В коей повествуется о встрече рыцаря с каторжниками

За горою день оставив,
как-то раз заночевал
с каторжанами в дубраве
рыцарь – как же он устал!

Вкруг да около охранник
ходит и считает вслух
сопки тел, сожженных днями,
сопки снов, сложенных в круг

тлеющей громадной раны
от костра. И к ним пристал
с медным тазом странный странник,
черен, худощав, нестар.

– Раз, два, три, – считал охранник,
наблюдая: вроде спят,
нет, не спят. Но лишний – странник
связкой ржавых мятых лат

все гремит. А скоро полночь.
– Раз, два, три, четыре, пять…–
Говорят и не умолкнут
с этой рухлядью опять.

Долгий путь, короткий ужин.
Семечки, черны, в глазах
мелкие мигают вчуже;
ручки детские в руках

огрубелых, неумелых,
лишь сжимавших длинный нож…
Черепов тех обгорелых,
как ни мучай, не проймешь.

– Шесть, семь, восемь, девять, десять…
Он вздремнул. Открыл глаза.
Кто-то лишний. Кто же – месяц?
Ах, да этот… Три часа.

Завернувшись в плед походный
слушал рыцарь разговор
о разбойничьей свободной
и голодной жизни. Вор

рассуждал открыто, здраво.
"– Что есть ваша жизнь? – Закон.
Но лишен в нем слабый права,
счастья праведник лишен.

Что закон ваш истый? – Выше
нищеты не прыгнет шваль, –
протекающий как крыша,
раздирающий по швам.

Что закон ваш есть? – Ступени
к осязанию вещей,
к власти – а для бедной тени
вход, как в яму, в мрак ночей.

Как же жить нам здесь? – Разбиться,
заползая в черный труд?
Дикой неуместной птице
сесть, бесправной, не дадут.

Мол, летай себе ты в небе,
все без отдыха летай.
Хочешь, думай ты о хлебе,
хочешь, верь и голодай.

Добывай, крестьянин, зерна
так же, в общей синеве,
весь прозрачный, плотно-черный,
с болю страха в голове.

Что закон, права? – Орудье
в тонких, чистеньких руках
силы, власти, правосудья –
обирает на глазах.

Вор ли, инок, обокраден,
вереница ли калек –
кровожаден, очень жаден
к самой власти человек.

И во всем, скажу, виновен
праотец, старик Адам,
нас пустил дорогой крови
и спасения не дал.

Жил на лоне он природы –
это ж бытия предел.
И не знал иной работы:
пил взахлеб и вдоволь ел"

Дон Кихот привстал. Без спеси, –
но ремесел страшный пот
ощутим, – и интересен
мыслей грубоватых ход.

– А ответь мне, у Адама
в чем, по-твоему, вина?
В чем? Да съел он этот самый
плод запретный – съел, свинья.

– Ну а что за плод запретный,
в чем значение его? –
А убийца в ночь безбедно
все глядел и ничего

не ответил. Из темницы,
полоумна и бледна,
вытекала кровопийца,
одноглазая луна.

И прикованная цепью,
как колючая щека,
терлась ночь шершавой степью
и дыханием быка.

Словно сухожилья, ветви
снизу мясо языка:
рев, мычанье, крики бедствий –
поднимали на рога.

Выступом еловым, горным
в ночь вонзен скалы кинжал,
в синее, у трупа, горло.
Рыцарь дальше продолжал:

– Он ослушался завета.
С дерева добра и зла,
с дерева познанья – света
плод супруга сорвала.

Это ведь в к тому, что жаден,
как сказал ты, человек. –
"– Ах, собака, власти ради
шею нам свернул навек.

Он ведь слизь, он мразь, он гнида,
человек-то, он сопля.
Стать хотел он сердцем быта,
осью, чтобы им земля

двигалась, хотел стать Богом;
хуже, чем паршивый плут,
он всеведающим оком
быть хотел, а вместо – плуг

долгой бороздою скорби
скарб влачить свой получил,
крохи разуменья в торбе,
крохи недозрелых сил.

Оттого и мире хаос:
бит бедняк и сыт богач.
Режет нож без лишних пауз
чью-то жизнь, как толстый мяч".

"Ах" – вскричал, подпрыгнув, рыцарь.
Как он верно угадал
мысль, которую пройдоха
этот вряд ли осознал.

Было ль дерево познанья
деревом скорбей и бед?
В кущах жирных мирозданья
костенело как скелет.

Что за древо средь Творенья –
горечи познанье всласть,
чьи плоды и сочлененья
означали только власть.

Воля к власти, воля к смерти,
разделенье – на глупцов,
не имущих слова, тверди
и на мудрых мертвецов.

Разделенье для владенья
душами простых вещей.
Знание без утешенья –
к смерти через круг смертей.

Жизнь убей и стань свободным –
вот он мрак. Такой призыв
в каждом грех есть первородный,
хоть он внешне бодр и жив.

Вот он мрак. Движенье к свету –
воля света. "И мое
я несу навстречу свету
сквозь могильный прах копье".

Вот он мрак земной, и вещи
в полусмутной темноте,,
спят, обыденный, зловещи
в простоте и наготе.

………………………
………………………
……………………….
………………………

Спал разбойник, спал покойник
в недрах каторжных небес.
Жил с неистовством, по-своему
с посвистом и бурей лес.

Не исправить инквизицией
неизбывного труда
эти души. Эти лица
ядовиты, как руда.

И согбенный от отчаяния,
и от горести сквозной,
с новою идеей спаянный,
и утешенный виной

собственной; в орущей чаще
больше шума произвел,
на колени став, над спящими,
словно белый богомол;

тропкой, недоступной глазу,
оставляя мрак немой; –
рыцарь, подряхлевший сразу,
стал молиться за него.


25. 07. 2000 г.