Читальный зал. выпуск 17-й. великая юродивая

Этот выпуск ЧЗ посвящён уникальному поэту:

КСЕНИЯ НЕКРАСОВА
1912-1958
               
Я долго жить должна —
я часть Руси.

Ксения Некрасова

_________________________________________

О ПОЭТЕ
=============

Ксения Некрасова родилась в 1912 году. Родители ее неизвестны, воспитывалась вначале в приюте, потом в семье сельского учителя. Первая подборка ее стихов была опубликована в 1937 году в журнале "Октябрь". Своеобразие ее дарования, четкость и ясность ее строк, при сохранении почти детской их простоты - все это было замечено сразу. Закончить Литинститут, куда она была направлена Свердловским обкомом комсомола, ей не пришлось - началась война. Первая книга Некрасовой "Ночь на баштане" вышла в издательстве "Советский писатель" в 1955 году. Второй сборник - "А земля наша прекрасна"- вышел в свет через месяц после ее смерти в 1958 году.
      Рукописи свои она не берегла, они рассеяны по разным местам. Последний и наиболее полный сборник ( 156 страниц) был издан в 1973 году тиражом 17000 экземпляров. Сейчас это библиографическая редкость. На первой странице был помещен портрет Ксении Некрасовой работы художника Р. Фалька.  Из известных изданий можно упомянуть следующие:

Ночь на баштане. М.1955
А земля прекрасна! М.1960 (2-е изд)
Стихи. М.1973
Мои стихи. М.1976
Судьба. Книга стихотворений. М.1981, 143с
Стихотворения. М.1995
В деревянной сказке. М.1999, 318с
http://www.tpuh.narod.ru/main_nekr.htm
---------------------------------------------------------
СТИХИ
************************************
http://rus.1september.ru/article.php?ID=200200902
"КАК МНЕ ПИСАТЬ МОИ СТИХИ?"

УЛИЦА

Волнует улица меня
неуловимою идеей,
которую назвать я не умею,
лишь стать частицей улицы могу.
Пойдем вдвоем,
читатель милый,
по вечереющей Москве
и с улицей смешаем цвет
одежд своих,
восторженность весны
с толпою разделив...…

Давай присядем здесь  –
в тени листвы  –
и будем лица проходящих
читать, как лучшие стихи.

И город встал,
касаясь облаков,
одетый в камень
и украшен медью.
И в окнах зори отражались.
И вальсы, как грядущие, звучали,
и синими огнями загорались
вечерние рекламы на фасадах.
И на безлиственных сучках
цвел чашечками розовый миндаль...…
И множество детей,
как первые цветы,
лежали на простынках белых
и в первый раз глядели в небеса.

Вон
детский врач идет
с улыбкой Джиоконды,
дано ей травами младенцев мыть,
и солнцем вытирать,
и воздухом лечить.

Еще вон женщина прошла,
шелками стянута она,
как гусеница майского жука,
и серьги с красными камнями
висят, как люстры, под ушами,
и от безделья кисти рук
черты разумные теряют.

Две ножки в пестрых босоножках
девчонку дерзкую несли
с глазами яркими, как всплески,
на платье  –  яблоня в цвету.

Навстречу ей
студенты шли,
веселья звучного полны,
с умом колючим за очками
и просто с синими глазами…...

Взволнованных мечтаний
город полн...…
Он вечно улицами молод
и переулками бессмертно стар.

ИЗБА

В доме бабушки моей
печка русская  –  медведицей,
с ярко-красной душой  –
помогает людям жить:
хлебы печь,
да щи варить,
да за печкой
и на печке
сказки милые таить.

ИНКРУСТАЦИЯ

На японской лаковой коробке  –
для восторга малых
и раздумий старших  –
из перламутра мастер
создал радость,
изобразив цветок
и капли дождевые.
Была коробка черная под лаком,
как ночь под воздухом прозрачным,
только вместо луны  –  маргаритка
да зеленые донышки капель.

* * *

На сосновом табурете
блюдце чайное, как море,
с голубой водой стоит.
Ходит по морю синица
с черным глазом на боку.
За окошком снег идет  –
птица в комнате живет.

* * *

Есть третий глаз  –
всевидящее око,  –
им скульптор награжден,
художник и поэт:
он ловит то,
что прячется за свет
и в тайниках живет
не названное словом...

УДИВЛЕНЬЕ

И заметила луна:
каждый вечер у окна
молча девочка сидит,
на нее  –  луну  –  глядит.

От внимания такого
зарумянилась луна.
«Что за милый человечек
из открытого окна
в небо смотрит на меня,
вы заметили, звезда?»

В удивлении звезда…...

СЛОВО
<...>

Как жемчуг, русские слова
лежат в сиянье оболочек,
они несут в строенье строчек
народов новые черты.

*******************************************************
О ПОЭТЕ
===========================

ВЕЛИКАЯ ЮРОДИВАЯ

Ее стихи мудры и прекрасны, а судьба — тяжелейшая, как и у большинства поэтов. Ксения НЕКРАСОВА — одно из самых тихих имен в поэзии ХХ века. Уникальное явление в русской лирике — диковинное, одинокое, не вмещающееся ни в какие рамки и не укладывающееся в литературные термины. Ее верлибры близки наивной живописи.

Она всем рассказывала о своем «великолепном детстве»: «Отец был горным инженером, жили между Ирбитом и Шадринском, вблизи егоршинских каменных полей…» На самом деле подлинная ее автобиография такова: «Родилась в 1912 году. Родителей своих не помню. Взята была из приюта семьей учителя на воспитание…»
Из раннего детства ей запомнилось, что иногда к ней приезжала очень красивая, хорошо одетая дама, привозила дорогие подарки. Кто эта дама — ей не говорили. Потом она помнила эпизод: ее, маленькую, привели в лесной скит, где собралось много народу. И священник, подняв ее на руки, перекрестил ею толпу.
Позже ей кто-то сказал, что она — дочь Григория Распутина или одной из дочерей царя Николая… У нее двойное имя — Ксения-Татьяна.
Юность ее прошла на Урале. Окончила семилетку, училась в педтехникуме, потом служила культработником на Уральском заводе тяжелого машиностроения. В 1935 году Свердловский обком комсомола направил Ксению учиться в Москву, в Литературный институт.
В 37-м вышла первая подборка стихов Ксении Некрасовой в журнале «Октябрь».
Печатали Ксению и в других изданиях. Но закончить институт ей не удалось — началась война. Вместе с войной пришло горе. С мужем, горным инженером, и грудным сыном Тарасиком они ехали в эвакуацию. Когда начали бомбить, всех ехавших высадили в поле, и осколком — прямо у Ксении на руках — убило ее сынишку. Муж вскоре сошел с ума. Ксения же после всего пережитого получила травматический энцефалит и уже больше не могла работать. Руки не слушались ее. Отсюда этот детский почерк, неровные строчки, грамматические ошибки. Отсюда незащищенность и простодушное доверие к миру. Впрочем, эти качества были присущи ей всегда.
Михаил Пришвин писал в дневнике, что у Ксении Некрасовой, «у Хлебникова и у многих таких души сидят не на месте, как у всех людей, а сорваны и парят в красоте».
Но жизнь — вещь жестокая. Ксению нередко принимали за сумасшедшую, сторонились ее, гнали от себя. Бедно одетая, почти всегда голодная, Ксения вызывала брезгливую жалость.
Однажды в редакции «Нового мира» Маргарите Алигер показали верстку стихотворений Ксении Некрасовой, и те очень ей понравились. Она сказала об этом вслух, но, когда заведующая отделом поэзии предложила сказать то же самое автору, Алигер отказалась: «Это совсем разное: стихи и их автор. Я с ней общаться не умею. Не получается как-то… Все-таки она… — идиотка!»
А Ксения была рядом. Все слышала. «Сказать, что я растерялась, это значит ничего не сказать, — с горечью вспоминает М. Алигер. — Сказать, что я пришла в ужас, это тоже очень мало и бледно. Я не помню в жизни своей какой-либо хоть отдаленно похожей минуты. У меня словно железом перехватило горло, и из глаз брызнули слезы…
— Ксения… Ксения… Ксения… Простите, простите меня! — лепетала я, задыхаясь от стыда, от муки, от страдания… Я схватила ее за руку, я готова была прижать к губам эту плотную, широкую, чистую ладонь, и она не отнимала ее, продолжая улыбаться. И вдруг сказала громко, просто и отчетливо:
— Спасибо вам. Спасибо, что вы так хорошо говорили о моих стихах.
И были в этих словах такая чистота и отрешенность, такое покойное и непобедимое человеческое достоинство, которые я никогда с тех пор не могу ни забыть, ни утратить…»
Да, ее считали юродивой, да, порой она выглядела нелепо, странно. Ей негде было ночевать, и иногда она не хотела уходить из понравившегося ей дома. Просила, чтобы ее накормили. Радовалась каждому доброму слову, каждому крохотному подарку.
Конечно, Ксении помогали, но мало кто думал о ее судьбе по-настоящему. Когда стало совсем невмоготу, она написала письмо Поскребышеву. Как страшно читать эти пляшущие строчки! Вся жестокость сильных в их превосходстве над слабыми, убогими, просто не такими, как все, встает перед нами:
«В 1948 году меня перестали печатать, объясняя свой отказ тем, что стихи, написанные белым стихом, будут непонятны массам, что они больше относятся к буржуазным, то есть к декадентской западной литературе, а не к нашей простой действительности… Несколько лет мне ставят нелепые барьеры, и я бьюсь головой о стенку…»
Из записки Симонову: «Константин Михайлович, я гибну, одной не выбраться, помогите мне, пожалуйста…»
В конце жизни короткое счастье Ксении Некрасовой все же улыбнулось. Она родила мальчика, мечтала о том, как им будет хорошо вместе. Но жить по-прежнему было негде, и Кирюшу пришлось временно отдать в детский дом. Желанную комнату дали совсем незадолго до ее смерти. Ксения не успела привезти туда сына. Однажды, возвращаясь домой, она вдруг почувствовала себя плохо и упала на лестнице — не выдержало сердце.
Было ей всего 46 лет.
«Мой современник нежный», — обращалась Ксения Некрасова к людям своей эпохи. А мы? Услышим ли мы чистый голос большого русского поэта?

Наталья САВЕЛЬЕВА
07.03.2002
http://2002.novayagazeta.ru/nomer/2002/16n/n16n-s30.shtml
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

СТИХИ
******************

ИСТОК

Когда неверие ко мне приходит,
стихи мои
мне кажутся плохими,
тускнеет зоркость глаза моего,-
тогда с колен
я сбрасываю доску,
что заменяет письменный мне стол,
и собирать поэзию иду
вдоль улиц громких.

Я не касаюсь проходящих,
что ходят в обтекаемых пальто
походкой чванной,-
лица у них надменны,
разрезы рта на лезвие похожи
и в глазах бесчувственность лежит.
Не интересней ли
с метельщицей заговорить?...
*******
Как мне писать мои стихи?
Бумаги лист так мал.
А судьбы разрослись
в надширие небес.
Как уместить на четвертушке небо?
*******
А я недавно молоко пила -
козье -
под сочно-рыжей липой
в осенний полдень.
Огромный синий воздух
гудел под ударами солнца,
а под ногами шуршала трава,
а между землею
и небом - я,
и кружка моя молока,
да еще березовый стол -
стоит для моих стихов.

ЧЕСНОК

Очень вкусен
горный чеснок
в мае.
И я пошла за ним
в горы.
На склонах лежали
знаменами маки.
Навстречу бежали
широколунные киргизята
с охапками красных тюльпанов.
Шли чинно,
рукой подперев на плечах горизонты,
за водой к роднику
молодые киргизки.
Из-под шелковых шалей
на длинные косы
сыпали блики пунцовые маки.
А на самой высокой вершине,
стоял длинноухий,
стоял черноокий осел,
упираясь копытцами в камни.
И мне стало забавно.
Обычно душа моя
в тяжелое время старалась забраться
поглубже в путь сердца и тихо сидеть там.
Но животное было так тонко
очерчено умной природой,
так мудро водило ушами
на фоне огромного синего неба,
а чеснок так едуч и так сладок,
что миг этот чудный осветил мои мысли
и мозг мой,
и все стало просто...
*****************************************************
ПОСЛУШАЕМ ДРУГИХ
=======================

ЯРОСЛАВ СМЕЛЯКОВ

Ксения Некрасова


Что мне, красавицы, ваши роскошные тряпки,

ваша изысканность, ваши духи и белье? -

Ксеня Некрасова в жалкой соломенной шляпке

В стихотворение медленно входит мое.


Как она бедно и как неискусно одета!

Пахнет от кройки подвалом или чердаком.

Вы не забыли стремление Ксюшино это -

платье украсить матерчатым мятым цветком?


Жизнь ее, в общем, сложилась не очень удачно:

пренебреженье, насмешечки, даже хула.

Знаю я только, что где-то на станции дачной,

вечно без денег, она всухомятку жила.


На электричке в столицу она приезжала

с пачечкой новых, наивных до прелести строк.

Редко когда в озабоченных наших журналах,

Вдруг появлялся какой-нибудь Ксенин стишок.


Ставила буквы большие она неумело

на четвертушках бумаги, в блаженной тоске.

Так третьеклассница, между уроками, мелом

в детском наитии пишет на школьной доске.


Малой толпою, приличной по сути и с виду,

сопровождался по улицам зимний твой прах.

Не позабуду гражданскую ту панихиду,

что в крематории мы провели второпях.


И разошлись, поразъехались сразу, до срока,

кто - на собранье, кто - к детям, кто - попросту пить,

лишь бы скорее избавиться нам от упрека,

лишь бы скорее свою виноватость забыть.

1964

-----------------
ИННА ЛИСНЯНСКАЯ

Памяти Ксении Некрасовой


Бродит по Переделкину

В пестром, не первой свежести,

Нечесаная, неухоженная,

И к рядовым знаменитостям

С глупостями пристает:

- Ну будьте чуток поопрятнее,

Хоть капельку поаккуратнее

С дачами и наградами,

На вас же глядит народ! -

Дачники смотрят сочувственно

На женщину неухоженную

Эдак за сорок лет.

Но в чьей-то застрянет памяти

Не эта неряха явная,

Скорее всего - завистница,

А свет из глаз ее косеньких,

А свет рассеянно-остренький,

Бесовско-ангельский свет...

1995
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

Татьяна Бек


КСЮША,
или
“КАК УМЕСТИТЬ НА ЧЕТВЕРТУШКЕ НЕБО”

Больше всего Ксения Некрасова любила русские сказки и еще “Русалочку” Андерсена. Все, писавшие о “Ксюше”, не сговариваясь, подчеркивают детскость ее поэтического сознания, и голоса, и почерка.

Ставила буквы большие она неумело
на четвертушках бумаги в блаженной тоске.
Так третьеклассница, между уроками, мелом
в детском наитии пишет на школьной доске, —

Ярослав Смеляков уподоблял К.Некрасову девочке, интуитивно нагнетая слова и образы, связанные с креативностью русского юродства: в блаженной тоске... в детском наитии... Столь же точен и проницателен портрет Ксении Некрасовой работы Б.Слуцкого. Описав их случайную послевоенную встречу у Малого театра, “под струями Москвы”, — Слуцкий, как правило не склонный к ирреальным сдвигам, здесь спускает свою поэтику с рациональной цепи и дает волю своему дисциплинированному зрению:


Тучный Островский, поджав штиблеты,
Очистил место, где сидеть,
Ее волосам синего цвета,
Ее волосам, начинавшим седеть.


А далее следует финальная строфа, в которой дан, на наш взгляд, самый точный ключ к поэзии Ксении Некрасовой, с ее подпочвой и перспективой:


И вот, моложе дубовой рощицы,

И вот, стариннее

дубовой сохи,

Ксюша голосом

сельской пророчицы

Запричитала свои стихи.


Ксюшины строки, они и старинные (традиция), и молодые (новизна), — у них основательное фольклорное начало и легчайший, сюрреалистический, вибрирующий полет. В этом смысле она, как никто, близка к парадоксу великого “председателя Земшара”.
М.Пришвин отметил в своем дневнике, что “у Ксении Некрасовой, у Хлебникова и у многих таких души сидят не на месте, как у всех людей, а сорваны и парят в красоте”... Стихи Велимира и Ксении можно сопоставлять в разнообразных ракурсах — остановимся лишь на их общей склонности к вдохновенному словотворчеству. Если хлебниковские неологизмы сногсшибательно, воинственно, резко новы, то ксюшины — женственно податливы, нежны, пластичны: надширие небес, черноволосье лип, дарохраненье лет, яснолунная тишина. Неологизмы Хлебникова — с гениальной агрессией взрывают язык изнутри, его кособоча; ксюшины — к родной речи мягко льнут, самовыстраиваясь по ее надежным архаичным лекалам. Читая Хлебникова: “Так быть не может!”. Читая Ксюшу: “Странно, неужто такого слова не было до нее?” Здесь не только два типа лексического поведения — здесь два нрава, два характера...
Ксюш ины строки — они и стихийные: рощица, листва, — и утилитарно полезные: соха как инструмент крестьянского труда. Кстати, сама Ксения в стихах чрезвычайно жаловала и поэтизировала лопату (а также плуг, сверло, резец, топор, и малярью кисть, и даже железный, но очеловеченный экскаватор), не просто эту лопату рисуя, но отождествляясь с грубым и вечным инструментом работы:


Лопата я
и тем горда,
и мной хозяин горд,
я полпланеты на зубок
в труде перебрала...


И снова сошлемся на трактовку Слуцкого. В его лирической формуле схвачена важнейшая особенность ксюшиного творчества: оно всеми корнями уходит в поэтику пророчеств и прорицаний (пророки и пророчицы, по Вл.Далю, те, кому “дан свыше дар провидения, или прямой дар бессознательного, но верного прорицания: одаренные Богом провозвестники, кому дано откровение будущего”), а формально — вернее, музыкально — опирается на могучую традицию причитания, плача, заплачки, жалобы. В русском сознании жанр этот обязан именно женской импровизации (образцы которой были связаны в первую очередь с похоронами, со свадебными и рекрутскими обрядами, а также с неурожаем, голодом, пожаром, болезнью), отмеченной колоссальным напряжением духа, обилием вопросительных и просительных восклицаний, изначальным трагизмом. Но Ксения Некрасова, явно опершись о древнерусские плачи, вопли и причитания, дала им совершенно новый, алогично жизнеутверждающий заряд. Ведущий лад ее “плачей” мажорен.


Слова мои —
как корневища.
А мысль —
как почвы перегной.
Как сделать мне,чтоб корневище ствол дало
и кончиками веток зацвело? —


писала Ксения, сама не подозревая, насколько адекватен поставленный ею вопрос-ответ. В ксюшиных весело-лубочных причитаниях стародавние корневища смысла зацвели младенчески свежими цветками “бессмыслицы”: чудаческих метафор, перекличек, смещений.
Свежесть ее образов шла именно от непреходяще детского, безыскусного, первооткрывательски остраненного способа видеть мир. Интересно, что и сама Ксения вполне осознанно вела собственную лирико-живописную генеалогию от детского рисунка (так что если перед нами и примитивизм, то примитив, или “наив”, этот создан высоким и мудрым мастером-профессионалом)*.
______
* Иные фрагменты ксюшиной поэзии ассоциируются с празднично-ироничными полотнами Кустодиева (“Ярмарки”, “Масленицы”, “Балаганы”), когда гиперлубочный (не без ужаса) взгляд на Россию чуть отчужден, лукав, шаржирован. Лубок — на уровне игры разномасштабными планами — смыкается с модерном! Таков и кустодиевский постреволюционный “Большевик”, и ксюшины узорочья-массовки: “А кругом народ ядреный/ утверждает жизнь — щи с бараниной хлебает, смачно пивом запивает, теплым хлебом заедает”. Нет, это не простодушно-прямая кольцовско-есенинская линия, это скорее зигзаг пародичности, близкий к “Столбцам” Заболоцкого.


Холмы лежали под снегами,
как будто детская рука
углем по синим небесам
цепочки изб нарисовала, —


таким образом Ксения природу как творение отождествляет с плодами детского искусства (то есть детское и богоявленное в ее “юродивой” иерархии уравниваются) и делает это не однажды, настойчиво, серьезно. Вот родственное стихотворение-вариация:


...Казалось: детская рука
нарисовала избы углем
на гребне белого холма,
полоску узкую зари
от клюквы соком провела,
снега мерцаньем оживила
и тени синькой положила...


Заметим попутно, что многие пейзажи в стихах Ксении Некрасовой импрессионистичны и, если говорить о цветовой гамме, переливчаты.
С поэтикой детского рисунка (а также с законами и беззакониями русской народной сказки) связаны сложные и всегда неожиданные пропорции “высокого” и “низкого”, абстрактного и предметного в стихах Ксении Некрасовой. Свойство это — видеть великое в малом — пронизывает гениальные строки “Из детства”, в которых сжат, пожалуй, весь ее бескрайний и диковинный мир — с прирученными стихиями, с гимном ремеслам, с пиршественной фантастикой буден и с — повторяем — жанровой подпочвой, единящей инфантильное и сказочное начала.


Я полоскала небо в речке
и на новой лыковой веревке
развесила небо сушиться.
А потом мы овечьи шубы
с отцовской спины надели
и сели
в телегу
и с плугом
поехали в поле сеять.
Один ноги свесил с телеги
и взбалтывал воздух, как сливки,
а глаза другого глазели
в тележьи щели.
А колеса на оси,
как петушьи очи, вертелись.
Ну, а я посреди телеги,
как в деревянной сказке, сидела.


Небо уподоблено белью на веревке, воздух — взболтанным сливкам (“бытовых” уподоблений в поэзии К.Некрасовой множество: так мир ородняется и фамильяризуется). Обратное движение образности — когда поэтесса “низкое” возвышает и романтизирует (подобных метафор у К.Некрасовой не меньше): стоптанные башмаки, как морские корабли, “блюдце чайное, как море”, мальчик как золотая веточка... Мягко, но властно поэт назначает свой собственный масштаб ценностей, растя саму себя — “в деревянной сказке”. Весьма характерно, кстати, что сказка уравнена с телегой, то есть движется и движет героиней-творцом. В телеге (в сказке как в жанре, в народной традиции) есть щели, иначе говоря, проемы, сквозь которые художник-традиционалист может смотреть на живую нынешнюю округу, в готовой форме не заточаясь. Здесь и колеса, то есть гаранты движения, неожиданно уподобленные “очам”. Сложная и существенная для понимания этой поэзии метафора: движенье и зренье нерасчленимы, двигаться вперед нельзя, не глазея (любимый глагол К.Некрасовой). Вообще, отношение к художественному зрению, без коего невозможна поэтическая философия, было у Ксюши язычески страстное и упрямое. В стихотворении с сакраментальным названием “Русские” она пишет: “Идол наш — наш собственный глаз с вечной прорубью в мысль...”*. В этой поэзии абстрактная мысль (еще Ксюша очень жаловала словцо “дума”) как первично-самодостаточное начало — невозможна: певец прорубается к ней лишь сквозь видимые, конкретные образы. Этакий обылиненный акмеизм — или “адамизм” на сказочный лад!
______
* На самом деле зрение как прорубь в философию — категория отнюдь не только русская (это у Ксюши было: в восторге искреннего и бескорыстного патриотизма сужать всеобщее до здешнего). Так Марсель Пруст обозначал эту проблему экзистенциального познания: увидеть нечто первым светом, то есть рассечь взглядом как впервые и таким образом вещественное осмыслить.
Сведение детского рисунка и сказки воедино (в фокусе неповторимого ксюшиного мастерства) мы обнаружим и во многих других стихотворениях. И неслучайно однажды фокус этот воплотится в образе Пушкина, в “нашем всём”. У каждого художника (по Цветаевой) — “мой Пушкин”, который остро самобытен, персонален, по-своему провокативен. У Ксении Некрасовой “мой Пушкин” — деревенский, опять же детский, сказочно-богатырский.


Девчонки деревенские мне рисунок
послали на оберточной бумаге, —
и утверждался на листе,
как солнце палевое, Пушкин.
Из глин цветных
так вылепляет русский
своих славян-богатырей,
их красит огненною охрой
и золотит одежды их,
потом внутри жилищ своих
их на комод старинный ставит.
И Пушкин в пестряди цветной
жил, как герой старинной сказки...


Цветовая палитра здесь, в обращении к Пушкину, уже не переливчатая, а пассионарная, мощная, витальная: вещество жизни — солнечное, пестрое, цветное, огненное, охряное, золотое.
Если же перейти наконец к ритму этой поэзии, то условно обозначим ее доминанту как метрически полуорганизованный стих. Богатство ритмики и метрическая свобода внутри ксюшиного стиха — уникальны! Ее нельзя отнести целиком ни к верлибру, ни к белому стиху, ни к акцентному: элементы и того, и другого, и третьего вспыхивают, длятся, гаснут, перемежаются. Такая неурегулированность стиха воспринимается сегодня как очень современная. Однако подчеркнем, что перед нами разворачивается именно русская фольклорная, а не западноевропейская ветвь этого явления. Впрочем, и та, и другая генетически связаны со звукорядами природы.
Ближайший друг (а после смерти — хранитель рукописей-черновиков, текстолог, составитель книг) Ксении прозаик Лев Рубинштейн свидетельствовал: “Начался дождь, и мы отбежали к стене... Дождь кончился, и мы вернулись на скамейку. С дерева на рукопись Ксении падали дождевые капли. Она слушала их замирающий ритм, а может быть, не только ритм? Ведь у всего живого и даже неодушевленного, уверяла она, есть свой голос, свои слова, своя музыка”. Музыка стихов Ксении была подслушана ею не только в сказках, былинах и причитаниях, не только в “Слове о полку Игореве” (она его хорошо знала) или у Пушкина, но и — у живой природы. “И шелест буйных трав мой возвышал язык”, — пишет она в одном из стихотворений, а в другом сводит вместе природу, музыку, опять и опять детство: “А в улице лежала тишина, такая тишина, что звук слетающих снежинок был слышен гаммой, как будто неумелою рукою проигрывает малое дитя...”
Даже занимаясь сверхпрозаической колкой дров, Ксения сквозь материю топора, чурбака и пня слышала музыку “струн”, духовно-мелодическую основу бытия — и переносила ее в стихи:


...Колоть дрова
привыкла я:
топор блестящий занесешь
над гулким белым чурбаком,
на пень, поставленный ребром,
удар! —
и звук как от струны.


Стихи Ксении Некрасовой несистематически, но густо прорифмованы, порою свободный стих внезапно переходит в окончательно регулярный и зарифмованный.


Я долго жить должна —
я часть Руси.
Ручьи сосновых смол —
в моей крови.


Руси — ручьи — крови: сильные, свежие, незатертые созвучия! Тут не просто звуковые инкрустации и украшения — тут куда большее. Это весть о единстве всего сущего*. Весть о перекличке далеких граней мирозданья, об ассиметрично могучей связи бытийных явлений.
_______
* Важное примечание. Ксения Некрасова спонтанно и заразительно повлияла и на саму Ахматову, и на ее стих. Во время войны Ксюша была в эвакуации в Ташкенте, где подружилась с Анной Андреевной. Как вспоминал Валентин Берестов, эвакуированные барчуки-соцреалисты называли поэзию Ксении “кискиным бредом”, а вот Ахматова оценила ее чрезвычайно высоко. Берестов, цитируя ахматовские стихи “Я буду помнить звездный кров...”, убедительно прослеживает в них отзвуки поэзии К.Некрасовой и пишет: “Интонация, перетекание рифмованного стиха в нерифмованный, какое-то особенное простодушие, — тут и влияние Ксении Некрасовой, и память о ней, и привет ей. Не только Ахматова помогла Ксении, но и такая некрасивая, если смотреть со стороны, и такая несчастная Ксения своей способностью при всех обстоятельствах восхищаться подробностями бытия, может быть, в чем-то помогла Ахматовой. Впрочем, царственная Ахматова и “плебейка” Некрасова были похожи одна на другую”.


Мы долго на крыльце стояли.
Колебля хвойными крылами, лежал
Урал на лапах золотых.


Крыльцо, крыла, Урал — аллитерационно и рифменно аукаются: чудится, что в этих форсированных звуковых взаимоотражениях поэтесса преодолевает свое сиротство, отдельность, изоляцию. Попутно обратим внимание и на самобытность эпитетов, которой чудодейственно обладала Ксения Некрасова: это, как правило, обычные, нейтральные слова, резко обновленные неожиданным соседством с другим, тоже нейтральным, словом: хвойные крыла, огромный воздух, человечьи мальчишки, горностаевый вечер, обильные цветы, пушистый звук, вечерняя юность (это о старости). Из обыденной, ежедневной лексики лепится — тайнопись.
Слова в стихах Ксении Некрасовой были также доверчивы, простодушны и непредсказуемы, как их вечно полуголодная, бездомная хозяйка.


Мои стихи
иль я сама —
одно и то же, —
только форма разная, —


она, юродивая и премудрая, все знала о себе сама. О чем бы ни писала Ксения Некрасова, — получался автопортрет: солнце в ее стихах каждое утро, “привстав на цыпочки, кладет голову на горизонт”; всплескивает от удивления руками “босоногая роща”; “русской песне море по колено”...
Одиночество. Растворенность в мире. Удаль вопреки всему. Внематериальный звук, пронзающий волокнистую прозу жизни, “обличие предметов”, “напряженье сдвинутых вещей” — и так именно выходящий на думу, на одухотворенную мысль.
Что же касается любимого Ксюшей Андерсена, то его русалочки, как и она, жили на дне, — “а самая младшая сделала себе грядку, как солнце, и засадила ее ярко-красными цветами”. Так и ксюшина живопись, символика, музыка преобразили и пережили ее страдальческий быт. Больше того: вошли в вековую классику русского и традиционного, и свободного (в обоих смыслах) стиха.
++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

СТИХИ
************
РУССКАЯ ОСЕНЬ 

За картошкой к бабушке 
ходили мы. 
Вышли, а на улице теплынь... 
День, роняя лист осенний, 
обнажая линии растений, 
чистый и высокий, 
встал перед людьми. 
Всякий раз 
я вижу эти травы, 
ели эти 
и стволы берез. 
Почему смотреть не устаешь 
миг, 
и час, 
и жизнь 
одно и то же?... 
О! Какие тайны исцеленья 
в себе скрывают русские поляны, 
что, прикоснувшись к ним однажды, 
ты примешь меч за них, 
и примешь смерть, 
и вновь восстанешь, 
чтоб запечатлеть 
тропинки эти, и леса, 
и наше небо. 

***
А я недавно молоко пила - 
козье - 
под сочно-рыжей липой 
в осенний полдень. 
Огромный синий воздух 
гудел под ударами солнца, 
а под ногами шуршала трава, 
а между землею 
и небом - я, 
и кружка моя молока, 
да еще березовый стол - 
стоит для моих стихов. 

***
И стоит под кленами скамейка, 
на скамье небес не замечая, 
юноша, как тонкий дождик, 
пальцы милой женщины руками, 
словно струны, тихо задевает. 
А в ладонях у нее сирени, 
у плеча кружевная пена, 
и средь тишайших ресниц 
обетованная земля, - 
на прозрачных лугах 
ни забот, ни тревог,- 
одно сердце поет 
в берестяной рожок 
о свершенной любви. 

УРАЛ 

Лежало озеро с отбитыми краями... 
Вокруг него березы трепетали, 
и ели, как железные, стояли, 
и хмель сучки переплетал. 
Шел человек по берегу - из леса, 
в больших болотных сапогах, 
в дубленом буром кожухе, 
и за плечами, на спине, 
как лоскут осени - лиса 
висит на кожаном ремне... 

Я друга из окошка увидала, 
простоволосая, 
с крыльца к нему сбежала, 
он целовал мне шею, 
                плечи, 
                руки, 
и мне казалося, что клен могучий 
касается меня листами. 
Мы долго на крыльце стояли. 
Колебля хвойными крылами, 
лежал Урал на лапах золотых. 
Электростанции, 
как гнезда хрусталей, 
сияли гранями в долинах. 
И птицами избы 
на склонах сидят 
и желтыми окнами 
в воду глядят.

УТРЕННИЙ ЭТЮД 

Каждое утро 
к земле приближается солнце 
и, привстав на цыпочки, 
кладет лобастую обветренную
голову на горизонт 
и смотрит на нас - 
           или печально, 
                или восхищенно, 
                или торжественно. 
И от его близости земля обретает слово. 
И всякая тварь начинает слагать в звуки 
                восхищение души своей. 
А неумеющие звучать 
дымятся синими туманами. 
А солнечные лучи 
начинаются с солнца 
и на лугах оканчиваются травой. 
Но счастливейшие из лучей, 
коснувшись озер, 
принимают образ болотных лягушек, 
животных нежных и хрупких 
и до того безобразных видом своим, 
что вызывают в мыслях живущих 
ломкое благоговение. 
А лягушки и не догадываются, 
что они родня солнцу, 
и только глубоко веруют зорям, 
зорям утренним и вечерним. 
А еще бродят между трав, и осок, 
и болотных лягушек 
человеческие мальчишки. 
И, как всякая поросль людская, 
отличны они от зверей и птиц 
воображением сердца. 
И оттого-то и возникает в пространстве 
между живущим и говорящим 
и безначальная боль, 
и бесконечное восхищение жизнью. 

***
Отходит равнодушие от сердца, 
когда посмотришь на березовые 
                листья, 
что почку открывают 
в середине мая. 
К младенчеству весны 
с любовью припадая, 
ты голову к ветвям склоняешь, 
и в этот миг 
походит на рассвет - 
бурею битое, 
грозою мытое, 
жаждой опаленное 
твое лицо, 
мой современник нежный.

МОЙ ИНСТИТУТ

Тверской бульвар...
Оленьими рогами
растут заснеженные тополя,
сад Герцена, засыпанный снегами;
за легкими пуховыми ветвями
желтеет старый дом,
и греют тлеющим огнем
зажженные большие стекла.
И я сама - 
торжественность и тишина - 
перед засвеченным стою окном:
в окне прошел седеющий Асеев,
на нервном, как ковыль, лице
морские гавани
нестылых глаз
теплом нахлынули
на снежные покои.
Мы знаем вас,
друг молодости нашей,
чистосердечность вашего стиха
и бескорыстность светлую в поэзии.
Вот юноша поэт,
и, словно раненая птица,
косой пробор
распахнутым крчлом
на лоб задумчивый ложится,
трагедию войны сокрыв.
По лестнице идет другой,
рассеянный и молчаливый,
он знает финские заливы,
мечтательный и верный воин
и грустный, как заря, певец.

Пуховый ветер над Москвой...
Но лебеди покинут белый дом,
последний крик 
с плывущих облаков
прощальной песней 
ляжет на крыльцо.
(Январь 1941 г.)
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
ИЗ МЕМУАРОВ
------------
ВАЛЕНТИН БЕРЕСТОВ
http://starlight2.narod.ru/articles/berestov2.htm

Еще записи в дневнике 1943 года. 31 апреля. "Поэтесса Некрасова. Муж сошел с ума, сын умер, сама полусумасшедшая. Открыла грудь перед Ахматовой: "У меня нет насекомых". Это рассказала мне Надежда Яковлевна. Сумасшедшего мужа она домыслила для полноты образа. Мне было понятно, почему Ксения Некрасова, приехав в Ташкент из своего горного кишлака, куда ее, москвичку, загнала военная судьба, поселилась прямо у Ахматовой в ее узенькой комнатушке. У Ксении не было семьи. Своею семьей она считала хороших поэтов: чем лучше поэт, тем он для нее роднее. Вот и пришла к Ахматовой, как к родственнице.
Опекавшие Ахматову дамы (они получили прозвище "жен-мироносиц") советовали Анне Андреевне прогнать Ксению. Один из таких разговоров был при мне. И я помню царственный ответ: "Поэт никого не выгоняет. Если надо, он уходит сам". И я понял: для того чтобы быть и оставаться поэтом, нужно жить по каким-то высоким правилам. Одно из таких тайных правил, тайных запретов, мне и довелось услышать. Я помнил его всю жизнь, и, может быть, оно спасло меня от каких-то ложных шагов, после которых, сколько ни бейся, хороших стихов не напишешь.
Ксения привезла Анне Андреевне свои стихи. Многое она написала уже в доме у Ахматовой. Стихи стали в списках распространяться среди эвакуированных интеллигентов. Нравились они не всем. Критик Корнелий Зелинский, как записано у меня в дневнике, назвал их "кискиным бредом". Ахматова нашла в них истинную поэзию. Помню такое начало: По Ташкенту идет слепой,
Орбиты насторожив. Дальше - картина азиатской весны, какую не видит калека, потерявший зрение на фронте. Но и для Ахматовой весна 1943 года еще не была той весной, какую она воспела через год и не забывала всю жизнь. Это почувствовала Ксения:

Жаловалась Анна:
"А я встала рано
И в окно увидела цветы...
А в моем стакане
Розы с прошлых весен -
Все не сохли розы.
Из друзей никто мне нынче
Не принес весны".

Эта весна ждала ее впереди. А в сорок третьем весну в Ташкенте словно бы не видели (кроме самой Ксении) ни ослепшие, ни зрячие. "Сквозь все погоды пышет зной событий", - сочинял я тогда. Весна 43-го была какой-то обугленной, как бы сгоревшей в пламени полыхавшей далеко на западе войны.
..........................
21 апреля я записал: "Ахматова читала прекрасные стихи Владимира Державина и Ксении Некрасовой". Я знал Державина как переводчика, но после чтения Ахматовой мы с Бабаевым разыскали в библиотеке его единственный сборник 1936 года. Не помню, какие стихи Ксении читала тогда Ахматова. Но ее стихи настолько полюбились Анне Андреевне, что через год как бы оставили след в поэзии Ахматовой:

Я буду помнить звездный кров
В сиянье вечных слав
И маленьких баранчуков
У чернокосых матерей
На молодых руках.

("Баранчук" - это слово, возникавшее при разговорах русских с узбеками. Узбеки думали, что оно русское, а русские - что узбекское.)
Интонация, перетекание рифмованного стиха в нерифмованный, какое-то особенное простодушие, - тут и влияние Ксении Некрасовой, и память о ней, и привет ей. Не только Ахматова помогала Ксении, но и такая некрасивая, если смотреть со стороны, и такая несчастная Ксения своей способностью при всех обстоятельствах восхищаться подробностями бытия, может быть, в чем-то помогла Ахматовой. Впрочем, царственная Ахматова и "плебейка" Некрасова были порой очень даже похожи одна на другую. 

++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

СТИХИ
**************************
СТИХИ О ЛЮБВИ 

Твоей руки 
коснулась я, 
и зацвела сирень... 
Боярышник в сквере 
Большого театра 
цветами покрыл шипы. 
Кратчайший миг, 
а весна на весь мир. 
И люди прекрасней ветвей 
идут, идут, 
излучая любовь, 
что в сердце зажглась в моем... 

***

Здоровенные парни 
мостят мостовую. 
Солнце их палит лучами, 
шей медью покрывает, 
ветер пылью овевает 
четь насмешливые лица. 

А девчонки у машин, 
вея желтые пески, 
словно камешки роняют 
проголосные стихи: 

"Мастер наш, Иван Петрович, 
носит давнюю мечту: 
голубыми тротуарами 
асфальтировать Москву". 

А старый мастер, 
могуч да широк, 
грудь как колокол, 
в белой рубахе, 
сидит на коленях среди мостовой, 
камень к камню в ряды кладет, 
как ткач шелка , мостовую ткет. 

Долго я стою перед ними, - 
вижу в них я корни всходов 
будущих культур и музык. 

СЛЕПОЙ 

По тротуару идет слепой, 
а кругом деревья в цвету. 
Рукой ощущает он 
форму резных ветвей. 
Вот акации мелкий лист, 
у каштана литая зыбь. 
И цветы, как иголки звезд, 
касаются рук его. 
Тише, строчки мои, 
не шумите в стихах: 
человек постигает лицо вещей. 
Если очи взяла война - 
ладони глядят его, 
десять зрачков на пальцах его, 
и огромный мир впереди.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ МОЕМУ СЫНУ

Мальчик очень маленький,
Мальчик очень слабенький -
Дорогая деточка,
Золотая веточка!
Трепетные рученьки
К голове закинуты,
В две широких стороны,
Словно крылья, вскинуты.
Дорогая деточка,
Золотая веточка!
++++++++++++++++++++++++++++++
ИЗ МЕМУАРОВ

Иосиф Боярский

Литературные коЛЛажи


Михаил Аркадьевич Светлов очень нежно относился к поэтессе Ксении Некрасовой. Жизнь у нее была неустроенной: ночевала она в гардеробе Дома писателей, незадолго до смерти получила комнату, а умерла в 1958 году в возрасте 46 лет. В 1955 году мне удалось приобрести книгу ее стихов " А земля наша прекрасна " . Михаил Аркадьевич говорил мне, что мечтал бы иметь хотя бы пятьдесят процентов ее виденья, и часто цитировал отдельные строки ее стихов.

Лежало озеро с отбитыми краями...

Вокруг него березы трепетали...

На сосновом табурете

блюдце чайное, как море,

с голубой водой стоит.

Ходит по морю синица

с черным глазом на боку.

За окошком снег идет -

птица в комнате живет.

О Рублеве:

Поэт ходил ногами по земле,

а головою прикасался к небу.

Была душа поэта словно полдень,

и все лицо заполнили глаза9.

Мне посчастливилось видеть К. Некрасову два раза. Это было за год до ее смерти. Мы обедали за одним столом в ресторане Дома писателей. Она уже не походила на свой портрет, великолепно написанный Р. Фальком в пятидесятых годах. Выглядела она старше своих лет - отечная, медлительная в своих движениях, временами с остановившимся взглядом. 
--------------------------------------------------------
СТИХИ
************
МЫСЛИ 

Шла по Пушкинскому скверу,- 
вокруг каждая травинка цвела. 
Увидала юношу и девушку - 
в юности лица у людей бывают 
как цветы, 
и каждое поколение 
ощущает юность свою 
как новость... 

АРХЕОЛОГ 

Подошвы гор погружены 
втенисто-пышные сады. 
В спотивной клетчатой рубахе 
на камне юноша сидит. 
Лежат лопаты перед ним 
и черепки 
от выветренных царств. 
А он на камне все сидит 
и все забытые стихи 
на древнеалом языке 
задумчиво поет. 

***
Слова мои - 
            как корневища. 
А мысль - 
          как почвы перегной. 
Как сделать мне, 
чтоб корневище ствол дало 
и кончиками веток зацвело?...

РАЗДУМЬЕ
 
На столе открытый лист бумаги, 
чистый, как нетронутая совесть. 
Что-то запишу я в памяти моей?... 
Почему-то первыми на ум идут печали, 
но проходят и уходят беды, 
а в конечном счете остается 
солнце, утверждающее жизнь.

***
Из года в год 
хожу я по земле. 
И за зимой зима 
проходит под ногами. 
И день за днем гляжу на снег 
и наглядеться не могу снегами... 
Вот и сейчас 
на черностволье лиц 
снег синий молнией возник. 

О, сердце у людей, живущих здесь, 
должно она любезным быть 
от этих зим. 
Прозрачным быть оно должно 
и совесть белую, как снег, 
нести в себе. 

Шел белый снег 
на белые поляны. 
И молнии мерцали на ветвях... 

МУЗЫКА 

Было скрипачу семнадцать весен. 
И, касаясь воздуха смычком, 
юноша дорогой струн 
выводил весну 
навстречу людям. 
И была весна изумлена, 
что пред нею - 
тоненькой и ломкой - 
люди, умудренные делами, 
затаив дыхание, сидят, 
что глаза у них 
от звуков потеплели, 
губы стали ярче и добрей 
и большие руки на коленях, 
словно думы, 
в тишине лежат. 

***
Когда стоишь ты рядом, 
я богатею сердцем,
я делаюсь добрей
для всех людей на свете,
я вижу днем -
на небе синем - звезды,
мне жаль ногой 
коснуться листьев желтых,
я становлюсь, как воздух,
светлее и нарядней.
А ты стоишь и смотришь,
и я совсем не знаю:
ты любишь или нет.

КОЛЬЦО

Я очень хотела 
иметь кольцо,
но мало на перстень металла,
тогда я бураны,
снега и метель
решила расплавить
в весенний ручей
и выковать обруч кольца из ручья,-
кусок бирюзовой
московской весны
я вставила камнем в кольцо.
В нем синее небо
и дно голубое,
от мраморных зданий 
туманы скользят.
Огни светофора
цветными лучами
прорезали площадь
в глубинные грани,
и ветви деревьев
от множества галок,
как пальмы резные,
средь сквера стоят.
Спаяла кольцо я,
надела я перстень,
надела, а снять не хочу.

***
Утверждаются на земле
любовь и камень.
Люди делают из мрамора вещи
изображая в камне себя,
сохраняя в форме
движения сердца.
Камень - это стоящее время,
а любовь - мгновение сердца,
время в камне.

***
Да присохнет язык к гортани 
у отрицающих восточное                гостеприимство! 
И жило много нас 
в тылу, 
в огромной Азии, 
в горах. 
Как и все, 
мы пошли в кишлак - 
обменятьостатки вещей 
на пищу. 
И лежала пыль 
на одеждах наших... 
Но ничего не сумели сменять мы. 

Хозяин-старик пригласил нас 
пройти и сесть. 
Мы пыль отряхнули 
и вымыли руки - 
и сели за яства. 
И глыбой мрамора лежало 
в пиале солнечной 
овечье молоко, 
урюк и яблоки дышали, 
орехи грецкие трещали 
лепешки пресные 
разламывал хозяин в угощение, 
и пряно пахло 
фруктами из сада 
и медной утварью 
осыпанной листвы. 

Да присохнет язык к гортани 
у отрицающих восточное гостеприимство! 


***
Что ты ищешь, мой стих,
преклоняя колени
у холмов погребальных?
Для чего эти листья осины
у тебя в домотканом
подоле лежат?

О поэт!
Это ж слезы,
и плачи,
и вопли
я собрал на могиле
у наших солдат.

Ты возьми их -
и сделай весну.
Слышишь, аисты
крыльями бьют
на семи голубых холмах?

На синем, синем краю -
гарбузовым цветком земли
раскрываются солнца лучи,
как орандевый шар,
как тычина в лучах,
в желтых,тыквенных лепестках.

Вскинешь к солнцу ладонь,
а в ладони - душа.
Нет.
Не душа,
не весна,
а любовь!

АННЕ АХМАТОВОЙ 

А я встала нынче 
на рассвете... 
Глянула - 
а дом попался в сети 
из зеленых черенков и почек 
и из тонких, 
словно тина, веток. 
Обошла я все дома в квартале - 
город весь в тенетах трепетал. 
Спрашивала я прохожих - 
где же пряхи, 
что сплетали сети? 
На меня глядели с удивленьем 
и в ответ таращили глаза. 
Вы скворцов 
доверчивей все, люди!- 
думаете, это листья? 
Просто яблони 
и просто груши?... 

Вот проходит мимо 
женщина 
под рябью... 
Голова седая, 
а лицо как стебель, 
а глаза как серый 
тучегонный ветер... 
- Здравствуйте, поэт, - 
сказала я учтиво. 

Жаловалась Анна: 
- А я встала рано 
и в окно увидела цветы... 
А в моем стакане 
розы с прошлых весен - 
все не сохли розы. 
Из друзей никто мне нынче 
не принес весны. 
Я сейчас с мальчишкой 
здесь, на тротуаре, 
из-за ветки вишни 
чуть не подралась. 
Все равно всю ветку 
оборвет мальчишка... 

И проходит дальше. 
Голова седая, 
а лицо как стебель, 
а глаза как серый 
тучегонный ветер. 
И ложатся под ноги ей тени 
облачками... 
львами... 
с гривами цветов...

***
Глядите, люди, - 
девка пред солдатом 
средь бела дня, насмешек не стыдясь, 
стоит в тени розовых акаций 
и стриженную голову его 
все гладит, гладит 
легкою рукою... 
 
***
Это не небо,
а ткань,
привязанная к стволам,-
голубая парча
с золотыми пчелами
и россыпью звезд 
на древесных сучках...   

СИРЕНЬ

Встретила я
куст сирени в саду.
Он упруго
и густо
рос из земли,
и, как голых детей,
поднимал он цветы
в честь здоровья людей,
в честь дождей 
и любви.

НОЧНОЕ 

На земле, 
как на старенькой крыше, 
сложив темные крылья, 
стояла лунная ночь. 

Где-то скрипка тонко, 
как биение крови, 
без слов улетала с земли. 
И падали в траву 
со стуком яблоки. 
И резко вскрикивали 
птицы вполусне.

МОИ СТИХИ
 
Мои стихи... 
Они добры и к травам. 
Они хотят хорошего домам. 
И кланяются первыми при встрече 
с людьми рабочими. 

Мои стихи... 
Они стоят учениками 
перед поэзией полей, 
когда сограждане мои 
идут в поля 
ведут машины. 

И слышит стих мой, 
как корни в почве 
собирают влагу 
и как восходят над землею 
от корневищ могучие стволы.

О себе

Я ДОЛГО ЖИТЬ ДОЛЖНА —
Я ЧАСТЬ РУСИ.
РУЧЬИ СОСНОВЫХ СМОЛ —
В МОЕЙ КРОВИ.
ПЧЕЛИНОЙ БРАГОЙ ИЗ РОЖКА
ПОИЛИ ПРАДЕДЫ МЕНЯ.
ПОДРУЖКИ МИЛЫХ ЛЕТ,
КАК ОЛЕНЯТА ИЗ ТАЙГИ,
ВОДИЛИ ПО ЛУГАМ МЕНЯ
НЕИЗЪЯСНИМОЙ КРАСОТЫ.
И ШЕЛЕСТ БУЙНЫХ ТРАВ
МОЙ ВОЗВЫШАЛ ЯЗЫК.




* * *

СТОЯЛА БЕЛАЯ ЗИМА,
ДЫХАНИЕМ СНЕГОВ
ВЕСНУ НАПОМИНАЯ.
ИГОЛЬЧАТЫЙ СНЕЖОК
РОНЯЛИ ОБЛАКА.
И, БЕЛЫЕ ПОЛЯНЫ РАЗДЕЛЯЯ,
РЕКА, КАК НЕФТЬ, НЕ ЗАМЕРЗАЯ,
ТЕКЛА В ПОЛОГИХ БЕРЕГАХ.




* * *

БЕРЕСТЯНЫЕ ПОЛЯ —
БЕЛЫЕ БЕРЕЗЫ.
МГЛИСТО В СЕРЫХ НЕБЕСАХ.
НА БЕРЕЗОВЫХ СУЧКАХ
ПТИЧКИ КРАСНЫЕ СИДЯТ.




Хлеб

НЕ БРОСАЙ НА ПОЛ
ХЛЕБНЫЕ КРОШКИ,
НЕ ТОПЧИ НОГАМИ,
ПИЩУ ЛЮДСКУЮ, —
УВАЖАЙ ЛОМОТЬ
ВСЯКОГО ХЛЕБА,—
ХЛЕБОМ ЖИВ
НА ЗЕМЛЕ ЧЕЛОВЕК.
И НЕ НАДО НАМ, ЛЮДЯМ, К ХЛЕБУ
ОТНОСИТЬСЯ ПРЕЗРИТЕЛЬНО, ЧВАННО:
НИ К ПРОСТОМУ, НИ К ПРОСЯНОМУ,
НИ К ПШЕНИЧНОМУ, НИ К РЖАНОМУ.



Изба

В ДОМЕ БАБУШКИ МОЕЙ
ПЕЧКА РУССКАЯ — МЕДВЕДИЦЕЙ,
С ЯРКО-КРАСНОЙ ДУШОЙ —
ПОМОГАЕТ ЛЮДЯМ ЖИТЬ:
ХЛЕБЫ ПЕЧЬ,
ДА ЩИ ВАРИТЬ,
ДА ЗА ПЕЧКОЙ
И НА ПЕЧКЕ
СКАЗКИ МИЛЫЕ ТАИТЬ.




* * *

И ЕЛИ НЕДВИЖНЫ,
И НЕБО НЕДВИЖНО,
И СНЕГ НА ДЕРЕВЬЯХ
ЛЕЖИТ НЕПОДВИЖНО.
И ТОЛЬКО ЗМЕИТСЯ
ЗАСНЕЖЕННЫЙ ВОЗДУХ
СТРУЕНЬЕМ СНЕЖИНОК
С ВЫСОТ НА ПОДНОЖЬЕ.




Русский день

И ГУСТО СНЕГ ЛЕТЕЛ ИЗ ТУЧ...
И ВДРУГ ЗАРИ БАГРОВЫЙ ЛУЧ
ПОВЕРХНОСТЬ МГЛИСТУЮ ЗАДЕЛ —
СУГРОБ В ТИШИ ЗАРОЗОВЕЛ,
СТАРИННЫМ СЕРЕБРОМ ОТЯЖЕЛЕЛИ
НА БУРЫХ БРЕВНАХ
ШАПКИ КРЫШ,
И НЕБЕСА, КАК ВАСИЛЬКИ,
ВДРУГ СИНИМ ЦВЕТОМ ЗАЦВЕЛИ,
И МОЩНЫЕ СТВОЛЫ
ВЗДЫМАЛИСЬ ИЗ СНЕГОВ,
ПРОНЗАЯ ПРУТЬЯМИ СУЧКОВ
ОПЛЫВ СИЯЮЩИХ СОСУЛЕК.
И ВОСХИЩЕННЫЙ ВЗОР МОЙ ЛИКОВАЛ,
И УДИВЛЕНИЙ ДИВНЫЙ ТРЕПЕТ
ЧУТЬ-ЧУТЬ ПОКАЛЫВАЛ ВИСКИ,—
И ПЛАКАТЬ МОЖНО,
И ПИСАТЬ СТИХИ.

ВОН КРЕСТИКИ СОРОЧЬИХ ЛАП,
КАК ВЫШИВКИ ДЕВИЧЬИ НА ХОЛСТАХ...

И ПРЕДО МНОЙ ПРЕДСТАЛ НАРОД,
РОЖДЕННЫЙ В ЯРОСТИ МЕТЕЛЕЙ
И ОТ МЛАДЕНЧЕСКИХ МГНОВЕНИЙ
И ДО БЕЛЕЮЩИХ СЕДИН
ЖИВУЩИЙ ЧУТКОЙ КРАСОТОЮ.

ХРАНИТЕ РОДИНУ МОЮ!
ЕЕ БЕРЕЗ НЕ ЗАБЫВАЙТЕ,
ЕЕ СНЕГОВ НЕ ПОКИДАЙТЕ.



* * *

А ЗЕМЛЯ НАША ПРЕКРАСНА.
И, МОЖЕТ БЫТЬ, ОДИНОКА
СРЕДИ ПЛАМЕННЫХ СОЛНЦ
И КАМЕННО-ГОЛЫХ ПЛАНЕТ.
И ВЕРОЯТНЕЙ ВСЕГО,
ЧТО САМИ МЫ —
ЕЩЕ НЕ ВЫРОСШИЕ БОГИ,
ЖИВУЩИЕ ПОД ВОЗДУХОМ ЦЕЛЕБНЫМ
НА НАШЕЙ ЗЕЛЕНОЙ
И СОЧНОЙ ЗЕМЛЕ.


* * *

НЕТ! ЗЕРКАЛО НЕ ЛЬСТЕЦ,
ПРАВДИВЕЕ ПОКЛОННИКОВ ОНО.
МОЙ МИЛЫЙ,
МОЙ ДОМАШНИЙ ДРУГ,
Я СКОРО ПОДОЙДУ К ТЕБЕ,
И ТЫ НЕ УЛЫБАЯСЬ ОТРАЗИШЬ
СЕДУЮ ГОЛОВУ МОЮ.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++
*****************************************************
Е.Евтушенко
ПАМЯТИ ПОЭТА КСЕНИИ НЕКРАСОВОЙ


Я никогда не забуду про Ксюшу,

Ксюшу,

похожую на простушку,

с глазами косившими, рябоватую,

в чем виноватую?

Виноватую

в том, что была рябовата, косила

и некрасивые платья носила...


Что ей от нас было, собственно, надо?

Доброй улыбки,

стакан лимонада,

да чтоб стихи хоть немножко печатали,

и чтобы приняли Ксюшу в писатели...


Мы лимонада ей, в общем, давали,

ну а вот доброй улыбки -

едва ли,

даже давали ей малые прибыли,

только в писатели Ксюшу не приняли,

ибо блюстители наши моральные

определили -

она ненормальная...


Люди,

нормальные до отвращения,

вы -

ненормальные от рождения.

Вам ли понять, что, исполнена мужества,

Ксюша была беременна музыкой?


Так и в гробу наша Ксюша лежала.

На животе она руки держала,

будто она охраняла негромко

в нем находящегося ребенка...


Ну а вот вы-то, чем вы беременны?

Музыкой,что ли,

или бореньями?

Что вы кичитесь вашей бесплотностью,

люди,

беременные бесплодностью?

Вам не простится

за бедную Ксюшу.

Вам отомстится

за Ксюшину душу.

1965

*********************

ЮЛИЯ ВОЛЬТ
 
ИЗБРАННЫЕ БЕЗ БРОНИ
            
Памяти Ксении Некрасовой

Избранные - без брони...
Осыпаемые бранью,
пробираются они
сквозь уверенность баранью.

Без кольчуги, без щита -
сквозь враньёисповеданья.
Беззащитная тщета
раненного дарованьем...

Защищенные от ран
собираются в собранья
сочинений, граждан, стран -
дрянь сегодня многогранней.

Их собор - как броневоз,
воз утрОенных стараний...

Только избранные - сквозь
сито их соборований.
 
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

С БЛАГОДАРНОСТЬЮ ЗА ВНИМАНИЕ К ЧИТАЛЬНОМУ ЗАЛУ И С НАИЛУЧШИМИ ПОЖЕЛАНИЯМИ -
Имануил