Напополам

В комнате тикали часы. Было слышно что-то таинственное, что-то вроде ритуала… всем известно, что часы, которые висят в гостиной над телевизором, должны тикать на «раз-два». Этот скрип можно было  услышать во всей квартире, даже на кухне, сквозь радио.
  Около двух  ночи я лежал в кровати – пытался уснуть. Но все как-то не получалось. Я поменял около двадцати положений, посчитал белых слонов. Видимо, кто-то ещё не спал – в коридоре зажегся свет. Отец молча закурил, сидя на маленьком детском стульчике около зеркала. Прошло пять минут. Он выключил свет, затушил сигарету и приоткрыл форточку на кухне. В доме снова воцарилась тишина. Я досчитал до двадцати, а потом, видимо, провалился в сон.
  Утром послышался  гром мусоровоза. Отвратительный стук железных крышек разбудил меня в самый неподходящий момент – я досматривал свой сон.
   На кухне копошилась мама, она готовила обед, покрыв голову платком и повязав фартук. Иногда она приостанавливалась, чтобы прокашляться. Я умылся холодной водой и налил себе чаю. Было около двенадцати. Решил подождать до обеда, когда придет отец. Около часа я просидел в комнате, листая томик Бродского и допивая холодный чай. Оставалось три дня до сборов и моего отправления в Москву – уже в четверг я получал форму.
  В дверь постучали. Вошел отец, свежий и сияющий с мороза. Он поцеловал мать и пошел переодеваться.
   Накрывали на стол. Гремели тарелки и ложки. В кухне приятно пахло свежим супом.
   Позже я снова принялся читать Бродского. Мама решила прилечь после обеда. Отец закурил  на маленьком стульчике около зеркала в прихожей.
   Я посмотрел на руку – было ровно три, но в квартире было тихо.
- Отец, - сказал я, отложив книгу, - ты заводил часы в гостиной?
- Да, еще вчера вечером, - ответил он.
  Они остановились. Мы молча переглянулись и проследовали друг за другом. В своей комнате мама лежала на кровати, положив руку на лоб. Зрачки не двигались. Отец молча вышел из комнаты и стал звонить в скорую. В мире есть тысячи «люблю», что сказаны не нами, но это было самым горьким. 


  Восточные глаза глупо улыбнулись и прищурились. Почувствуешь тут себя неловко! Мои руки терлись друг о друга, размазывая пыль по ладоням. Взгрустнулось. Тут в воздух поднялась левая рука, холодная, бледно-коричневая, покрытая черными волосами; выставила вперед указательный палец. Мои глаза посмотрели назад  - никого нет, только веет свежестью. Меня передернуло. Стало понятно, что кто-то здесь лишний. Палец указывал на меня – по  коже поползли мурашки.
   Потом показалась его спина, широкая, сильная. Она была похожа на трапецию, перевернутую кверху ногами. В ней тоже было что-то нерусское. Мерно раскачиваясь, он уходил вдаль. На моем лице скривилась улыбочка, немного смешная и глуповатая. Оказалось, что в моей жизни стало еще более пусто. Заметилось: всё падает. У меня подкосились ноги, и во рту пересохло.
   А спина все удалялась, немного нагнувшись вперед, словно стесняясь своего роста. Из глубины красного горла послышался мой голос, кажется, он смеялся. В голове промелькнула мысль: «наверное, надо сделать какой-то выбор». Глаза уставились на впереди идущего.
   Его спина покачивалась то вправо, то влево. Из нее торчали две костистые лопатки.
   Мне показалось, что я остался без внимания, а выбор надо был делать. Это довольно странное ощущение. Мои ноги топтались на месте. В воздухе  висела тишина, были слышны лишь только сбивчивые шаги. Вскоре я остался один, совсем один. Впереди расстилался туман, обволакивая последние кусочки могучей спины. Сзади – синева, переливающаяся волнами цвета от светло-голубого до фиолетового.
   Я прошел несколько шагов вперед и увидел, что с костистых лопаток падали белые перья. «Да, - подумалось мне, - что-то здесь не так». В мире есть тысячи «прощай», которые сказаны не нами, но это было самым горьким.