о том, что случилось с Дон Кихотом на пути в Барселону

Сия глава является стихотворной обработкой XLII главы
достопочтенного Сервантеса Мигеля де Сааведра,
да простят нам это читатели, как и много других ошибок,
допущенных нами во всем сочинении,
ибо во всему видать, что в этой главе описано
последнее любовное неистовство славного рыцаря.



Как-то ночь в лесу застигла
господина и слугу.
В странствии они привыкли
к холоду и сквозняку.

И под шелестом деревьев
ночевать им не впервой.
Спешились. Сгребли отрепья,
шелестя, листвы сухой.

Наскоро связали клячу
с осликом и так легли,
не поужинавши даже,
и костра не развели.

Рыцарь шлем о камень стукнул.
И успев в теченье дня
закусить, мгновенно юркнул
Санчо наш в ворота сна.

Только рыцарю не спится
не от голода – но где
не бродили наши мысли!
Глазом шарит в темноте.

То он буйствовал в пещере,
то вдруг чудится ему –
на ослице Дульсинея,
все еще живет в плену

чар, и снова чародея
наставления звучат,
как изведать Дульсинею,
с тайников разбить печать.

Гневом лоб его отмечен,
ведь к страданиям ведут
нераденье, бессердечье
Санчо Панса – грязный плут.

Как известно Дон Кихоту,
он нанес ударов пять,
и ничтожно так число то
с тем, что оставалось дать.

Рыцарь в темноте колючей
глаз дырявых не смыкал.
Уголек звезды падучей
словно зренье протыкал.

Не шумит вокруг дубрава.
Тишина и холодок
по спине. Не шепелявит
даже сухонький листок.

Тишина ли эта мнится.
Будто в мире пустота
сплошь и рядом, и не спится
Дон Кихоту – сирота.

"Гордиев волшебный узел
Александр разрубил,
разрубил мечом, не струсил –
Азию всю покорил.

Следственно и я удачно
эти путы разрешу,
вопреки желанью Санчо,
если сам и отхлещу.

В том препятствие, чтоб тысяч
пять ударов получил
Санчо, значит, надо высечь,
и не важно, кто всучил,

чтоб распутать Дульсинею,
отсчитав его же мзду". –
И схвативши с этой целью
Росинантову узду,

подлетел он быстро к Санчо,
дал еще ему зевнуть,
и расстегивать он начал
помочи, верней одну

пуговицу, на которой
держалися портки.
Шаровары – точно боров
Санчо Панса – велики.

Но коснулся он едва лишь,
сон у Санчо соскочил.
– Это кто? кто раздевает,
трогает меня? – спросил.

– Это – я. Пришел исправить
всю твою оплошность я
и тоску свою убавить –
бичевать пришел тебя.

Дульче гибнет, не подвигнет
к долгу ничего тебя,
умирает от любви к ней
рыцарь, гнусности терпя.

Так изволь сейчас раздеться,
ибо воля моя в том,
чтоб в уединенном месте
отсчитать тебе кнутом…

– Ну уж нет! Чего добились.
Добровольно истязать
я обязан, ваша милость, –
не насильно плоть терзать.

Сечь себя, притом нагого,
мне не хочется сейчас.
Вашей милости дал слово
выпороть, и будет с вас.

– Знаю я твою любезность –
сердце черство, тело, хоть
деревенщина ты, нежно,
видит, у тебя, Господь. –

И, спустить стараясь, рыцарь
за штаны хватился вновь,
но в конце концов сразиться
Санчо был, вскочив, готов.

Повалил его он наземь,
дав подножку, и засим
стиснул руки обе разом,
в грудь коленом – и застыл.

– Как, предатель непритворный,
посягаешь на того,
кто ведет тебя и кормит,
на сеньора твоего?! –

– Обещайте, ваша милость,
смирным быть, не приставать
с поркой, что бы ни случилось.
Отпущу тогда я вас. –

Дон Кихот дал обещанье
и заветным из имен
он поклялся, что не станет
ниточки впредь трогать он.

Предоставил бичеванье
воле Санчо……………..
………………………….
…………………………

И довольный состояньем,
Санчо встал и отошел
на большое расстоянье,
дабы снова прикорнуть.

………………………….
………………………….

Может, где-то в эмпиреях,
словно ночью лунной ты,
бродит некая идея
истины и красоты.

………………………….
………………………….

Остается только доблесть,
мысли меч и речи щит,
чтоб неведомую область
жизни этой покорить.

………………………….
………………………….

Остается образ, отблеск
мира на моем мече,
Дульсинеи милый облик,
как пушинки мир в луче.

………………………..
……………………….

Дульче гибнет, не подвигнет
к цели больше ничего.
Умирает от любви к ней
рыцарь………………….



23. 11. 1997.