Эней конкретный

            Часть третья

Любовь золотыми искрами,
Тепла окрыленного Богом,
Но боль засыхает листьями,
На теле, что крашенным гробом.

И нету тут манихейства
гностического соблазна,
А простое усталое сердце
В цепях заземленного разума.

Молюсь. Отворяют полог,
Чтоб не иссох от пыли…
Где-то далекий колокол,
О детской сказочной были:


Вот это – «я»?! Тот совсем маленький,
В Европе полузадушенной,
Костел и воителю памятник,
С ребенком, мечом двуручным.
 
Я мальчик – тихоня, странник,
Меж оргАнов в соборах стрельчатых,
Музеи, в тогах тираны,
И площадь скорбящих женщин.

Теперь вы кельты и гунны
вроде уже едины
а мы же совсем разделены
в сердцах и землях, стенах.

А тогда только голубь мог,
Несясь из заоблачной выси
К столбам Бранденбургских ворот.
Выбрать по вкусу крышу.

Но немцы не смогут быстро,
Вылечить эту рану,
Глухи коммуно-фашисты,
им строить, ломать заново.

И джинову их работу,
Теперь океанским флотом
С гробами и смертовозами,
Сам Сэм выполняет грозно.

Экраны теле забиты,
Реально и кино убитыми,
В Голлевудо-Синедреоне,
Выпекают их миллионами.

И теперь уж мало кто помнит,
Чемберлена щеголя-лорда,
Первым открывшего моду
Но свастику в галстуке гордом,

Начавшего в той Германии,
Встававшей из войны не простой
С англицкого МИДа  компанию,
Чтоб снова сирены вой…

Европа, старушка Европа,
Остаток дней не простой,
Мусульмане заполнят наскоком,
Окончив тот путь крестовый.

Ах, память! душа человечья,
И меньше чем жизни век,
Прожить же её беспечно,
Достойно ли человек?

P.S.

Мерцает экран туманом,
Заря же зимой ленива,
Желание то обманет,
То выплывет той красивой,

А Питер далекий светится,
Почти приполярной звездой
И что мне оттуда ответится
В словах кружевных игрой,

Странное все же занятие,
Искриться по переписке,
Что сделать, чтоб было понятнее?
Далекое стало близко?!