцев
память напополам
вечная сверстница…

И снова, снова с удовольствием обсасываю вкуснятину «изнанки дорог», выравниваю-выглаживаю «ломкие ночи», прячусь лучшей своей стороной в зеркале. И память… моя сверстница… Как же я выдумал такое? Ах, это не я? Нет, точно не я, мы вместе? Раечка Ляшок, если вы не подарили мне Сахалин и свою любовь, то это ещё не значит, что мне запрещено сходить с ума «безысходно беременным памятью»!

Самое время поговорить о любимых мной Раиных стихах. Трудно писать гражданские стихи, но если не очень злоупотреблять «мажорами», не давить «сопливым пафоском» и вовремя добавлять в густые краски добрую порцию живой, а ещё лучше – мёртвой воды, то выходит. Но умещих писать лирику философскую, в меру, если можно так выразиться, религиозную, а лучше – духовную, можно сосчитать по пальцам.
Одним из таких авторов является Ravilia

ЭКЗИСТЕНЦИАЛЬНОЕ ПЯТИКНИЖИЕ

А мозг, утомленный безмозглостью небытия,
Зашит в безысходность иглой, через ушко которой
Несложно пролезть, отодрав настоящее я,
От части, отмеренной водами Красного моря.

И только душа, в левитации поднаторев,
Вспорхнет, вопреки постулатам второго закона.
Бесчисленных труб ее эхо, предтеча магреф,
Стозвучно пронзит укрепления Иерихона.

Останется верить... Упрямое слово “сама”
Подвергнуть сомненью, как все, что мешало в пустыне -
И горе, которое, в общем-то, не от ума,
А лишь от способности думать не так как другие...


Небезынтересно прочитать дискуссию автора с Михаилом Гофайзеном на странице http://www.stihi.ru/2004/01/05-256. Здесь можно познакомиться и с мнением признанного поэта-философа и чётко выраженной жизненной, философской и духовной позицией Раисы Ляшок. Нет-нет, да и находит коса на камень, что и немудрено при ортодоксальных взглядах Гофайзена и Раином протестантизме. Но поскольку моя симпатия, некоторое время поколебавшись, сползла в сторону … что, не понятно? Да Сахалина, естественно, а куда ж ещё ползти жителю иорданской долины, то я прокомментирую другое стихотворение из этого цикла

В НАЧАЛЕ БЫЛО СЛОВО

не забывай о Начале,
думай о том, что в конце.
мы головою качали,
редко меняясь в лице.
тонкие грани чудачеств
мира и небытия
неразрешимой задачей
стали для хрупкого «я».
сгустками предубеждений,
стереотипами масс,
нас вылепляли из мнений,
не подминая под нас.
 звезды взлетали и гасли,
люди рожали людей.
память твердила про ясли,
время – про новых вождей.
похоть плодила уродов,
и не сходила с голгоф
пренебреженная модой
мудрость восточных волхвов.
сотканное из молекул
истины «не согреши»,
Слово рождалось и блекло
в тесных каналах души.
крепко приправлены строчки
соком запретных плодов...
ах, как напудрены щечки
музочек – у дураков.
щедрой лепниной метафор
прятан уродливый грех.
тешит читателя автор -
и обречен на успех.

факт остается, упрямый,
не опровергнут в веках:
мир, из холопов и хамов,
держится на чудаках,
 не получивших награды
за неумение жить:
лучше прыщавая правда
загримированной лжи.
пусть иногда и печалит
мысль о терновом венце,
Слово, что было в начале,
их не осудит в конце.

Раскрутилась пружина, угрожающе взвыла, рискуя вырваться их своего гнезда, но аккуратно поймала нужный момент-мотив, чтобы также аккуратно свернув метафоры-кольца, улечься не раненым удавом, но безжалостно-мудрым змием. Как же безжалостным? – спросит неуспокоенный читатель, – если всё вернулось на круги своя и, главное, слово осталось словом, первопричиной и первоосновой.  В том-то и безжалостность, неуспокоенный мой, что мы с тобой осознали это, но река жизни швыряет нас, как щепки, от этого понимания, перебрасывает от порога к порогу бытия, не уцепиться…
«тонкие грани чудачеств
мира и небытия
неразрешимой задачей
стали для хрупкого «я».
сгустками предубеждений,
стереотипами масс,
нас вылепляли из мнений,
не подминая под нас.»
И как ни смешно от щекотки бурунчиков своих же прегрешений, с надеждой оглядывается на могучий утёс–слово падший ангел, а вдруг оттянет, как магнит, от стремнины, высушит ветерком тонкие стрекозьи крылья… Взлетит?
«На стихире осталось много друзей. Хороших, добрых. Хочется всем писать, буду стараться. Но только письма. Стихи не хочу больше. Умерло. Еще раз впустила их в свою жизнь,
 и до хорошего это не довело. Потратить деньги на мешок дерьма, как срезюмировал мой друг.» ( запись из дневника)
Раиса Ляшок ушла из поэзии на взлёте. «Так надо!» – говорит она, не берусь утверждать, что полагая, якобы в этом и заключается сермяжная правда. Но у неё есть своё дело жизни – церковь, прихожане… Нам ли, смертным, судить-рядить, что есть истина?