Последний

Был дом поставлен ладно и добротно,
по правде, свято чтимой испокон:
крыльцо, сосновый сруб, резные окна,
стропила, крыша с крышным же коньком.

И чтоб в веках стоять ему подольше,
по всем углам заклали серебра,
зарезали овцу, а может, лошадь,
чтоб беды отводила со двора...

А может, и не так все это было,
но дом стоял, как будто кем храним, -
в косицы хвост и грива у кобылы
бывали поутру заплетены,

дом жил, и детский смех звенел по дому,
семья росла, старели старики, -
простое счастье... Было, да не долго, -
лиха беда - тихи беды шаги.

Пришла война. Дома спалили немцы,
взорвали церковь, жителей - в расход...
Стоят по струнке трубы-погорельцы
в деревне мертвой на краю болот.

И домовой, последний в их породе,
свихнувшись, сторожит свой страшный скит
и ночью воет, воет, - душу сводит
от той нечеловеческой тоски.

Никто, он знает, больше не вернется, -
ждет, сидя под кирпичною трубой,
когда она, растрескавшись от солнца,
падет... и похоронит под собой.