Метабазис метабиоза в поэтике Ольги Чернорицкой

Нечасто можно встретить на поэтической ниве стихи, на которых хочется задержаться, проникновенно осмыслить, вдумчиво осознать, то есть подойти к ним не бюрократически, не формально, проскочив галопом по европам, как это часто делают малообразованные читатели или критики.

Перед нами удивительное стихотворение Ольги Чернорицкой под мистическим названием «Иду, а к ногам моим падает вдруг кипятильник»
(http://www.stihi.ru/2003/11/03-515)

Первая же строфа этого произведения отсылает нас к лингвоэпическим символам психомодуляций З. Фрейда, базирующимся на неуправляемых подкорковых сигналах энергетических субстанций, объединенных импульсным характером движения частиц:

Иду а к ногам моим падает вдруг кипятильник
Горячий прожёг бы вполне упади он чуть ближе
Мне брюки а может быть даже и обувь

О чем же поведала нам в этих незамысловатых строках поэт Чернорицкая? Мужественный образ горячего кипятильника, практически брошенного к ногам героини, легко и с удовольствием трактуется как извечная мечта затюканной бытом простой русской бабы о нехитром женском счастье в виде ниспосланного свыше жениха - пусть даже пропойцы и психопата, свалившегося наконец-то с балкона последнего этажа на радость не только соседям, но и случайно проходившей мимо скромной усталой женщине с высшим образованием литературоведа.

Взволнованность по поводу этого события сквозит буквально в каждой строке: рука поэта буквально дрожит от нежданного счастья… слова путаются, перебивают друг друга… знаки препинания исчезают в небытие, как бы говоря: ах, как все неважно на самом деле!..

Сексуальность, глубоко зажатая искусственно привитой стыдливостью, с одной стороны, и вечным отсутствием мужика - с другой, прорывается со всей мощью, выражаясь в мгновенном наделении бытового электроприбора (кипятильника) признаками сексуального маньяка, бросающегося на ничего не подозревающую жертву.

О чем же в этот момент думает героиня? На первичном, подсознательном, уровне ее одолевает вполне естественная реакция на мужскую особь единственного числа - в поэтической интерпретации это выглядит так, словно она с радостью думает о том, что такой большой и горячий кипятильник вполне мог бы прожечь ее брюки и даже обувь – «обувь» в данном контексте как психологическая деталь ненавязчиво внушает читателю мысль о действительно немалых сексуальных габаритах предмета.
Однако сознание, робко прикоснувшись к «брюкам» – так сказать, перверсивно первичному признаку гениталий, тут же стыдливо перескакивает ниже - на «обувь», тем самым в очередной раз железной рукой практически наступая на горло своим сексуальным фантазиям.

Следующая строфа - как бы из протеста, как бы из нежелания мириться с существующей действительностью - наполнена абстрактным иррационализмом и нарочитым антиэстетизмом:

Кто мог запустить им
Какой-нить философ
Взыскующий истины но не нашедший
Нет истины значит не будет и чаю

В данном контексте существительное «философ» прочитывается как пейоратив, что подчеркивается расположением элементов в целом: «запустить - какой-нить - философ». При этом последняя строка явно тянет на апофегму.


Усиление интенции консеквентно, хотя и ненавязчиво:

А может быть муж что вернулся из командировки
Заставший жену разливающей чай полуголой
В объятьях семи нет восьми молодых человек

Интервокальная персонификация частицы «нет» между числительными «семи» и «восьми» интегрирует образ, целенаправленно индоктринируя идею глобального матриархата, при этом разрушительно десублимируя концепцию незыблемости брака как общественного института.

Далее мы можем наблюдать, как психомодуляции, первично материализовавшись в сознании героини «горячим кипятильником», методично проходят все коммутативные стадии квантитативной интонации, активно воздействуя на гиперобраз, зеркально отражая каудальную казуальность:

Иль это начальник озлившийся на секретаршу
Опять у тебя у бесстыжей в предбаннике свора
А я тут один в одиночестве грустно тоскую

Мы видим, как «горячий кипятильник» в результате художественного использования элементов случайности как формообразующего фактора последовательно преобразуется в «объятья семи нет восьми молодых человек», после чего активно переходит «в предбаннике свору». Из чего можно смело делать вывод, что у лирической героини, испытавшей сильный испуг при падении на нее сверху горячего кипятильника, произошло нарушение процесса узнавания предметов и явлений при незначительном нарушении функции органов чувств вследствие поражения коры головного мозга. В связи с чем сексуальная инструментовка в поэтике автора мгновенно приобретает страстный социально-этический акцент:

А может такой перепой у кого-то случился
Что он прикурил от прибора как будто от спички
И выбросил «спичку» в окно как случалось и раньше

Тонкое интонационное педалирование безысходности и отчаяния экстраполирует интерпретацию образа. Фронтир между сознательным и подсознательным дает трещину, наглядно демонстрируя трагическую невозможность стремления личности уйти от действительности в мир прекрасных иллюзий и недорогих сексуальных фантазий:

— Эй тетя вы тут не ходите так близко
И наш истребитель горящий пожалуйста вы не топчите
Он в битве с врагом потерял экипаж с фюзеляжем

Гипертрофированность образа летящего кипятильника, оптически искажая предмет, усиливает его пластическую выразительность и трагичность.
Идея борьбы добра и зла, света и тьмы вступает в заключительную фазу:

Сгорели его смертью храбрых красивые крылья
Красивые крылья из наших с Мишунькой отметок
Которые мы на контрольной вчера получили.

Семантическое осмеяние доходит до верхней истерической ноты, безрадостно переходящей в гимн надежды:

Тогда я воскликнула жизнь ты сложна и прекрасна
И столько чудес посылаешь нам с неба задаром
И где нам безмозглым постичь все твои варианты


Вывод, вне всякого сомнения, доминантен и политонален, хотя и несколько приступообразен. Что, разумеется, ни в коей мере не снижает его художественной целостности и пропозициональной предикативности, интуитивно преобразующейся в регулятивное и, я бы даже сказала, синкретно осмысленное высказывание.