Ночью в карауле

Таки тиха украинская ночь
в Полтаве, Сумах и Днепродзержинске.
Цикады завели свои пружинки,
чтоб песнь песней без устали толочь
и делать лишь полнее тишину.
Местами их поддерживают жабы,
внедряя во Вселенную неслабо
тугих рулад басовую струну.

Спит мирно ПВО-шный полигон,
спят потные солдаты и курсанты,
умаявшись внедрять свои таланты
под сенью оглушающих погон.
Но часовые, может быть, не спят
на вышках средь локаторов секретных,
не по уставу тешась сигареткой,
пугливы, словно суслик-долгопят.

И караулка будто умерла.
Начальник спит. Из "бодрствующей смены"
все как один поддались вдохновенно
влиянию Морфеева крыла.
Но чу! На невысокое крыльцо
выходит полусонный разводящий,
потягиваясь, нежа каждый хрящик,
почёсывая сладостно лицо.

Проведать караульный туалет
в такую ночь? Совсем неэстетично.
Приятнее и даже романтичней
оставить метку, скажем, на стволе.
Не автомата, дерева. Оно
расти пыталось сбоку от крылечка,
но близость с караульными калечит
и деревце, увы, обречено.

Но нет, калитку тихо отворив,
идёт наш разводящий за пределы
ограды, направляя поступь смело
в ту сторону, где утренней зари
заряды будут резать небосвод.
Но это после, а сейчас, роскошный,
он россыпью сокровищ невозможных
манит достать до дна бездонных вод.

Всё дальше, прочь от света фонарей,
всё глубже в ароматы разнотравья!
Очарованию отказывать не в праве,
он естества намёки ("поскорей!")
не слушает, лицо уставя ввысь,
и видит очертания созвездий
и спутники, что только прямо ездят,
в плену земных обычаев, увы.

А в спутнике отважный капитан,
а может быть, майор ужасный лазер
наводит в зад американским бразерс,
зажав в зубах пелевинский каштан.
Игра светил, однако, далека,
всё громче зов стремлений всем известных...
Неплохо бы, запомнив это место,
не рвать здесь впредь побегов чеснока.

Вот, наконец, ущербная луна,
выглядывая из-за обваловки,
свидетельствует: весело и ловко
из плена тела освобождена,
блестящая дуга пронзает мглу
и долго полурадугой сверкает
богаче, чем владычица морская,
слагая гимн падения углу.


На вышке шевельнулся часовой.
Обратный путь и проще и короче.
Изведав плен июльской ясной ночи,
шёл разводящий тихий, сам не свой.
А с неба, не стесняясь никого,
сигналили летающие блюдца,
что через десять месяцев начнутся
три года жизни лучшие его.