Hotmail - проза

                Hotmail - проза               

Он вошел в помещение интернет – кафе, взял кофе и сел перед компьютером.
Пока тот загружался, он вспоминал её. Но не лицо, а весь образ этой женщины, с внешностью ребенка, которая с таким треском вошла в его размеренную семейную жизнь. Она уехала, оставив его, что-то решать в своей дальнейшей жизни.


Он не знал как начать письмо, и начал с жалобных вопросов

Ну что же ты? Бросила? Забыла? Тебе страшно?
Кто-то другой? Зачем? Так Больно? Где-ты?

Я больше не могу тебя не видеть, где-ты?
 Ну позвонить могла бы, блин, хотя бы

Он отвлекся и стал вспоминать:
               
                Деревья растут во славу Его!
                Поля колосятся во славу Его!
                Птицы поют во славу      Его!
                А мы? Чё-же? Молчим?

.

  Вечер тогда был не слабый. Самый канун Рождества, Господа нашего Иисуса Христа. Мы встретились в метро, имея часа три времени на двоих и полное отсутствие головы.
Вышли, шёл снег крупный мягкий, смешной и немного холодный.
 Я всегда схожу с ума в её присутствии, потому что меня охватывает необъяснимая сладость восторга. И забываешь обо всём, одно только желание - быть рядом и не расставаться никогда. Но сегодня было еще и одновременно зябко - от того встреча наша мимолётна, и это сильно напоминало короткий восторг перед агонией. Мы покурили в подворотне и пошли, взявшись за руки, просто погулять и вдруг… я увидел деревья. Эти обреченные городом пленники, иногда приукрашенные лампочками, вдруг внезапно изменились, из каждой крупной ветви вверх шел зеленовато-красноватый поток. Стало внезапно видно, что все вокруг в природе радуется Рождеству. Даже эти заснувшие на зиму деревья, они своей жизнью причастны к Истине, а мы окружающие их люди нет, мы вне Истине, мы только в заботах о себе, вернее о желаниях тела.

   А может ты в Москве и морочишь мне голову?..?
 
Закончив письмо, и сев за столик в кафе, я стал рассматривать всех присутствующих людей. Дым струился, поднимаясь к потолку от столиков, и создавая особую атмосферу душного небытия. Какая-то парочка за столиком рядом вела беседу, а за ними был виден столик с сидящей ко мне спиной одиноко девушкой. И я стал внутри себя разговаривать с тобой:

    А помнишь, мы сидели в кафе «Зен» и ты от стыда, читая моё описание начала наших отношений, залезла под стойку. И тогда стало ясно, что близок к натуре. А деревья?




   Да, деревья удивительно были хороши, казалось, какое-то пение доносилось от них или скорее тон, тонема. И всё это вместе со светом, который сиял вокруг, и состоял из красных и зеленых шариков, которые, переплетаясь в узоры, придавали пространству вид нескончаемого хоровода. Когда пишу о тебе то всегда больно, в сердце что-то болит.
  Ну жалуюсь, всё таки живой человек, порочный, городской, крестился недавно, понимать хоть, что-то начал только в сорок лет. Это ж надо, в сорок только начал что-то понимать, а многие из пишущих уже были убиты или мучили себя сами, угасая в болезнях. Интересный способ самоубийства разрушать себя творчеством. Например, в культурной среде есть некое эстетское мнение, что, стимулируя себя наркотиками, можно создать, что-то настоящее. Чушь, просто ускоряешь процесс распада своего физического тела, а за счет этого выделяется избыточная энергия, но потом этот мстит тебе творческим бесплодием, а отсутствие сил на творчество, заставляет убивать себя, помнишь крысу с педалькой подсоединенной к центру удовольствия, творчество та же педалька.
  Да, страсти всё, страсти, аж до самой старости. Вот блин, не могу без рифм, а хотя зарок давал, не писать до срока стихов и вот тебе на, срифмил. Может это болезнь такая, когда из тебя как из дырявого мешка выползают рифмованные рулады.  И ты не можешь ничего сделать. И ходишь по улицам, и боишься открыть рот потому, что не понимают  тебя люди и думают вдруг ты опасный сумасшедший разговариваешь рифмами.
Ну и ты день молчишь, два молчишь, на третий или привыкаешь, или начинаешь лопаться, или перекладываешь стихи на прозу. Это трудно, потому что язык другой и получается, весьма приблизительно, не всегда есть точные аналогии, а метафоры приходиться разбирать на кубики, гайки и уголки.
   

 Он внимательнее посмотрел на сидящую девушку, что-то в ее облике и фигуре было неуловимо знакомое и близкое, то ли манера сидеть чуть наклонясь, то ли притягательная мягкость линий в фигуре. Под напором моего взгляда она обернулась, и что-то знакомое проскользнуло в ее лице. Хорошо я не успел рассмотреть, но увидел подстриженную челку. И во мне стала подниматься жаркая волна надежды, но я отогнал ее – этого не может быть.

      
 Ты тогда перед отъездом подравняла волосы, мы не смогли встретиться днём, я нервничал… как больно.
     Мы зашли в ЦУМ, ты по делу, а я в музыкальный отдел, там были клавиши «Курц вейл» я начал играть, что-то в соль миноре подошли люди, появилась ты и вспомнила, что у бабушки в Вятке нет струн, я был тебе должен и пошли менять деньги. А был вечер и поменять не где, ну и что же, нашли.
 - Ребята, - говорит продавец, когда мы пришли с рублями, - цены
изменились, завтра вступает в силу новый налог, поэтому струны дороже.
- А медиатор в качестве подарка, - отвечаю я.
  Продавец схитрил,
- А давай, - говорит, - меняться на то, что у тебя в правом кармане дублёнки?
- А  давай, - отвечаю я, а там у меня лежал шуруп, давно лежал, я его иногда гладил пальцами, саморез. Лицо продавца слегка прокисло, а твой восхищенный взгляд согрел меня несказанно. Как мало человеку надо, а главное чего надо, то ли потешиться над ближним своим, то ли восстановить справедливость на глазах своей возлюбленной.

   С медиатором в кармане, под руку с той, от которой сладко сжимается и поёт душа, а вокруг полупустой город укутанный снегом. И вдруг в тёмном проёме Кузнецкого моста, слышится трель удивительного по красоте свиста, который, отражаясь в глухом ущелье домов, несётся куда-то вверх к небесам. Энергичной походкой и задравши голову вверх, шел маленького роста молодой человек и свистал, забыв обо всём, а за ним семенила вся в сумках и проблемах, женщина с усталыми плечами и потупленным взором. Как он свистал. Тут были и рулады, и коленца, и легкие щелчки следовали друг за другом, потоком весеннего ручья сплетаясь в фигуры и медленно тая в напоенном любовью Рождественском воздухе.

Пение – суть души стремление,
Улететь в силе слов от тления,
И растаять в слезе прозрения,
В шквале света лишившись тени.   
 
А может, не было тебя вовсе, может выдумка ты моя и плод, этого самого больного воображения? А почему боль, то уходит, а то возвращается?
         Ну что же, раз ты игра воображения то очень навязчивая, сродни болезни, а у нас масленица и Прощеное Воскресение, это когда готовятся к посту, всех прощают и едят блины, ожидая солнца и лета. Прости меня за то, что я не поверил до конца в нашу любовь.

               
       
Девушка встала из-за столика и пошла к подруге сидящей за компьютером. По дороге она обернулась и посмотрела на меня, немного скрывая это. Неужели она екнуло в груди и сердце опустилось и замерло. Я зачарованно смотрел на нее. Но потом смог убедить себя в ошибке, просто много о тебе думаю. Но и эта боль когда-нибудь кончится.
 
Где-то далеко за тысячи километров от заснеженной Москвы, на берегу синева моря сидела девочка и расчесывала волосы, любуясь на закат и жуя листья коки. В ее глазах смотревших из глубины застывшей улыбки, смотрела замороженная печаль, сочившаяся на солнце редкими слезами. На зеленом кусте, с которого рвала листья девочка, ползала огромная оранжевая гусеница, жуя жесткие листья своими жвалами.
  Вот бы интересно посмотреть на куколку, - подумала девочка, под пение райских птиц пошла ближе к полосе прибоя, оставляя на влажном песке следы своей маленькой ножки. 


   Он вышел из кафе и пошел в след двум девушками, которые оставляли следы на только что выпавшем снегу. Узор получался весьма интересный.

Скажи мне нет,
И стану кусочком глины,
Скажи мне да,
И растаю в желаниях ливня,
Дай же мне свой ответ,
Спасающий в море бед.