Великий переход Alea jacta est

Лен, спасибо Вам, Вы – мой добрый ангел-хранитель!

Как Вы уже догадались, предыдущий рецензент – наша безликая тень - таинственный злопыхатель с напускной, нарочитой набожностью, отверженная пешка глубокого внутреннего кризиса на шахматной доске жизни, и вместе с тем, сумрачный воздыхатель и тайный почитатель наших скупых талантов и скромных дарований, наш самый преданный, фанатичный и яростный поклонник; и, несмотря на свои кажущуюся сердитость, внешнюю свирепость и напускную суровость; и, сквозь наносной налёт сердитости, этот, по сути, добродушный человечек – всего лишь овечка в волчьей шкуре с нежной и ранимой душою.

Но, как это не прискорбно, этот весёлый критик – закоренелый, оголтелый буквоед, коего хлебом не корми, дай написать отрицательную рецензию в пику. Подобные, ну очень странным образом одарённые (око)личности как раз из той мрачной плеяды, что подымают ненужную канительную шумиху по пустячным случаям. Кроме того, критикуемое им произведение адресовано истинным поборникам духа, но ни в коем случае не буквы.
Вот, ежели бы мы жили в пушкинские времена и этому неискушённому но досужему критику, с видом тёртого калача, выдалась бы высокая честь отрецензировать замечательное стихотворение «Пророк» самого Александра Сергеевича, полагаем, и не без веских на то оснований, что вышел бы весьма забавный и конфузный казус… Хотя нет, лучше перенесём силою мысли в наше время Александра Сергеевича, предоставив ему право участия в литературной деятельности нашей Стихиры, и, между тем, робко возвысив наш тихий голос, громко вслух восхитимся мрачными дарованиями нашего «героя»… В свете же сатиры видится нам эта уморительная картинка приблизительно следующим чрезвычайным образом, причём, хотя наш рецензент абсолютно безобиден, краски же, для увеличения драматического эффекта и усиления стилистики, слегка сгущены. Итак, прибегнем же к её прекрасному величеству сатире, всецело предаваясь её утехам и погружаясь в её бесконечные раздольные бездны…

ПРОРОК

Духовной жаждою томим,
В пустыне мрачной я влачился,
И шестикрылый серафим
На перепутье мне явился;
Перстами лёгкими как сон
Моих зениц коснулся он:
Отверзлись вещие зеницы,
Как у испуганной орлицы.
Моих ушей коснулся он,
И их наполнил шум и звон:
И внял я неба содроганье,
И горний ангелов полёт,
И гад морских подводный ход,
И дольней лозы прозябанье.
И он к устам моим приник
И вырвал грешный мой язык,
И празднословный, и лукавый,
И жало мудрыя змеи
В уста замершие мои
Вложил десницею кровавой.
И он мне грудь рассёк мечом
И сердце трепетное вынул,
И угль, пылающий огнём,
Во грудь отверстую водвинул.
Как труп в пустыне я лежал,
И Бога глас ко мне воззвал:
«Восстань, пророк, и виждь, и внемли,
Исполнись волею моей
И, обходя моря и земли,
Глаголом жги сердца людей»

Итак, наш «буквобор» со всей неистовостью произрёк бы следующее, сразу же выдавая в себе человека весьма скорого на слова.

– «Духовной жаждою томим, в пустыне мрачной я влачился», господа! – входя в раж, во всю лужёную глотку заорал бы наш раздухарившийся рецензент, гневно топая голенастыми когтистыми ножищами, подымая притом высоченные столпы пыли, слегка подмачиваючись кипятком, истошно и неистово вопия в электронном пространстве Стихиры и сотрясая её шаткие и вдохновенные стены. От страшного трубного рыка его содрогнулись бы сердца даже самых очерствелых поэтов, устрашившись апокалипсического зверя 666, этого новоявленного Торквемады. – Да это ж просто немыслимо! – и наш дотошный и заядлый поборник буквы в пух и прах разнёс бы классика, нашего доброго старину, папашу Пушкина. – Ну скажите, - воздыхал бы он натянуто, натужно и, вместе с тем, обиженно, - бывает ли духовная жажда? Ведь, для интересующихся, жажда – потребность организма в жидкости, воде (словарь такой-то, том такой-то, статья такая-то, страница такая-то, ресурс такой-то). К тому же, как можно влачиться в мрачной пустыне?! Влачиться – это что, влачить самого себя? Это не о бароне Мюнхгаузене ли речь? Да и видели ли вы мрачные пустыни? Пустыни сол-неч-ны-е! – вне себя от бешенства восклицал бы он, скандируя, весь побагровев от ярости и катаясь по полу в дичайшей истерике, суча всеми, почти подобными друг другу конечностями. –
«И шестикрылый серафим на перепутье мне явился» - ну, знаете ли, это уж слишком! Полнейшая несусветица! – искренне расстроившись, навзрыд заголосил бы наш горе-критик. – Ну откуда в пустыне, с её дюнами, барханами, самумами, возьмётся перепутье?! – недовольно возмущался бы он. – Бред сивой кобылы в сентябрьскую ночь! Для интересующихся: перепутье – перекрёсток, развилка дорог (словарь такой-то, том такой-то, статья такая-то, страница такая-то, ресурс такой-то).
«Перстами лёгкими как сон» - глупость, чепуха, скажу я вам! Перст – это же палец, - с трёх раз догадался бы он, предварительно осведомившись в словаре, – а масса – мера тяжести физических тел, измеряется в килограммах (словарь такой-то, том такой-то, статья такая-то, страница такая-то, ресурс такой-то). Ну как сон можно измерять в килограммах, километрах и т.д. и т.п.? Далее:
«Моих зениц коснулся он: отверзлись вещие зеницы, как у испуганной орлицы» - для тех, кто не знает, зеница – хрусталик (словарь такой-то, том такой-то, статья такая-то, страница такая-то, ресурс такой-то). Каким образом?! Вот если бы вам, господа хорошие, ткнули бы пальцем в хрусталики – я бы посмотрел на вас, как бы они после этой процедуры у вас отверзлись: наверное, как у испуганной ослицы… Да и как можно коснуться хрусталиков при закрытых зеницах, ведь отверзлись-то они лишь опосля вышеозначенного касания? – трепетно и настырно продолжил бы он свои придирки. – Вот вы заглядывали, когда-либо в хрусталики испуганным орлицам? Вот и мне не приходилось и даже ни разу не доводилось!
«Моих ушей коснулся он, и их наполнил шум и звон» - это как же нужно было коснуться-то, чтобы в ушах зашумело и зазвенело?!!
«И внял я неба содроганье» - ну это уж сверх моих сил, - бия тапочкой по столу и стуча лысиной по паркету, порывисто и шумно задышал бы он, как кузнечный мех, зверино рыча от бессильной злобы, хрипя и смачно харкая слюною, - околесица какая-то! – Мы то с вами знаем, что небо ну никак не может трястись – трясётся земля, и то во время землетрясений! – экзальтированно продолжил бы он, сам сотрясаясь в нервном треморе какого-то нездорового исступления. – Да и как можно ему внять?
«И горний ангелов полёт, и гад морских подводный ход, и дольней лозы прозябанье», – ну тут то он и вовсе бы вошёл в экстаз, судорожно содрогаясь в спазматических приступах бушующего макрооргазма, чрезвычайно притом возбудившись. – Ну где видывали вы, господа, летающих в горах ангелов, ходящих по морю гадов и зябнущие лозы? Для тех, кто не знает, гад – пресмыкающееся отряда змей (словарь такой-то, том такой-то, статья такая-то, страница такая-то, ресурс такой-то). – удовлетворённо простонал бы он, кряхтя, выпучив глаза, отчаянно бия себя пяткой в грудь и воротя телегу. – Ну как, скажите, ползающая змея может ходить пешком под водой?! – совсем по-змеиному зашипел бы он. –
«И он к устам моим приник и вырвал…» - пошленько, знаете ли… - подкатив глаза, заговорщицки прошептал бы наш приятель, задыхаясь от нежности, лихорадочно захлёбываясь внезапно нахлынувшей истомой, испытывая лёгкую эйфорию, тихо и счастливо рыдая от удовольствия. –
«И вырвал грешный мой язык и празднословный, и лукавый» - что-то из области «садо-мазо». Да и как язык может быть грешным? Грешными могут быть помыслы, слова, сходящие с языка, но не язык! А если язык грешен, то, что им, извините, делали? – свирепея и задиристо размахивая кулаками, обронил бы наш критик. –
«И жало мудрыя змеи» - глупость, глупость и ещё раз глупость! – завопил бы он. – Ну где вы видели мудрую змею?! Змея то уж точно дура-дурой набитая! – горлопанил бы он что есть мочи. – А жало у змей – вовсе не жало, а язычок! (словарь такой-то, том такой-то, статья такая-то, страница такая-то, ресурс такой-то). И жалит-то она ядовитыми зубами, что известно даже первокласснику!
«В уста замершие мои» - если уста замерли – как, ну скажите же мне, как можно вложить в них змеиный язычок? – в непонятушках вопрошал бы он. – Если они открыты – в уста этого сделать никак не удастся, а только в рот; если закрыты – тем паче не получится в них ничего вложить. Я пробовал, честно! Да и какой смысл это делать? В здравом-то уме никто никому влагать в рот змеиные язычки не станет, предварительно вырвав родной, если только речь не идёт о тёще. Вот у моей-то тёщи родной язык и есть змеиный. Не верите? А зря!
«Вложил десницею кровавой» - к чему такой натурализЬм?! – сердито и раздражённо восклицал бы в каком-то остервенении и отупении наш шальной критик. – Да ведь это же статья… (статья такая-то, параграф такой-то УК РФ)
«И он мне грудь рассёк мечом и сердце трепетное вынул» - Да это же просто возмутительно! Расчленёнка какая-то прямо! БандитизЬм, поножовщина, криминал! Караул!!! (статьи такая-то и такая-то, параграфы такие-то УК РФ)
«И угль, пылающий огнём, во грудь отверстую водвинул» - неслыханное кощунство, мародёрство какое-то, сродни фетишизма! (статьи такая-то, такая-то и такая-то, параграфы такие-то УК РФ) Да ведь уголёк-то потухнет и попросту выпадет из незакрытой-то груди. Вот я бы на вашем месте, любезнейший и НЕуважаемый Пушкин, написал бы дополнительные четверостишья, посвящённые закрыванию груди, укреплению во рту змеиного язычка, а также манипуляциями с иными незадействованными в стихотворении органами, вплоть до гениталий. А то, как-то знаете ли, незавершённо получается…
«Как труп в пустыне я лежал» - почему это, интересно, «как»? Труп-то как раз и лежал, а прикиньте, что бы случилось с трупом в пустыне, на жаре! – ушёл бы в разнос наш критикан, выпадая из синхронизма, забившись в невротическом припадке падучей с пеной у рта, ритмично и конвульсивно подёргиваясь. –
«И Бога глас ко мне воззвал» - воззвал к трупу?! Абсурд!!! Да что вообще возомнил о себе этот невозможный Пушкин?! Что он себе позволяет?! – не успокаивался бы он. –
«Восстань, пророк» - представьте себе картинку: оживший, восставший и чинно шествующий строевым шагом слепой, копошащийся опарышами, полуразложившийся и иссушённый трупешник, с одутловатыми, искажёнными и перекорёженными чертами лица, весь посиневший, почерневший, распухший и с раздувшимся животом, со вскрытой грудью, подобный гниющей груде осклизлых рыбин со вспоротым брюхом, с бельмами вместо глаз, ибо они выткнуты пальцами, вместо сердца – торчит уголёк, а вместо языка – приложен змеиный язычок, наверное, прикреплённые при помощи скотча и «суперклея»… Зрелищная картина, ничего не скажешь!
«и виждь, и внемли» - внимать-то он ещё может, чисто теоретически, разумеется, если предположить, конечно, что воскресший труп может ещё слышать и иметь хоть какое-то внимание, но вот видеть-то уж никак! Мы-то с вами, люди рассудительные, знаем! И вынимать бы тоже смог – я же могу!
«Исполнись волею моей» - господа! Вы когда-нибудь в жизни видели волю?! Ну как, скажите, ею, волею, можно исполниться?
«И, обходя моря и земли» - ежели обходить моря, то делать это надобно сугубо по земле; если же обходить земли – то только морями, и то обплывать! И по чему же этот зловонный смердящий к тому же слепой оживший труп, по-вашему, должен ходить, в понимании достопочтенного Александра?? Уж не летать ли? Летающие по небу трупы – это уж слишком! Полная нелепица!!!
«Глаголом жги сердца людей» - Чушь собачья! Глагол – часть речи, обозначающая действие предмета, как правило, сказуемое (словарь такой-то, том такой-то, статья такая-то, страница такая-то, ресурс такой-то). Ну как же им, сказуемым, можно что-то либо кого-то жечь? К тому же, только представьте себе этого мертвеца, естественно не на сон грядущий, конечно: это же настоящий маньячина-серийник из дешёвых американских ужастиков, зацикленный на таком жизненно важном органе, как банальное человеческое сердце! Он его непременно должен вытаскивать у жертв с тем, чтобы сжечь или пожрать. Жуть!!! – заколотился бы он в припадке бешенства и потаённой обиды, искренне почитая себя подлинным поборником духа и правдорубом, совершенно не замечая лирику созвучий и навсегда упуская смысл произведения в целом за глупыми ехидными придирками.

Вот, примерно в подобном ключе наш удивительный поборник духа, охаяв и зарубив на корню, исковеркал бы, весь смысл шедевра, не заметив живительного духа за мёртвой буквою текста. Да и кто знает, статься может, в его жилах течёт кровушка заядлого дуэлянта Эдмонда Дантеса, и чего доброго… Шутим, разумеется!

В заключение, хочется заметить по-пушкински:

Веленью Божию, о муза, будь послушна,
Обиды не страшась, не требуя венца,
Хвалу и клевету приемли равнодушно,
И не оспаривай глупца.

С лучезарной улыбкою,

Сказитель   03.02.2004 17:30   Заявить о нарушении

Смешно. ...До слез! Вы настоящий сатирик.

Захлебываясь смехом,

Елена Денисова   06.02.2004 16:48   Заявить о нарушении