Громобой и змей-горыныч как все было

… Эхе-хе-хе, молодо-зелено, сопли, вона, ишшо не просохли, а туды ж, в богатыри лезешь! Эвон, разорался, Аника-воин! Какой из тебя богатырь-то? Так, одно название. Железку ржавую на пояс прицепил и думаешь Илья Муромец ужо? На подвиги потянуло…

Что? Свершил? …Ась? Ты, милок, громче-то говори, стар я, совсем плохо слышать стал…

В Киеве-граде в дружине самого князя служишь? Вона как…
Да-а-, обмельчал ныне витязь…

Вот, я помню, были богатыри! Да какие! Дубы столетние одним мизинцем выворачивали! А ты? Вона, березка стоит, вырви-ка, попробуй. Все одно не сможешь. Да не тужься, вьюнош, слабоват ты ишшо.

Ты не серчай на старого-то, видывал я воинов за жизнь долгую, не чета тебе! Да ты передохни-то, передохни, покамест, никуда служба княжеская от тебя не убежит-то. Слезай с коня, уморил животину совсем.

…Торопишься? Али кто на Русь пошел огнем-мечом, нет? Эхе-хе… перед стариком похваляться – спешки нет, а как старость уважить – так-таки и спешка. Молод ты, нетути в тебе ратной мудрости! Спешка, сынок, она до добра не доводит. Вона хороша при ловле блох, да и только. На-ка вот, испей водицы. Запылен весь, пересохло, поди, все в нутрях-то… Вкусная она у меня, сил прибавляет! Чуешь? Как что, прибавилось её, силы от земли от нашей. Нет, не прибавилось? Ну ишшо ковшик-другой прими…

А вот, скажи мне, добрый молодец, какие ж ты такие подвиги великие свершил, что тебя в дружину самого князя киевского взяли? Просто пришел служить, и взяли? Да-а…
Мельчает Русь Великая, мельчает! Да не тупь очи, не тупь. Какие твои годы! Богатыри тож не сразу становились богатырями. Окромя, разве что Муромца. Тот да, тридцать лет порты на печи протирал, как пчела в улье - не жужжал, пока петух жареный не клюнул в причинное место. Только тады поднялся и супостата разогнал. Одной дубиной.

…Как не дубиной? А откель доспех-то он возьмет, ежели сиднем сидел? За хороший доспех много злата отдашь! А ишшо конь, сбруя… меч, опять же! Кто ж ему даст за просто так? Не знаешь? То-то. Вот этот сразу стал богатырем. Хоть и имею сомнение! Поди он по ночам силушку набирал, али кто и наставлял его в умении воинском втихомолку.  Ну, не может такого быть, чтоб так сразу встал и богатырь! Дело темное…

Раньше, вона, помню…

Погодь-ка, а ты ж голоден, небось, с дороги-то дальней? Давай я тебя покормлю, чем боги послали. Старуха напекла блинов с утра, мед есть, и ползайца оставалось со вчерашнего дня. Внучек преподносит нам с охоты. Сейчас, милок, отведаешь моего угощенья! Старуха у меня знатные блины печет – сами в рот прыгают. Тока, ты их придерживай, а то так и норовят разбежаться, собирай потом по всему двору…

Так что кушай. А пока ешь, я тебе про ящера расскажу. Да вона, кстати, полетел он… Вишь? Вона, правее смотри. Над самыми березками крадется. Разглядел, нет? Нет? Жаль…

За лес полетел. Там намедни два князя спор решали. Кто мудрее будет. Ага. Долго мечами звенели, полдня целых. И, кажись, совсем друг друга посекли. Насмерть. Ну, может, кто и остался жив, да сил не было побитых огню предать. Так, поди, и лежат, до сей поры. А ящер, он у нас падалью питается. Кушать, как-никак, хочется ж ему, да и ящеренков кормить опять же надо!

…Конечно, есть ящеренки! Что, что, а ужо отловить и прижать где на полянке ящериху наш-то могё-ёт... Дык, богами клянусь, сам видел! Не-е, как прижимал, не видел, брехать не стану, а детишков-то евойных видал.

…Берутся ж они откуда-то, ить не сам рожает! Пролетал здеся он и его выводок. Ровнехонько над моей избой. Наш летит, ва-ажный такой, гордый, а эти за ним, ровно утята за мамкой. Весь двор обгадили… Да не сойти мне с этого места! Так что, будь ты хоть кем, а потребность в еде будешь испытывать. Вот и мечется Змей по округе, пищу достает. Где побитых поест, где лошадь павшую утащит. Такой вот он. Раньше-то злобствовал, спасу не было никакого от него, проклятого…

Ась? Подвиг совершить – Ящера извести? Да кому он нужен теперича, безобидный? И-и! Да ты ж не знаешь совсем! Так я тебе расскажу, как было дело-то.

Отец мой еще сопли размазывал, да за мамкину юбку держался, когда завелся у нас этот злодей. Откель появился в наших краях, никто до сей поры так и не знает. А ужо чудной он! Не такой, как все остальные. Кто, кто… Ящеры. Дык, а то ж! Допрежь нашего водились. Это теперь других Ящеров нет – наш не пускает, а раньше, бывало ого-го! Даже и за подвиг не считалось ящера победить. Так, забава для молодежи, вот, вроде тебя…

Наш ить непростой ящер - разговаривает! По-нашему, по-ромейски и еще, по-каковски не знаю. Дык, головы-то три! А ишшо каждая голова огнем жарким плюется. Так и прозвали – Змей-Горыныч. Всеми богами клянусь – истинно правду молвлю. У кого хошь спроси! Помню, как-то купцы иноземные из далекого далека проходили. Им тож не впервой ящеров зреть, а при виде нашего давай лопотать: «Мутант, мутант». 

Во-от…
Был Змей злобный-презлобный. Всех подряд ел, когда голодный. А то! Как полыхнет огнем из нутра самого - лошадь целиком зажаривал. Дык ишшо пакостничать любил – когда сытый. То корову на верхушку сосны посадит и глазеет, как она кувыркается вниз, то в болото витязя закинет, аль нагадит сверху на проезжающего. Я уж и не говорю о том, что попалить пшеничку - обыденное дело…

Вредный шибко у него характер был. То ли оттого, что уродом из яйца народился, то ль ишшо от чего, мне не ведомо.

…Откель я знаю, что из яйца? Дык, давно слух бродит, давно. Ты, вьюнош, меня не перебивай! А то забуду, о чем сказывал и не услышишь быль о великом богатыре Громобое.

Держал Змей в страхе всю нашу округу, а может, и не только нашу. Боялись его все, от мала до велика. Много богатырей хотело его извести, ан нет, не по силам им был Горыныч. Сам кого хошь изведет! Волхвы, эвон, тож силу чудесную пробовали на нем. Один хрен, ему нипочем. Ни небесные молнии, ни заклинания его не берут. Толстокожий шибко. Можа, толпой бы и приструнили, да где ты видел, чтоб кудесники в толпу собирались?

А один раз Горыныч целиковую дружину пожег. Все, как один, в доспехах своих пожарились. Вот, он почавкал тогда на славу! Брюхо набил, еле-еле летать мог…

Опосля той дружины, никто ужо и не пытался Змея сгубить. Так, иногда, забредет какой герой неместный, да с дурной головы и сунется... Местные что, не дураки ж, других подвигов себе искали. На стороне, ага. Со Змеем не связывались – себя погубишь, славы не сыщешь. Так и жили мы, от налета, до налета, а что делать? Сам князь киевский про Змея и слышать не хотел, терпел. Конечно, будешь, тута терпеть, ежели дюжину евойных витязей зараз сожрал. Мимоходом…

А ишшо, слышь, чего Змей удумал - девок ему красных подавай. Да незамужних, непорченых! Раз в полгода. Зачем они ему, куда их девал, на что приспосабливал? Толком никто и не ведал. Говаривал, правда, отец мой, что он наших девок своим ящерицам носил…

Вот заладил, зачем, зачем…
А мне почем знать? Вот парню девка нравится, он ей бусы-сладости таскает? Таскает. Так и наш Змей, думаю, таскал на свой лад.

Она ж – девка – мягонькая, сочная, румяная, чем не сладость? Поизвел, подлец, всех девок пригожих.  Прятать пытались, да где там! Зоркий дюже и все знал – где, и в каких селеньях девы есть на выданье.

…Что? Не, он в грады не залетал – стрелы Горынычу не любы. Хоть и ничего стрелой ему не сделаешь, а все ж… Почему, почему… Ты вона, сыми порты-то, да по обтесанному бревну проскользни седалищем. Разок-другой. Что будет, ась? Так я скажу, что будет. Полная задница заноз будет. По нраву ли тебе такое, нет? Так и ему, не по нраву…

Почему не убегли отсель? Куды ж бечь-то? Пробовали многие, да толку! Хозяйство на горбу не унесешь ведь, да и попривыкли как-то… Их тех, кто уходил, добрая половина обратно вернулась. Но сказ мой не про то, а про Громобоя-богатыря, Змея приструнившего.

Так вот, долго правил в округе Горыныч, ой долго – отец мой в отроки выбился ужо – пока не пересеклась его дорожка летним утром с Громобоем…


Громобой ехал по своим делам и про Змея слыхом не слыхивал. Мимо проезжал, можно сказать.

…Из Откудова в Кудыкино, тебе-то какая разница? Вона, блин у тебя поскакал с тарелки, лови! Говорил же – приглядывай, разбегутся…

Ну ехал себе и ехал Громобой. Подремывал между делом – храпел промеж ушей коня так, что леший с перепугу в соседний лес убежал и  седмицу в оном отсиживался. Чего скалишься? Сказал же – богатырь! Знать по-богатырски и дремлет. Тогда лето на дворе стояло. Солнышко доброе припекает, ветерок тихий обдувает, запахи леса сосновые, птица поет… как же не задремать-то ему? Ехал он таким макаром в кольчуге одной, – лес как никак, мало ли кто шастает в летнюю пору средь деревьев, стрелу кинет, стой потом пред богами, удивляйся. Бронь у седла приторочена, там же и все причиндалы воинские. Это ты, вона, увешан железками, аки древо полюбовное ленточками, потому как опасаешься неизвестно кого, а Громобою все одно – разбойник ли, враг внезапный, аль ишшо какая напасть, – так силен был, что никого не боялся. И выехал он на самую опушку леса, погруженный в думы богатырские, как Русь защитить от кого-либо.

…Что?
…Молод ишшо, указывать мне. Кто заговаривается? Я? А что я сказал? ... Ну, правильно. Он то дремал, то думу думал, а может сразу и то и другое.

Едет, значить, Громобой, а Змей над ним шмыг! И опять – шмыг! То за елку спрячется, то бугорком прикинется. Змей ить тоже не дурак! Завсегда так – вначале посмотрит, прикинет хвост к голове, к срединной, а уж потом и начнет непотребства творить. Что ты, хитрю-ющий - ужасть! Да и где, ежели вдуматься, ему храп такой слышать доводилось? Нигде. Вот он вдвойне и осторожничал.

…Какой величины Горыныч? Хмм… А три коровы в ряд поставь, во, такой и будет. Невелик? Дык, без хвоста потому что. Хвост еще на две потянет. Все равно мало? Дык и без голов. Ишшо четыре коровы прибавь. Крыла тож не маленькие и две лапы, толстенные, каждая с дуб в обхвате и брюхом не тощий. Собери все в одну кучу – такая дура получится, мало не покажется.

И вот эта штука над самой головой богатыря туда-сюда, туда-сюда! Шмыгает, примеривается. А из пастей такой смрад идет, что на месте валит и крылами ураган поднимает. Как Громобой не проснулся, ума не приложу. Наверно, шибко думой занят был.

Сам-то Змей сытый летел – полезное дело свершил, единственное, поди, о чем и не догадывался, дурень – ватажку лихую на полянке подстерег, откушал ими. Говорили потом в посаде – беспощадные были людишки, ничего святого…

Узрел окаянный богатыря, порадовался и, как водится, решил напакостить. Примерился да коняшку-то за круп и прихватил. Громобой носом в пыль дорожную - кувырк! В оной и проснулся. И понять ничего не может: сам на дороге, коняка орет не своим голосом, вонь смердячая, ветер вихрем закручивается и хохот с небес несется, совсем нечеловеческий. Протер очи зоркие витязь от пылюки дорожной, глянул вверх и обомлел. Уносит верного коня со всем доспехом, с калитой и переметными сумами крылатый зверь невиданный, треглавый, жуть навевающий и злобой пышущий.

Не испугался воин прославленный, не убежал в елки редкие, а нахмурился грозно и закричал страшным голосом: «Куда, мать твою, коня понес! Стоять!» От рыка богатырского поперхнулся Змей всеми тремя головами, и чуть было крыла не сложил черные. От неожиданности.

Но не сложил и только плюнул в витязя огнем беспощадным – хотел сжечь на месте славного богатыря-то. Ан не таков Громобой – увернулся от погибели неминуемой, да подобрал с обочины камешек увесистый и метнул в злодея лютого. Да прям, в лоб правой голове и засветил – как раз та повернулась: опять огнем плюнуть хотела. Так и повисла башка в унынии! Летит Горыныч, ругается, в когтях коня держит, а одна голова болтается оскаленная, у самой у конячьей морды. Как конь со страху не умер, одним богам сие ведомо. Знать точно был богатырский! Не то, что твой задохлик…

В общем, улетело чудище треглавое с конем, оставило Громобоя одного. Коня-то Змей потом бросил с высот бескрайних, да в чащобу дремучую, в самый бурелом, на сосны вострые… Конь не зря ж под воином ходил. В битвах многих бывал, ворога топтал, ворога кусал. Ну! Видит пред собой морду огромную, морду жуткую, недружелюбную и хватанул зубами ее за нос со страху, а может и от отваги великой. Обиделся Змей на коня и бросил вниз. Вишь и место-то подобрал какое поганое…

Ну что ты заладил! Откель знаю, откель знаю…
Знаю, вот!

…Мда-а… далее?

…А что далее? А-а-а, далее!

А далее встал витязь, отряхнул порты, погрозил кулаком могучим в небо синее, плюнул во след и пошел по дороге. Жилье ближайшее искать. Как зачем? Узнать, что за чудо-юдо такое летает, коней крадет и богатырей будит. Сам посуди, мил человек, украли все у тебя, что было: меч, булава, бронь, лук со стрелами, чего там ишшо? Один нож засапожный и остался. Шибко осерчал Громобой! Не таков был витязь, чтоб безнаказанным зло оставлять, не таков!

…А Змей-то возвернуться ить хотел. Извести витязя подлого, чтоб камнями более исподтишка не кидался, да уж голова евойная, та что правая, так болела и канючила, что не стал он возращаться, улетел к себе в берлогу. Повезло тогда Громобою, что ни говори… хотя, кто его знает, кому из них больше повезло… Гхм-да…

Ну, так и вышло, что добрел Громобой до нашего посаду. А у нас беда: Алену-сироту уж подготовили для чудища. И первое, кого богатырь встретил, как ворота прошел, так она и была. Ходила в венке из ромашек и не знала чем заняться. Увидел ее Громобой славный и дар речи аж потерял. Стоит перед ним дева красы сказочной, неописуемой. И грустная-грустная та дева. Вмиг забыл про свои печали витязь. Подошел и так ласково ее вопрошает: «Чего кручинишься, красна девица? Аль обидел кто? Так ты скажи, я вмиг вразумлю» и давай плечами могучими поводить. Подняла очи заплаканные красавица, а перед ней добрый молодец. Сажень косая в тех плечах, удаль молодецкая так и просится наружу, лицом геройский и сам весь отважный и добрый. Увидела она витязя, затрепетало сердечко девичье чистое, и полюбила она его в тот же миг…

Кхм…
А может, и нет. А может, при виде богатыря статного воспылала дева нежная да надеждой призрачной, …а ты б не воспылал, рази?

И подробненько, не жалея красок, обсказала все Громобою. Мол, так и так, Змей, подлец такой, требует девушек себе на потеху и пал выбор на нее сиротинушку, потому как ее не жалко. То есть, конечно, жалко. Но не так. Вот и ждет она послезавтрашнего восхода, когда прилетит чудище окаянное за ней. Еще пуще осерчал Громобой, топнул ногою, да так, что гул пошел по всему посаду и воскликнул: «Да что же энто такое на Руси творится, ежели дев, ликом прекрасным, отдают на растерзание чудищам. Не бывать тому более! Накажу я злодея бесстыжего!»

И усевшись на ближайшую завалинку стал думать, как справиться с Летучим Змеем. Долго думал Громобой, аж до самого вечера. А люд здешний вокруг ходил и переживал. Бабы, понятно, причитать то и дело начинали, а мужики взоры суровые, скорби полные, отводили от бедняжки…

Ага, а втихомолку, поди, радовались – сирота, мол, скормим Змею и отстанет от нас треглавый. И всё подсказывали витязю, как половчее справиться с чудищем.

Хотел Громобой вместо Аленки пойти, да не вышло ничего – знал Змей заранее, кто будет следующей красавицей.

Хотел Громобой дубину вырезать громадную и тяжелую из дуба древнего да по хребтине пройтись, дык против огня жуткого не справится та дубина – сгорит.

Хотел Громобой хитрость какую воинскую выдумать, да не смог.

Хотел Громобой сеть сплести богатырскую, чтоб Горыныча, значить, отловить. Да тож не смог. Сеть-то нужно плести три года, три месяца и три дня, аккурат к празднику Ивана Купалы и ишшо надо корешки какие непростые найти - сеть ту вымачивать в отваре чудесном.

Хотел Громобой копье сделать непомерное, да не успеет волхв наш заговорить его.

…Конечно, не успеет!
…Не спорь! Потому как, копья три штуки надобно отковать! Почему три? Ну, сам считай, вьюнош непутевый, дружинник княжеский. Первым копьем обязательно богатырь промахнется - шустёр Змей, да ловок - увернется. Раз. Вторым, можа и попадет, да Змей уж больно велик, не сразу завалишь, биться начнет, копье поломает... Эт два. Ну, а третьим точно бы справился витязь. Ткнул бы в причинное место Змею и все, дева тому уж не потребна!

… А на хрена Змей ящерицам своим нужен, ежели их ублажить более не горазд?

…Понял? То-то! Ха, не подумал он. Прилепил на плечи кочан капусты, где уж тут думать, кочерыжкой что ль? Вона, богатырь даже и тот думал. А ты?  Не по-ду-мал… хе!

Так и ходили люди, вокруг да около, до тех пор надоедали, покуда не пришла Алена и голоском хрустальным не предложила богатырю откушать и переночевать где. И так она была тиха и застенчива, что заныло сладко сердце у богатыря, и пошел он со всей радостью. Дюже голодный был витязь...

И ведь смог выдумать Громобой, смог! Нож засапожный дивной выделки, с каменьями драгоценными обменял на брагу хмельную, на всю, что можно было найти, и на два амбара на площади. И не стал Громобой спать, силушки набираться, а целую ночь вместе с кузнецом молотами в кузне стучали. А потом весь день варил ту брагу в здоровенном выкованном котле. А отроки водой холодной колодезной поливали!

…Нет, не сам котел, а другую штуку, змеей крученную, из нее ишшо капало в бочку, тож ее кузнец отковал. Говорили, что Громобой вино зеленое, особое варил. Кузнец-то все принюхивался к тому вину, принюхивался да и отхлебнул из той бочки пару ковшей. И пал замертво, аки сокол в траву-лебеду, стрелою подстреленный. Богами клянусь! Так и было дело, как сказываю – отец мой там бегал, все-все видел.

…Что? Да не-е, уснул кузнец! Зелье дюже крепкое сварил витязь! Кузнец, здоровенный мужик – коня на скаку за заднюю ногу останавливал, а от пары ковшиков пал, как подрубленный. 

Всю последнюю ночь перед тем, как наведаться Змею, Громобой в один из амбаров сено закладывал. Да вином тем поливал и сено и стены снаружи. А другой амбар, по соседству стоящий, отроки водой пропитывали. Ишшо плотники по указке витязя пень огромадный из лесу приволокли и обтесывали его весь день светлый, не успевая пот со лбов смахивать. А когда обтесали – сажей мазали и по пыли долго-долго возюкали. А когда извозюкали, то вкопали его в землицу. И получилось – торчит из земли валун тяжеленный…

Вот и настало то утро, когда Змей за Аленкой прилететь должон. Замерло все селение, хоть бы курица, какая пробежала! Даже собак и тех не слыхать. И только из всех щелей глаза любопытные посверкивают-боятся.

И стоит посередь посада Аленка. Головушку повесила, плачет, горькими слезами заливается. А рядом невыспавшийся и злой пуще прежнего Громобой все в той же кольчужке тонюсенькой. Уж Аленка просила-умоляла, крепко-накрепко прижимаясь к нему: «Уходи витязь храбрый, не гоже тебе из-за меня принимать смерть черную, лютую, пусть я одна буду». Но не ушел Громобой-богатырь, не оставил ее одну-одинешеньку. Так и стояли они, оба рядышком, под солнышком ласковым, ожидая Змея проклятого. И только сжимал-разжимал Громобой кулаки пудовые, да дымился костерок маленький…

Вдруг, чу! потемнело небо синее, засвистали ветры буйные, задрожала землица родненькая, солнце инеем покрылось и за тучку набежавшую спряталось от греха подалее. То пожаловал сам Горыныч-Змей ужасающий. Басурман недоделанный, чтоб его. Сделал круг над посадом,  высматривая, не желает ли кто померяться силушкой с ним богатырскою.

Не, никто не желает. Тишина необыкновенная в посаде. Даже на вышках на сторожевых нет ни одной души человечьей. Попрятался люд во домах своих. Только две фигуры стоят в полный рост, не боятся. Что такое? Почему две? Непорядок! Плюхнулся Змей оземь - пыль столбом поднялась и затряслись избы посадские, сложил крылья перепончатые и давай разглядывать, кто такой смелый вдруг объявился. Две головы в разны стороны зрят, а та, что посередке, на Аленку с Громобоем уставилась.

Ойкнула Аленка, прошептала: «Страшно мне, Громобоюшка, ой, не держат меня ноженьки!», закатила очи прекрасные и, карябая пальчики розовые, нежные, о кольчугу железную, рухнула березкой подломленной да на землю твердую бесчувственно. А и правильно, зачем смрад из пастей нюхать?

А Громобою уж недосуг – взглядами меряется со Змеем! И мерялись они, мерялись, молчали-молчали, а потом Змею надоело это дело и он так, слегка полыхнул жаром. Мол, уйди, покуда жив, человече. Не с руки Змею совсем зажаривать витязя - Алена-то совсем рядышком.

Не ушел Громобой, а поднес витязь ко рту поближе лучину горящую, что держал в руке незаметно и плюнул вином зеленым сквозь огонек. Струя пламени синего да на сажень протянулась. Горыныч оторопел аж, всеми тремя головами. И интересуется осторожненько: ты кто, мол, такой будешь? А Громобой ему в ответ:

- Как кто? Изверх ходячий, огнем пыхающий, за змеями охочий!

Горыныч даже растерялся от наглости подобной. Стоит человече без робости, огнем плюется невиданным, да ишшо охотником себя обзывает. А вдруг и правда такой есть? Но тут правая-то голова пригляделась к витязю внимательно, ухмыльнулась гадостно и давай другим головам нашептывать мерзкое. Встрепенулся Змей и оскалился:

«Ты не Изверх, обманщик бессовестный!
Богатырь… без коня и оружия.
Человече – букашка, козявочка!
Изжую я тебя щас безжалостно!».

А Громобой ить не из робкого десятка. В землях разных бывал и много чего повидал. Да и куда ему отступать-то? Вона, Аленка туточки лежит и волнуется, краем глаза на Змея посматривает - ужасается. Вздохнул витязь и равнодушно так отвечает Горынычу, для пущей правдивости темя почесывая:

«Ой ведаешь ты моей силушки!
То я камушком щелкнул играючи!».
И поднял один камушек, что рядышком кучкой лежали-то.
Загоготал Змей в три голоса:
«Ой, потешил, меня скоморошище!
Так и быть, отпущу безнаказанно.
Не нужна жизнь твоя мне, бездарная,
хоть и славлюсь своей плотоядностью!».

Громобой подкинул камешек в руке пару раз и… бросил его обратно:

«Аль не веришь мне чудо треглавое?
Дык, напрасно стоишь, потешаешься!
Чучелов я наделал немеряно,
да за жизнь за свою за недолгую:
Серых, синих… и три есть коричневых,
Только черных нету, вот, Ящеров!».
И давай рукава –то закатывать!

Пуще прежнего Змей гогочет и меж делом спрашивает, а что энто за зверь такой – Чучел? Громобой руки отряхивает и говорит ему снисходительно:

«А поймаешь такого – треглавого,
шкуру снимешь с него беззастенчиво,
напихаешь в ту шкуру соломы-то –
вот и выйдет чучело знатное!
Во дворе поставишь - любуешься.
А соседи ходят, завидуют…».

Совсем Горыныч развеселился. На хвост уселся, лапами дергает и головами трясет:
- Уморил ты меня человечишка! Ой, не могу…

Громобой чует - не верит Змей! Оно и конечно, это только в сказках злодеи бестолковые. А на самом-то деле, ежели дурак, то долго не проживешь, особливо в наше время.

Тогда говорит Змею витязь:
- Я вашего брата на лету камушками сшибаю!

А Змей и переспрашивает:
- Камушками?

- Камушками!

- Вот теми? – и главою левою кажет в те камни, что рядом с витязем лежат, - Гы-гы-гы! Ха-ха-ха!

И только правая голова не смеется, не радуется, помня шишку во лбу здоровенную.

- Почему ж этими. Рази, этими собьешь тебя с небесов? Конечно, нет.

- Гы-гы! Хо-хо-хо! А какими ж тогда?

Громобой огляделся так, по-хозяйски, и показывает на громадный валун в землю вросший:
- Дык, такими!

Увидал Змей «камушек» - аж от хохота на хребет перевернулся, лапами затряс в воздухе, а головами об землю биться стал…. И только правая голова захотела спрятаться.
- Вовек тебе, ничтожному, камень сей не поднять!

- Как же мне не поднять, ежели такими вот и сшибаю? И шкура, опять же не портится – дырок в ней не остается.

Подошел Громобой к камню тому неподъемному, обхватил его и без натуги оторвал от земли. Постоял чуток, да подбросил раза три левой дланью. А потом положил его обратно, откуда взял и, нисколько не запыхавшись, говорит чудищу:

- Ну, давай. Взлетай Змей, ужо покажу я тебе, как вас с неба сбиваю!

У Горыныча вмиг вся веселость куда-то пропала. Насторожился поганый! Да и как же не насторожиться – человечишка вон, какой бульник с легкостью подбрасывает! А вдруг не врет? Ежели камушком махоньким правую голову ошеломил, то здоровым точно прибъет!

И стали головы совещаться, да только две – правая голова под крыло спряталась. А потом срединная голова и говорит немножко неуверенно:
- Сожгу, Изверх…

- Я сам тебя сожгу! – отвечает ему Громобой, потирая руки.

- А у тебя пламя махонькое и синее. Не сожгешь…

- Сожгу.

- Не сожгешь.

- Сожгу!

- Ты маленький, а я большой! У тебя одна голова, а у меня три! Не сожгешь.

- Не веришь?

- Не-а… - хором сказали две головы, а правая тихонечко добавила из-под крыла:
- Верю…
И ишшо глубже запряталась.

- А бьемся об заклад, что мое пламя жарче твоего? – усмехаясь, предложил чудищу Громобой.

- Твое? Жарче моего? Бьемся!

- Эвон, два амбара вишь?

- Ага.

- Один я подпалю, а другой ты. И кто быстрее амбар запалит, тот и выиграл, идет?

- А что его палить-то? – отвечает Змей, - Че, я амбаров не палил, разве? Они быстро загораются!

- Не скажи, Змей, то амбары купеческие, из особого дерева деланы, не горят средь самых страшных пожаров!

- Да что там амбар! Давай, кто быстрее посад спалит? Весело будет! Посад горит, людишки бегают, мечутся, а ты их пламенем, пламенем…

- Нет, Змей. Посад жечь негоже. Ежели я выиграю, то заберу посад себе со всеми людишками и буду с него дань собирать непомерную. Зачем же мне его палить-то? Нет, посад жечь мне не с руки… Ишшо ты мне скажешь, где конь мой верный. И деву энту я тоже себе возьму. Тешиться буду. А ежели я проиграю, то не буду тебя с небес сбивать. Никогда. Уговор?

Змей замотал головами:
- Не-е… Объегорить хочешь меня Изверх! Мы умные! Ежели проиграешь, я забираю деву, съедаю тебя и сжигаю посад! Уговор?

- Что ж, будь по-твоему! – согласился витязь. - Уговор!

Подхватил Громобой незаметно лучину новую и пошел к амбарам, а Змей следом за ним.  Не дошли саженей четырех, остановились у колодца. И говорит Громобой Змею:

- У меня пламя такое жаркое, что боюсь, зажгу посад-то! Давай-ка я водицы испью холодной, свежей, пламя малость притушу внутри себя.

Ухмыльнулся Змей двумя головами - правая лишь тоскливо ощерилась из-под крыла, и согласился! Достал витязь журавль с полным ведерком из самых глубин стылого колодца и отхлебнул богатырский глоток. А Змей смотрит и советует ишшо прихлебнуть, а то вдруг маловато. Помотал Громобой головой – отказался, повернулся к амбарам купеческим и к-ак пустит струю огненну! Прям с того места, где стоял! Враз огнем весь амбар охватило! Изнутри и снаружи бьет пламя синее, жаром пышет на многие сажени! Отступил витязь чуток от жара и говорит чудищу страшному:

- Эт я в полсилы только. Твой теперь черед амбар жечь. Хоть всеми тремя головами пали!

Примерился Горыныч и полыхнул, всеми тремя головами! Рекой огненной залил амбар. И нет конца краю той реке. Вот уж где жару было-то! Сруб колодезный и тот занялся. А амбару хоть бы хны! Так, крыша и несколько венцов горят себе неспешно, потрескивают. А другой амбар полыхает вовсю! Увидел энто дело Змей, насупился и говорит:

- Давай еще раз повторим, а? Я намедни простудился – кхе, кхе, - не вздохнуть толком, не выдохнуть…

- Уговор дороже! - напомнил ему Громобой. И стал рученьки разминать, да на камень поглядывать. Ага. Сделал лицо грозное воинственное и на Змея потихонечку надвигается.

Съежился Горыныч и в сторону норовит:

- Ну что ты, что ты! Я ж шутю… Шутю я! Уговор, так уговор… Рази ж я спорю?.. Только… это… того… Изверх, а можа отдашь-таки девку ту? Больно нужна она мне, а?

- Уговор есть уговор. Аль мне тебя малость подпалить, чтоб более понятно стало? – упер руки в боки Громобой. – Ить я могу! Нарушишь уговор – чучел сделаю, прям щас и начну.

- Нет, нет, Изверх, не надо из меня чучел делать! Уговор есть уговор! – испугался Горыныч и хвост поджал. – Эт я так, спросил просто… Сразу-то начинаешь…

Рассказал проигравший и оттого зело невеселый Змей витязю, куда коня скинул. Отпустил добрый витязь Громобой Змея подобру по-здоровому аж на все четыре стороны. Не стал, в общем, губить злодея, богатырь сердобольный.

Взлетел было Змей в небо неласковое…

Конечно, а с чего ему, небу-то любить Горыныча? Летает, смердит, коптит опять же… Гадит везде, и в небе ясном и на земле-матушке…

Взлетел, стало быть, Змей, да передумал улетать. Так, недалече отлетел, чтоб не отсвечивать кожей чешуйчатой на солнышке, на ярком. В досаде великой пребывал Горыныч оттого, что проиграл Громобою, никак не хотел поражение признать!

…А Громобой-то первым делом к Аленке кинулся, ну, там всяко-разно  проверить-прощупать, не повредилась ли где в каких местах любая его. Кинулся, да на Змея не смотрит нисколечко. Тот и рад! Развернулось чудище гадкое и на Громобоя как кинется с верхов! Пасти разевает, огонь в себе собирает-копит, со спины напасть желает - сжечь хочет богатыря славного, к лешевой матери! И только правая голова стесняется-боится.

Да не таков богатырь русский, чтоб принять погибель неминуемую, со спины незащищенной! Как он там узрел опасность лютую, то ведомо одним богам. Может, они же и подсказали, может еще чем учуял, да только не дошел Громобой до Аленушки, развернулся на месте и встретил грудью мощною Змея-Горыныча…

Но нет ничегошеньки в руках витязя: ни лучинки с вином зеленым, ни камушка твердого, ни оглобельки какой-никакой. Исчерпал все запасы хитрости витязь храбрый. Стоит Громобой и смотрит в Змеевы очи темные, пугающие. И нет в тех очах ни пощады-сожаления, ни доброты, только злоба недетская в оных плещется, и правая голова взор в сторонку отводит – смущается.

Подлетел Змей и только собрался излить огонь безжалостно на витязя статного, как тот набрал полную грудь воздуха, топнул ногой досадливо и рявкнул оглушительно:

- Стоять!!! Огня тебе в … ! - Да добавил затейливо: - … змея лупоглазая … в … … таковского, я ж тебя … … … на … ! 

Как об стенку невидимую Змей шлепнулся! Поперхнулась голова правая и закашлялась вдруг мучительно. Зависло на месте чудище, забыло про богатыря, к себе прислушивается подозрительно.

А в нутрях у Горыныча все урчит, рычит, собирается. Вдруг из Змея раздался грохот-гром жуткий, пугающий, никем ни разу не слыханный, даже сам Змей, и тот напугался, да ка-а-к плюнется пламенем тусклым! Да не спереди, из голов пастями лязгающих, непонимающих, а из… кхе… с заду, в общем. Не тем путем огонь пошел, получается. Грохнулся Змей на амбар недожженный, раскатал своим весом по бревнышку и давай на земле-то ворочаться, испуская стоны натужные…

Ну! В него еще Громобой и пол посада потом воду заливали бочками… Нет, не лопнул! С чего ему лопаться, ежели в три глотки заливают, а из-под хвоста выливается? Остужали, вишь, бедолагу…

Улетел Горыныч потом, кое-как крылами перебирая, чуть брюхо о частокол не расцарапал. Никогда ужо более не подличал и не причинял бед на Руси. Так-то вот!

…Что? А-а-а… повредил тогда он себе в нутрях что-то важное и не может больше пламенем пыхать, разве что чуток совсем, недалече. Да и то корчит всего. И живность Горыныч тоже не может есть… хоть жареную, хоть какую! Как чего живого съест, так боль у него жуткая и всего выворачивает… Только и может, что траву-лебеду щипать, да падалью питаться. Падаль-то неведомо как, но усваивается в нем безболезненно…

Тут и сказочке конец…

Что, все? Конечно все!

…Ась? А что ишшо? Посрамил Змея богатырь русский.

…Ась? Колодец? А-а, в колодце отец мой как раз и сидел. Наливал то вино зеленое в ведерко, не воду же! А как, по-твоему, витязь огонь пускал? Набрал в рот и сквозь огонек лучины поливал, во всю мощь щек богатырских… Отец тогда простудился шибко и слег. Еле выходили его.

…Алена-то? Дык, замуж пошла за витязя, и увез он ее в края далекие, отсель невидные. Говорили, что жили они долго и счастливо, детей нарожала она ему, один краше другого. И все богатыри, как и Громобой… ну можа чуточку послабже будут. Громобой, ить один такой!

…А ты говоришь – богатырь. Какой ты богатырь… вот Громобой был да, истинный богатырь!