Фантазёр

Дорогу припорошило новогодним снежком. Стемнело. Порядком поднадоевшая декабрьская наледь скрылась из вида. Также медленно, как и проходившие мимо пешеходы, машина въехала в одиноко стоящий столб и остановилась. Всё пошло своим чередом.
Доктор взял меня под локоть и отвёл в сторону. Разговаривая, он не переставал теребить полупустую пачку сигарет. Объяснял мне какие-то необъяснимые вещи, а сам в это время то доставал сигарету из пачки, то убирал обратно. Я не выдержал: попросил дать закурить. Доктор молча протянул сигарету, откашлянулся и продолжил.
Выбор был невелик и он этого не скрывал. Времени тоже не оставалось. Я попросил ещё одну и подошёл к окну. В этом году всё как-то не так: ни снега, ни холода, ни праздничного настроения. Зима выдалась странной и абсолютно не белой и на докторе тоже почему-то вместо привычного белого халата вполне ещё зелёная униформа. На склонах чернеющей земли остатки газонной травы. Пожалуй, для создания гармоничной картины не хватало лишь дождя.
Я не сдержался и мне пришлось достать свой носовой платок. Доктор посмотрел на мои ботинки, затем посмотрел на свои ботинки. Если бы кто-нибудь стоял рядом, я думаю, что он посмотрел бы и на его ботинки, но только не на меня. Доктор ждал ответа.
- Дочь.
Он хотел, было, что-то сказать, но, услышав мои всхлипывания, не стал.
И совершенно голые деревья, безобразные в своей незащищённости и вынужденной наготе. Я опустился на пол, уткнулся носом в согнутые колени. Мои чёрные нагуталиненные до блеска ботинки пахли так, словно бы их намазали толстым слоем дешёвой ваксы. Медсестра попросила меня подняться и пересесть на дерматиновую скамейку. Курить было нечего.
Ехал в троллейбусе и думал, почему я так поступил. Почему не поступил иначе, не так как другие. Почему не как другие? Троллейбус пришёл в парк. Двери открылись. Возможно, я разлюбил её. Возможно, я никогда её и не любил.
Зажёгся дежурный свет. Стало видно всё, что происходит на улице: люди шли по тротуарам, машины ехали по дорогам, в небе летали птицы. Я сидел на дерматиновом троллейбусном сиденье и замерзал. Водитель с кондуктором пили чай.
Это случилось по дороге в Питер. Многое происходившее со мной тогда, происходило со мной впервые. Я и она. Она и я. Невероятным образом мы всё перепутали и сели в совершенно другой незнакомый поезд. С большим трудом в полупустом вагоне отыскали проводницу, показали ей свои билеты. Она согласилась на двести и выделила нам абсолютно пустое купе, уверив нас, что до самого Питера мы будем ехать одни.
Кажется, поезд стоял практически на всех станциях по пути своего следования на север, но нам было тепло. Мы были вместе настолько близко, насколько в детстве я даже и не мог себе вообразить. Всё было в первый раз.
Летом мы расписались. Она переехала жить ко мне, на двенадцатый этаж. Деревья, люди, машины – всё это казалось таким мелким, таким незначительным в сравнении с тем, что было и уж тем более с тем, что было между нами.
Она разбудила меня и села рядом. Сидела и молчала. Я снова уснул, но она снова разбудила меня. Я спросил, что произошло, и она ответила, что у нас будет ребёнок.
Осень. Похолодало. Я пошёл в магазин и среди всего прочего купил огромный синий зонт, такой большой, что под ним запросто могли поместиться трое. Листва краснела, желтела, на улицах появлялись клетки с арбузами, но она не менялась. Мы ели арбуз и смеялись, над тем, что совсем скоро она станет такой же круглой и спелой. И мне не придётся перебирать с десяток, чтобы выбрать подходящий.
После обеда я отпросился с работы и поехал в больницу. Безумно нервничал: машину пришлось оставить на парковке и добираться на такси. Цветы. Огромный букет кремовых роз без целлофана и всяких там ленточек. Таксист всю дорогу настойчиво советовал не баловать, но всё же одобрил, поздравив с предстоящим событием. Вспомнил, что и сам дарил жене розы, когда она родила ему первенца, а вот что дарил на рождение младшего, уже забыл.
Цветы медсестра забрала, как и пакет с продуктами и свежий номер глянцевого журнала, но к ней меня так и не пустила. Зато появился доктор и стал что-то объяснять, рассказывать, задал вопрос и, получив ответ, удалился в операционную.
Водитель закрыл двери. Троллейбус отправился на новый круг. Пейзаж за окном то двигался, то на миг замирал и, вздрогнув, снова начинал двигаться. Как мог я пытался осмыслить случившееся, но оно никак не помещалось в моей голове. Не скомканное оно обволакивало и давило снаружи, оставляя внутри уже сдавленную пустоту.
Не то чтобы я не любил её, просто это была не та любовь. Я любил её за то, что было между нами. За ту, в чью пользу я сделал свой выбор там, в больнице. А сейчас, в троллейбусе, сидя на дерматине, я мёрз и тупо смотрел в окно, где уже никого не было ни на трауре, ни на дороге, ни в небе.
Тот самый кондуктор, с которым водитель пил чай, наклонился надо мной и попросил предъявить билетик. Я пожал плечами и сказал, что выйду на следующей остановке. Тогда кондуктор потребовал оплатить штраф. Я выругался. Кондуктор стал возмущаться, взял меня за воротник и попытался сдёрнуть с сиденья.
Неожиданно свет погас и троллейбус остановился. Водитель открыл двери, взял в руки тряпичные варежки и пошёл поправлять соскочивший башмак. Тут же позади троллейбуса образовалась небольшая пробка. Водители застопоренных машин безудержно сигналили, а пешеходы показывали на сцепившихся в салоне троллейбуса людей.
Кондуктор не отступал. Всячески пытаясь повиснуть на моей шее, он всё время приближался ко мне. Поймав нужный момент, резким движением обеих рук я отбросил его в сторону. Он вывалился на проезжую часть, ударился головой об асфальт. Я выскочил вслед за ним и, перепрыгнув через распластавшееся на дороге тело, рванул в сторону пустыря.
Этой зимой я ещё не видел столько снега. Ни единого тёмного пятнышка: весь пустырь покрывал один большой белый бисквит. Ноги вязли, ботинки скользили, я спешил, но где-то позади всё громче и громче раздавались стоны умирающего.
Я обернулся и понял, что оказался в центре бисквитной массы поглотившей меня словно свою добычу. Вскрикнув, я упал. Что-то чужое резко и болезненно отозвалось в моей груди. В моём теле застряла маленькая холодная косточка. Она не двигалась, она решила остаться во мне навсегда. На одежде выступила кровь и, взявшаяся откуда не возьмись собака, принялась её слизывать. Я казался себе одиноко краснеющей вишенкой в самой середине бисквитного пустыря, вокруг которой один за другим собирались бездомные шоколадные псы.
Никогда я не говорил ей, что люблю её. В тот вечер я только начинал учиться управлять автомобилем и уверенно не вписался в поворот. Машину занесло, бампер коснулся столба и я заглушил мотор. Она постучалась в боковое стекло и поинтересовалась всё ли у меня в порядке. Мы пошли в кино.
Этот выбор – между ней и ней. Откуда я мог знать, что всё это бесполезно. Доктор опять мне что-то долго объяснял и говорил, но сигарет у него уже не было. Он хотел выпить. Но я ничем не мог ему помочь. Я сам еле дошёл до какого-то двадцатичетырехчасового магазинчика и выпил всю до дна.
Я не любил её. Просто с ней мне было хорошо и спокойно. И не знаю, если бы даже я выбрал её, а не дочь, изменилось бы хоть что-нибудь или нет? Доктор и сам не знал.
В окне замелькали по-новогоднему украшенные витрины магазинов. Метро – и пассажиры покинули троллейбус. Кондуктор перешёл из кабины водителя в салон и неторопливо направился в мою сторону. Снега по-прежнему не было.
Он взял меня за плечо и присел на самый край кровати. Я поморщился, перевернулся на другой бок.
- Ну?
- Давай заведём ребёнка?
- Угу, двойню.
- Я серьёзно.
- Дай поспать.
Я постарался уснуть, но он снова взял меня за плечо и немного встряхнул.
- Что ещё?
- Девочку.
- Зачем?
- Ты разве не хочешь?
- А ты?
Он поцеловал меня в плечо и замолчал. Я перевернулся к нему лицом, открыл глаза и взял его за руку.
Тогда, по дороге в Питер, я даже не подозревал, что это произойдёт. Проводник с удивлением посмотрел на нас обоих, но ничего не сказал. Только спросил, сколько нам потребуется комплектов постельного белья. Всё было впервые.
Утром на какой-то из станций к нам постучались. Все уверения проводника о пустом купе до конца пути оказались неправдой и ещё час мы ехали в компании милой женщины довольно преклонного возраста. На нашу радость старушка оказалась тихой и подслеповатой. Поэтому мы спокойно сидели в обнимку и целовались.
Он сразу же осмотрел машину со всех сторон: кузов, двигатель, подвеска. По его словам ничего серьёзного не сломалось, только царапины на бампере, да и те были практически не заметны. Тогда я предложил ему выпить по чашечке кофе и посмотреть какой-нибудь фильм. Он согласился.
Мне сложно сказать – любил я его или нет. Раньше я не задавался таким вопросом. Даже в больнице, зная, что он умирает, я плакал и думал о нашей с ним дочери.
- Я хочу чтобы у нас была дочь.
- Мы бы накупили ей кучу игрушек. Ты шил бы ей платьица, а я учил рисовать. Она бы выросла замечательным художником, и у неё была бы своя галерея.
- А может быть, она бы стала актрисой, и мы бы играли в одном театре?
- И у нас была бы нормальная семья.
На улице заморосил мелкий дождь. Продавцы арбузов попрятались под навесы. Я раскрыл свой синий зонт и переложил пакет в левую руку. Под таким зонтом помещалось несколько человек, но я шёл один. Завесив десятикилограммовый зелёный шарик, я обрадовался и напрочь забыл про дождь, представляя, как приду домой и сам съем свой арбуз.
Зонт я закрыл: мне он стал ни к чему, а вот остатки заветренного арбуза пришлось выбросить в мусоропровод. Доктор настаивал на повторной операции.
Как можно относиться к себе, когда ты одинок? Любить? Жалеть? За какие-то вещи я себя уважал, за какие-то ценил, но любил ли? Я терпел себя. Не понимал, но терпел.
Переезд внёс сумятицу, но много времени не отнял. И уже на следующий день я жил в бабушкиной квартире на двенадцатом этаже. Две пустые комнаты, обставленные в стиле пожилой семейной пары, прекрасный вид из окна, хорошая работа.
Мне в очередной раз отказали в усыновлении полуторагодовалой девочки, объяснив, что они не поощряют неполные семьи. Бездетный отец одиночка – я себя ненавидел.
Кондуктор выставил меня из троллейбуса и остаток пути пришлось преодолевать пешком. Сегодня мне непременно хотелось покататься на своём автомобиле, чтобы завтра  спокойно лечь на операционный стол. Боль в груди не исчезла, но такое чувство, что болело не сердце. Какой-то маленький холодный камешек ныл внутри меня и упорно не желал биться.
Я сел в автомобиль и выехал на дорогу. Вечером должны будут транслировать мою любимую радиопередачу.