Топоры

потрепанный занавес, сразу за ним – усталый актер, вытирающий грим, прозрачный бокал, отливающий льдом, пустынный пейзаж, заменяющий дом для тех, кто заметит, как время текло, горячей ладонью согреет стекло, все ноты разложит на полках рядком, и звон колокольчика будет знаком не тем, кто мечтал заблудиться в ночи, кого с того света спасали врачи, пока за порогом ревела метель – и даже не тем, кто качает детей в своей колыбели, – а тем, кто идет, и в холоде снега не чувствует лед, погруженный наполовину в бокал, к которому кто-то случайно прижал пылающих губ нерастраченный зной (она не хотела казаться смешной), презрительно щурясь на солнечный шар, горящий, как сотни неоновых фар на хищных оскалах у встречных машин... забавно, пожалуй, – зачем ты решил, что прошлое не оставляет следов? невинная жертва слепых  поездов, пронзающих мили со свистом клинка и скоростью пули в районе виска, пока ты лежишь неподвижно в траве и небо прибито к твоей голове, и чтоб не сорваться в небесный простор, ты должен прижаться к земле – до тех пор, пока веселятся на той стороне, и хочется, чтобы все было во сне, и резкая трель над горячим виском разбудит тебя телефонным звонком (пока ты дойдешь, он уже замолчит), и можно найти миллионы причин, зовущих уснуть, – и лишь только одну, чтоб снова проснуться; разбив тишину, часы на стене начинают стучать – бывает, что перестаешь замечать знакомых явлений привычный поток; течению реки безопасен глоток, течение мыслей не важно словам, задернуты шторы, разложен диван, и двое готовы достигнуть вершин... забавно, пожалуй, - зачем ты решил, что истина может быть где-то еще? движение руки, подставляя плечо, под новый удар без начала и дна, бессмысленно, если еще не видна конечная цель перемены границ – и тот, кто читает с последних страниц, и делает вид, что сужает круги, едва ль ошибается больше других, стоящих на шатком мосту над рекой – их трудно пронять невесомой строкой, но не потому, что слова здесь слабы, слова – это просто тупые рабы, поставить их рядом не стоит труда, но только на долгом пути в никуда слова не желают светить и гореть, когда их останется меньше, чем треть, блестящая мякоть пустого листа пугает все больше, и вся пустота вселенной уже уместилась в зрачке и ласковой кошкой сидит в уголке, а внутренний голос молчит до поры и в сердце знакомо стучат топоры.