Стихи

Дождь шёл всю ночь. Асфальт лежал зеркален.
Вся ртуть неона отражалась в нём.
Как кровь, как мёд, как пот ночных испарин
струился город - сладок и солён.

В такой ночи всё призрачно. И таешь,
Как акварели влажные следы…
А утром снег углём и мелом клавиш
Исполнит город графикой зимы.
***
Дождь терял обаянье, как спившийся трагик,
шёл и шёл день за днём, прошивая иглой календарь,
и хотелось кричать от его рукописных тетрадей,
и бежать в тишину, на которую щедр январь,

и смотреть в январе, как на белые простыни снега,
чёрным кружевом страсти ложится рисунок теней,
и терпеть до весны, дожидаясь её, как побега,
чтобы солнце сожгло все твои иероглифы в ней.

И когда, как ватин, будут жаркою сутолкой схвачены
все дела, и пустой шелкопряд станет думать о завтрашнем дне,
ты внезапно поймёшь, для чего все чернила потрачены,
и откуда в тебе снисходительность к этой судьбе.
***
Нынче, что ни снится – всё к дождю.
Долгому, как память неудачи.
На последней утренней раздаче
Проиграв ночную ворожбу,
С дробным перестуком сердцевин
Переспелой вишни и ранета,
Дождь уйдёт, едва касаясь лета,
В созреванье горьковатых вин.
И во сне, губами тронув осень –
Как миндаль горька и неотвязна –
Нить судьбы, вплетясь однообразно
В шум дождя, свою заметит проседь.
***
Странная ночь. Чем-то город встревожен.
Ветер в окно как предчувствие шторма.
Тонко звенят комары и, похоже, -
Кольца гардин под тяжёлою шторой.

Что-то случится. Во всех Зодиаках
Звёзды меняют свои очертанья.
Падают в август, слегка задевая
Крыши домов и простые желанья,

Парус, гардину, оконную раму,
Гомон проспекта, прибоя, причала,
Дальние страны, и воду из крана,
Жажду и сухость, и горечь начала.
***
Что б ни случилось – мы глаз не откроем,
Будем лежать на земле как солдаты,
Выдохом небо держать над собою,
Чтобы на нас не упали закаты,
Чтобы рассветы на нас не упали…

Больше ни взгляда, ни жеста, ни слова…
Только кружение шара земного,
Лёгкая смерть без вины и печали.
***
Над брошенным ангелом с медною дудочкой с болью
В правом виске, что грозилась его расколоть,
Жизнь загустела и губы слипались и с кровью
Слово свою обретало тяжёлую плоть.

В кобальте ночи серебряной нитью прощанья
Немолодая жена вышивала без страха и слёз,
Слово ложилось стежком, но канва обещанья
Прямо в руках рассыпалась на множество звёзд.
***
Ещё во мне тяжёлый стих
Лежит безмерною тревогой,
А в суету перед дорогой
Уже ворвался звук такси.

И рвутся строчки  впопыхах
И всё прощается небрежно -
А я осталась бы, но между
Землёй и небом есть места,

Куда, как пот ночных испарин,
В мои протянутые руки,
Между лопаток мирозданий
Стекают образы и звуки,

Где вкус солёный на ладони,
И след чернильный на бумаге…
Где камень брошенный не тонет.
И нет отчаянья в отваге.
***
Мне опять не хватило беспамятства ночи
на обычный короткий ноябрьский день.
Солнце было неярким и тени неточно
повторяли предметы, как тушь - акварель.
Даже рифма едва начиналась и гасла,
ритм стихал и ложился, как ветер к земле.
И одно только слово - "напрасно, напрасно"
да глухая усталость кружились во мне.
***
Я тебе удивляюсь, как первому снегу - всегда,
на всю глубину замеревшего вдоха, на полный
глоток ноября с мятным холодом льда
не то чтобы в жилах, но где-то внутри или подле

моих берегов, что держали в себе океан,
как карту хранили привычность и меру как компас,
на тёмную воду зрачков, растопившую там
изгиб и твоих берегов под моею ладонью, на тонкость

прибрежного льда после стольких семейных ночей,
на белую простынь и лён отбелённого неба,
на то, что вчера было только листвою ничьей,
а нынче легло, как ладонь, всей прохладою тёплого снега.
***
Сколько было молитв - только бога зови - не зови,
он не слышит тебя, как не слышат идущих по следу...
Надо быть непрестанным. И небо уступит свои
куполиные выси тебе - как дождю или снегу,

как явленью природы, и трудное эхо потерь
вдруг вернётся простым снегопадом и лёгкой зимою,
и не то чтобы сон, но и явь не сумеют теперь
изменить очертанья того, что случилось с тобою,

потому что - не страшно. И в Дании есть соловьи.
Пусть кончаются спички, но к девочке мчится карета.
Надо быть непрестанным и небо уступит свои
куполиные выси -  тебе, потому что ты знаешь ответы.

На такие вопросы, что кажется легче поднять
мандельштамовский камень, но странная здесь невесомость....

***
Сколь боязно - столь зло и неизбежно
зашелся снег - не хлопьями- крупою
в мое окно, и мелкой перебежкой
крутился бес - все время под рукою - 

сказать тебе, что осень - не навечно,
и тьма желаний кончится, и снегом
укроют наши судьбы, и колечко
уже покрылось инеем, и следом

придут покой, и, может быть, беспечность,
и школьным мелом очертя окружность
вокруг себя, мы сохраним, как млечность,
рассыпчатость снежинок, и ненужность

такой работы - увядать и падать,
осеннюю палитру расставанья...
А то, что начиналось снегопадом,
как Млечный Путь - найдет свое названье.
***

Я бы могла целый день ждать, когда появится солнце,
если бы у меня в руках была астролябия, а в жизни - цель.
Но в этот серый, измученный утром полдень
у меня в руках только кружка с чаем, и даже пить его лень.

Если бы мои корабли швартовались не так умело в любой гавани,
крепко любили бы море и небо царапать мачтой,
что-то ещё щекотать, возможно - нервы странностью расстояний,
стоя, казалось, неделями в центре круга,
я бы тогда считала, что нас должно быть двое: я и вперёдсмотрящий
с глазами друга.

Если бы тесные воды бухты были действительно тесны,
а пресная вода в шлюпках дороже шлюпок,
и компас не так ценен, как чистое  небо две ночи кряду,
мне бы казалось важным, чтобы нас было двое: я и штурман.

Если бы дальние страны были похожи на то, о чём пела мама,
на индийский ситец старого платья, из которого нашили пелёнок,
на запах тугих апельсинов с наклейкой "Марокко",
мне бы казалось нужным, чтобы нас было двое: я и ребёнок.

Но с течением времени, стоя на долгом ремонте в спасительной гавани
можно понять, словно вспомнить забытую истину:
что-то внутри есть всегда одинокое. Что-то. И я не меняюсь.
И это, пожалуй что - главное.
***
Безбрежная равнина расставанья.
Ковыль и клевер. Клевер и ковыль.
Какое-то забытое названье,
похожее на "лебедя". Полынь -
трава всех трава - и Мачеха и Мама,
ещё гречиха, вереск... И моя
здесь в сорок лет уходит в землю рана
и сок её как спелая трава
проходит землю той водой глубокой,
что всем дождям вокруг земли - вокруг
годами течь и не суметь зароком
все мысли мира выучит к утру,
когда роса слезами обещанья
заполнит время, данное отцу
и матери и мачехе и сыну и дочери
и, поднеся к лицу
целебный корень в середине лета,
они поймут зачем росла трава.
И в шёпоте тяжёлого ответа
вся нужность злаков будет тяжела.
***

Худые звёзды. Крыши. Перелёты
бесшумные неспящих чьих-то снов.
Встревоженные голуби. Тенёта,
встревоженные духом сквозняков,

где окна не заклеены, и двери
уже открылись в зиму, в ночь и в час
седых быков, и петли не скрипели,
впуская сны в дома, и дом не спас.

Остались только звёзды, перелёты,
ветра, деревья, вороны на ветках,
уснувшие полёвки и помёты
бездомных сук под лестничною клеткой,

снега, сухие как песок, пустыня
дворов вокруг чужих пятиэтажек,
и тишина, и только голубиный
гортанный крик, когда ему покажет

летящий сон размах крыла и страха,
и оборвётся где-то в подъянварье...