Читальный зал. выпуск 13-й. эдуард асадов

ЭТОТ ВЫПУСК ЧЗ ПОСВЯЩЁН СТРАСТНО НЕЛЮБИМОМУ АВТОРУ -
ЭДУАРДУ АСАДОВУ.
ЛИЧНО ДЛЯ МЕНЯ ЭТО КВИНТЭССЕНЦИЯ АНТИПОЭЗИИ, НО Я НЕ СОБИРАЮСЬ НИКОМУ НАВЯЗЫВАТЬ СВОЁ МНЕНИЕ - ЧИТАТЕЛИ, ЗНАЮЩИЕ АСАДОВА ИЛИ НЕТ, САМИ СДЕЛАЮТ ДЛЯ СЕБЯ ВЫВОДЫ.
ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ, ГОЛОСЛОВНЫМ ОСТАВАТЬСЯ БОЛЬШЕ НЕ ЖЕЛАЮ.
АСАДОВ - ровесник моих любимых поэтов: Слуцкого, Самойлова, Левитанского, Окуджавы. НАДЕЮСЬ НА ВАШЕ ПОНИМАНИЕ. Не обессудьте.
Я перелопатил инет от и до, но не нашёл серьёзной критики творчества Асадова. Как вы думаете - о чём это говорит?
Плохо искал или.... Буду ждать вашего мнения, дорогие читатели.

==========================================================

ЭДУАРД АСАДОВ (1923 г.р.)
==============================
 

1. ССЫЛКИ НА ИНЕТЕ
------------------------
http://randal.hi-tech-by.com/poems.php
http://wwii-soldat.narod.ru/asadov_ea.htm
http://privetvse.narod.ru/asadov_onem1.htm
http://www.world-of-love.narod.ru/poetry/asadov.html
http://cloud.by.ru/stixi/stixis/asadov/asadov-main.htm
http://unity19.narod.ru/assadow.htm
http://www.litera.ru/stixiya/authors/asadov.html
http://www.chrab.chel.su/archive/07-09-2/3/A129851.DOC.html
http://www.russianprovince.ru/mp/030513/mp1341.html
http://www.russ.ru/krug/razbor/20000818.html
http://7day.press.net.by/page.cgi?id=336&allnumber=8

2. БИОГРАФИЯ
-----------------------
АСАДОВ
Эдуард Аркадьевич

Поэт, почетный гражданин города Севастополя

Родился 7 сентября 1923 года в туркменском городе Мерв (ныне Мары). Отец - Асадов Аркадий Григорьевич (1898-1929), окончил Томский университет, в годы Гражданской войны - комиссар, командир 1й роты 2-го стрелкового полка, в мирное время работал учителем в школе. Мать - Асадова (Курдова) Лидия Ивановна (1902-1984), учительница. Супруга - Асадова (Разумовская) Галина Валентиновна (1925-1997), артистка Москонцерта. Внучка - Асадова Кристина Аркадьевна (1978 г. рожд.), выпускница филологического факультета МГУ, преподаватель итальянского языка в МГИМО.

В 1929 году умер отец Эдуарда, и Лидия Ивановна переехала с сыном в Свердловск (ныне Екатеринбург), где жил дедушка будущего поэта, Иван Калустович Курдов, которого Эдуард Аркадьевич с доброй улыбкой называет своим "историческим дедушкой". Живя в Астрахани, Иван Калустович с 1885 по 1887 год служил секретарем-переписчиком у Николая Гавриловича Чернышевского после его возвращения из Вилюйской ссылки и навсегда проникся его высокими философскими идеями. В 1887 году по совету Чернышевского он поступил в Казанский университет, где познакомился со студентом Владимиром Ульяновым и вслед за ним примкнул к революционному студенческому движению, участвовал в организации нелегальных студенческих библиотек. В дальнейшем, окончив естественный факультет университета, он работал на Урале земским врачом, а с 1917 года - заведующим лечебным отделом Губздрава. Глубина и неординарность мышления Ивана Калустовича оказали огромное влияние на формирование характера и мировоззрения внука, воспитание в нем силы воли и мужества, на его веру в совесть и доброту, горячую любовь к людям.

Рабочий Урал, Свердловск, где Эдуард Асадов провел детство и отроческие годы, стали второй родиной для будущего поэта, а свои первые стихи он написал в восьмилетнем возрасте. За эти годы он объехал едва ли не весь Урал, особенно часто бывая в городе Серове, где жил его дядя. Он навсегда полюбил строгую и даже суровую природу этого края и его жителей. Все эти светлые и яркие впечатления найдут впоследствии отражение во многих стихах и поэмах Эдуарда Асадова: "Лесная река", "Свидание с детством", "Поэма о первой нежности" и др. Театр привлекал его не меньше, чем поэзия, - учась в школе, он занимался в драмкружке во Дворце пионеров, которым руководил прекрасный педагог, режиссер Свердловского радио Леонид Константинович Диковский.

В 1939 году Лидию Ивановну как опытную учительницу перевели на работу в Москву. Здесь Эдуард продолжал писать стихи - о школе, о недавних событиях в Испании, о пеших лесных походах, о дружбе, о мечтах. Он читал и перечитывал любимых поэтов: Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Петефи, Блока, Есенина, которых по сей день считает своими творческими учителями.

Выпускной бал в школе N° 38 Фрунзенского района Москвы, где учился Эдуард Асадов, состоялся 14 июня 1941 года. Когда началась война, он, не дожидаясь призыва, пришел в райком комсомола с просьбой отправить его добровольцем на фронт. Просьба эта была удовлетворена. Он был направлен под Москву, где формировались первые подразделения знаменитых гвардейских минометов. Его назначили наводчиком орудия в 3й дивизион 4го гвардейского артиллерийского минометного полка. После полутора месяцев интенсивной учебы дивизион, в котором служил Асадов, был направлен под Ленинград, став 50-м отдельным гвардейским артминометным дивизионом. Произведя первый залп по врагу 19 сентября 1941 года, дивизион сражался на самых трудных участках Волховского фронта. Жгучие 30-40-градусные морозы, сотни и сотни километров туда и обратно вдоль изломанной линии фронта: Вороново, Гайтолово, Синявино, Мга, Волхов, деревня Новая, Рабочий поселок N° 1, Путилово... Всего за зиму 1941/42 года орудие Асадова дало 318 залпов по неприятельским позициям. Кроме должности наводчика он в короткое время изучил и освоил обязанности других номеров расчета.

Весной 1942 года в одном из боев в районе деревни Новая был тяжело ранен командир орудия сержант М. М. Кудрявцев. Асадов вместе с санинструктором Василием Бойко вынес сержанта из машины, помог перебинтовать и, не ожидая распоряжений непосредственного командира, взял на себя командование боевой установкой, одновременно выполняя обязанности наводчика. Стоя возле боевой машины, Эдуард принимал подносимые солдатами снаряды-ракеты, устанавливал на направляющих и закреплял фиксаторами. Из облаков вынырнул немецкий бомбардировщик. Развернувшись, он начал пикировать. Бомба упала в 20-30 метрах от боевой машины сержанта Асадова. Заряжающий Николай Бойков, несший на плече снаряд, не успел выполнить команду "Ложись!". Осколком снаряда ему оторвало левую руку. Собрав всю волю и силы, солдат, покачиваясь, стоял в 5 метрах от установки. Еще секунда-две - и снаряд ткнется в землю, и тогда на десятки метров вокруг не останется ничего живого. Асадов живо оценил ситуацию. Он мгновенно вскочил с земли, одним прыжком подскочил к Бойкову и подхватил падающий с плеча товарища снаряд. Заряжать его было некуда - боевая машина горела, из кабины валил густой дым. Зная, что один из бензобаков находится под сиденьем в кабине, он осторожно опустил снаряд на землю и бросился помогать водителю Василию Сафонову бороться с огнем. Пожар был побежден. Несмотря на обожженные руки, отказавшись от госпитализации, Асадов продолжал выполнять боевую задачу. С тех пор он выполнял две обязанности: командира орудия и наводчика. А в коротких перерывах между боями продолжал писать стихи. Некоторые из них ("Письмо с фронта", "На исходный рубеж", "В землянке") вошли в первую книгу его стихов.

В то время гвардейские минометные части испытывали острую нехватку офицерских кадров. Лучших младших командиров, имеющих боевой опыт, по приказу командования отправляли в военные училища. Так осенью 1942 года Эдуард Асадов был срочно командирован во 2-е Омское гвардейское артминометное училище. За 6 месяцев учебы надо было пройти двухлетний курс обучения. Занимались днем и ночью, по 13-16 часов в сутки.

В мае 1943 года, успешно сдав экзамены и получив звание лейтенанта и грамоту за отличные успехи (на государственных выпускных экзаменах он получил по 15 предметам тринадцать "отлично" и только два "хорошо"), Эдуард Асадов прибыл на Северо-Кавказский фронт. В должности начальника связи дивизиона 50го гвардейского артминометного полка 2й гвардейской армии он принимал участие в боях под станицей Крымской.

Вскоре последовало назначение на 4-й Украинский фронт. Служил сначала помощником командира батареи гвардейских минометов, а когда комбат Турченко под Севастополем "пошел на повышение", был назначен командиром батареи. Снова дороги, и снова бои: Чаплино, Софиевка, Запорожье, Днепропетровщина, Мелитополь, Орехов, Аскания-Нова, Перекоп, Армянск, Совхоз, Кача, Мамашаи, Севастополь...

Когда началось наступление 2й гвардейской армии под Армянском, то самым опасным и трудным местом на этот период оказались "ворота" через Турецкий вал, по которым враг бил непрерывно. Артиллеристам провозить через "ворота" технику и боеприпасы было чрезвычайно сложно. Этот самый тяжелый участок командир дивизиона майор Хлызов поручил лейтенанту Асадову, учитывая его опыт и мужество. Асадов высчитал, что снаряды падают в "ворота" точно через каждые три минуты. Он принял рискованное, но единственно возможное решение: проскакивать с машинами именно в эти краткие интервалами между разрывами. Подогнав машину к "воротам", он после очередного разрыва, не дожидаясь даже, пока осядут пыль и дым, приказал шоферу включить максимальную скорость и рвануться вперед. Прорвавшись через "ворота", лейтенант взял другую, пустую, машину, вернулся обратно и, став перед "воротами", вновь дождался разрыва и вновь повторил бросок через "ворота", только в обратном порядке. Затем снова пересел в машину с боеприпасами, опять подъехал к проходу и таким образом провел сквозь дым и пыль разрыва следующую машину. Всего в тот день он совершил более 20 таких бросков в одну сторону и столько же в другую...

После освобождения Перекопа войска 4го Украинского фронта двинулись в Крым. За 2 недели до подхода к Севастополю лейтенант Асадов принял командование батареей. В конце апреля заняли село Мамашаи. Поступило распоряжение разместить 2 батареи гвардейских минометов на взгорье и в лощине у деревни Бельбек, в непосредственной близости от врага. Местность насквозь просматривалась противником. Несколько ночей под беспрерывным обстрелом готовили установки к бою. После первого же залпа на батареи обрушился шквальный огонь врага. Главный удар с земли и с воздуха пришелся на батарею Асадова, которая к утру 3 мая 1944 года была практически разбита. Однако многие снаряды уцелели, в то время как наверху, на батарее Ульянова, была резкая нехватка снарядов. Было решено передать уцелевшие ракетные снаряды на батарею Ульянова, чтобы дать решающий залп перед штурмом укреплений врага. На рассвете лейтенант Асадов и шофер В. Акулов повели груженную до отказа машину вверх по гористому склону...

Наземные части врага сразу заметили движущуюся машину: разрывы тяжелых снарядов то и дело сотрясали землю. Когда выбрались на плоскогорье, их засекли и с воздуха. Два "юнкерса", вынырнув из облаков, сделали круг над машиной - пулеметная очередь наискось прошила верхнюю часть кабины, а вскоре где-то совсем рядом упала бомба. Мотор работал с перебоями, изрешеченная машина двигалась медленно. Начинался самый тяжелый участок дороги. Лейтенант выпрыгнул из кабины и пошел впереди, показывая водителю путь среди камней и воронок. Когда батарея Ульянова была уже недалеко, рядом взметнулся грохочущий столб дыма и пламени - лейтенант Асадов был тяжело ранен и навсегда потерял зрение.

Cпустя годы командующий артиллерией 2й гвардейской армии генерал-лейтенант И. С. Стрельбицкий в своей книге об Эдуарде Асадове "Ради вас, люди" так напишет о его подвиге: "...Эдуард Асадов совершил удивительный подвиг. Рейс сквозь смерть на старенькой грузовой машине, по залитой солнцем дороге, на виду у врага, под непрерывным артиллерийским и минометным огнем, под бомбежкой - это подвиг. Ехать почти на верную гибель ради спасения товарищей - это подвиг... Любой врач уверенно бы сказал, что у человека, получившего такое ранение, очень мало шансов выжить. И он не способен не только воевать, но и вообще двигаться. А Эдуард Асадов не вышел из боя. Поминутно теряя сознание, он продолжал командовать, выполнять боевую операцию и вести машину к цели, которую теперь он видел уже только сердцем. И блестяще выполнил задание. Подобного случая я за свою долгую военную жизнь не помню..."

Решающий перед штурмом Севастополя залп был дан вовремя, залп ради спасения сотен людей, ради победы... За этот подвиг гвардии лейтенант Асадов был награжден орденом Красной Звезды, а спустя многие годы Указом постоянного Президиума Съезда народных депутатов СССР от 18 ноября 1998 года ему было присвоено звание Героя Советского Союза. Он также удостоен звания почетного гражданина города-героя Севастополя.

А подвиг продолжался. Предстояло вновь поверить в себя, мобилизовать все силы и волю, суметь вновь полюбить жизнь, полюбить так, чтобы рассказать о ней в своих стихах во всем многообразии красок. В госпитале между операциями он продолжал писать стихи. Чтобы беспристрастно оценить их достоинство, а его стихов тогда еще не читал ни один профессиональный поэт, он решил послать их Корнею Чуковскому, которого знал не только как автора веселых детских книг, но и как жесткого и беспощадного критика. Через несколько дней пришел ответ. По словам Эдуарда Аркадьевича, "от посланных им стихов остались, пожалуй, только его фамилия и даты, почти каждая строка была снабжена пространными комментариями Чуковского". Самым же неожиданным для него оказался вывод: "...однако, несмотря на все сказанное выше, с полной ответственностью могу сказать, что Вы - истинный поэт. Ибо у вас есть то подлинное поэтическое дыхание, которое присуще только поэту! Желаю успехов. К. Чуковский". Значение этих искренних слов для молодого поэта было трудно переоценить.

Осенью 1946 года Эдуард Асадов поступил в Литературный институт имени Горького. В эти годы его литературными наставниками стали Алексей Сурков, Владимир Луговской, Павел Антокольский, Евгений Долматовский.

Еще будучи студентом, Эдуард Асадов сумел заявить о себе как о самобытном поэте ("Весна в лесу", "Стихи о рыжей дворняге", "В тайге", поэма "Снова в строй"). В конце 1940-х годов в Литературном институте вместе с ним учились Василий Федоров, Расул Гамзатов, Владимир Солоухин, Евгений Винокуров, Константин Ваншенкин, Наум Гребнев, Яков Козловский, Маргарита Агашина, Юлия Друнина, Григорий Поженян, Игорь Кобзев, Юрий Бондарев, Владимир Тендряков, Григорий Бакланов и многие другие известные в дальнейшем поэты, прозаики и драматурги. Однажды по институту был объявлен конкурс на лучшее стихотворение или поэму, на который откликнулось большинство студентов. Решением строгого и беспристрастного жюри под председательством Павла Григорьевича Антокольского первая премия была присуждена Эдуарду Асадову, вторая - Владимиру Солоухину, третью разделили Константин Ваншенкин и Максим Толмачев. 1 мая 1948 года в журнале "Огонек" состоялась первая публикация его стихов. А еще через год его поэма "Снова в строй" была вынесена на обсуждение в Союзе писателей, где получила самое высокое признание таких именитых поэтов, как Вера Инбер, Степан Щипачев, Михаил Светлов, Александр Коваленков, Ярослав Смеляков и др.

За 5 лет учебы в институте Эдуард Асадов не получил ни одной тройки и окончил институт с "красным" дипломом. В 1951 году после выхода в свет его первой книги стихов "Светлые дороги" он был принят в Союз писателей СССР. Начались многочисленные поездки по стране, беседы с людьми, творческие встречи с читателями в десятках больших и малых городов.

С начала 1960-х годов поэзия Эдуарда Асадова приобрела широчайшее звучание. Его книги, выходившие 100-тысячными тиражами, моментально исчезали с прилавков книжных магазинов. Литературные вечера поэта, организованные по линии Бюро пропаганды Союза писателей СССР, Москонцерта и различных филармоний, на протяжении почти 40 лет проходили с неизменным аншлагом в крупнейших концертных залах страны, вмещавших до 3000 человек. Их постоянной участницей была супруга поэта - замечательная актриса, мастер художественного слова Галина Разумовская. Это были поистине яркие праздники поэзии, воспитывавшие самые светлые и благородные чувства. Эдуард Асадов читал свои стихи, рассказывал о себе, отвечал на многочисленные записки из зала. Его долго не отпускали со сцены, и нередко встречи затягивались на 3, 4 и даже более часов.

Впечатления от общения с людьми ложились в основу его стихов. К настоящему времени Эдуард Аркадьевич является автором 50 поэтических сборников, в которые в разные годы вошли такие широко известные его поэмы, как "Снова в строй", "Шурка", "Галина", "Баллада о ненависти и любви".

Одна из основополагающих черт поэзии Эдуарда Асадова - обостренное чувство справедливости. Его стихи покоряют читателя огромной художественной и жизненной правдой, самобытностью и неповторимостью интонаций, полифоничностью звучания. Характерной особенностью его поэтического творчества является обращение к самым животрепещущим темам, тяготение к остросюжетному стиху, к балладе. Он не боится острых углов, не избегает конфликтных ситуаций, напротив, стремится решать их с предельной искренностью и прямотой ("Клеветники", "Неравный бой", "Когда друзья становятся начальством", "Нужные люди", "Разрыв"). Какой бы темы ни касался поэт, о чем бы он ни писал, это всегда интересно и ярко, это всегда волнует душу. Это и горячие, полные эмоций стихи на гражданские темы ("Реликвии страны", "Россия начиналась не с меча!", "Трусиха", "Моя звезда"), и пронизанные лиризмом стихи о любви ("Они студентами были", "Моя любовь", "Сердце", "Ты не сомневайся", "Любовь и трусость", "Я провожу тебя", "Я могу тебя очень ждать", "На крыле", "Судьбы и сердца", "Ее любовь" и др.).

Одна из основных тем в творчестве Эдуарда Асадова - это тема Родины, верности, мужества и патриотизма ("Дым отечества", "Двадцатый век", "Лесная река", "Мечта веков", "О том, чего терять нельзя", лирический монолог "Родине"). Со стихами о Родине теснейшим образом связаны стихи о природе, в которых поэт образно и взволнованно передает красоту родной земли, находя для этого яркие, сочные краски. Таковы "В лесном краю", "Ночная песня", "Таежный родник", "Лесная река" и другие стихотворения, а также целая серия стихов о животных ("Медвежонок", "Бенгальский тигр", "Пеликан", "Баллада о буланом Пенсионере", "Яшка", "Зорянка" и одно из самых широко известных стихотворений поэта - "Стихи о рыжей дворняге"). Эдуард Асадов - поэт жизнеутверждающий: всякая даже самая драматическая его строка несет в себе заряд горячей любви к жизни.

Э. А. Асадов награжден орденами Ленина, Отечественной войны I степени, Красной Звезды, Дружбы народов, двумя орденами "Знак Почета", орденом Почета, медалями "За оборону Ленинграда", "За оборону Севастополя", "За победу над Германией" и другими.

Живет и работает в Москве.


 Эдуард Асадов:
Несколько слов о себе
   
Родился 7 сентября 1923 года в Туркмении. По национальности я армянин. Родители мои были учителями. Отец в гражданскую воевал с дашнаками на Кавказе. Был политруком роты. В мои первые детские впечатления навсегда вошли узкие пыльные улочки среднеазиатского городка, пестрые шумные базары и стан голубей над плоскими раскаленными белесыми крышами. И еще очень много золотисто-оранжевого цвета: солнце, пески, фрукты.
После смерти моего отца в 1929 году семья наша переехала в Свердловск. Здесь жил второй мой дедушка, тоже армянин, врач по профессии, Иван Калустовнч Курдов. Дедушка этот в какой-то степени был личностью "исторической". В юности он два года был секретарем у Чернышевского в Астрахани после того, как Николай Гаврилович вернулся из ссылки. Знакомство это оказало решающее влияние на формирование духовного мира юноши. И на всю свою жизнь дед мой сохранил горячую, почти восторженную любовь к Чернышевскому.

В Свердловске мы с мамой оба "пошли в первый класс". Только она учительницей, а я учеником. Здесь, на Урале, прошло все мое детство. Тут я вступил в пионеры, здесь в восьмилетнем возрасте написал свое первое стихотворение, бегал во Дворец пионеров на репетиции драмкружка; здесь я был принят в комсомол. Урал - это страна моего детства! Много раз бывал я с мальчишками на уральских заводах и никогда не забуду красоты труда, добрых улыбок и удивительной сердечности рабочего человека.

Когда мне было пятнадцать лет, мы переехали в Москву. После спокойного и деловитого Свердловска Москва казалась шумной, яркой и торопливой. С головой ушел в стихи, споры, кружки. Колебался, куда подавать заявление: в Литературный или Театральный институт? Но события изменили все планы. И жизнь продиктовала совсем иное заявление. Выпускной бал в нашей, 38-й московской школе был 14 июня 1941 года, а через неделю - война! По стране прокатился призыв: "Комсомольцы - на фронт!" И я пошел с заявлением в райком комсомола, прося отправить меня на фронт добровольцем. В райком пришел вечером, а утром был уже в воинском эшелоне.

Всю войну провоевал я в подразделениях гвардейских минометов ("катюши"). Это было замечательное и очень грозное оружие. Сначала воевал под Ленинградом. Был наводчиком орудия. Потом офицером, командовал батареей на Северо-Кавказском и 4-м Украинском фронтах. Воевал неплохо, мечтал о победе, а в перерывах между боями писал стихи. В битве за освобождение Севастополя в ночь с 3 на 4 мая 1944 года был тяжело ранен. Потом - госпиталь. Стихи между операциями...

В 1946 году поступил в Литературный институт имени Горького. Первыми литературными учителями моими были: Чуковский, Сурков, Светлов, Антокольский. Институт окончил в 1951 году. Это был "урожайный" для меня год. В этом году вышла первая книга моих стихов "Светлые дороги", и я был принят в члены партии и в члены Союза писателей.

Всего пока у меня выпущено одиннадцать поэтических сборников. Темы для стихов беру из жизни. Много езжу по стране. Бываю на заводах, фабриках, в институтах. Без людей жить не могу. И высшей задачей своей почитаю служение людям, то есть тем, для кого живу, дышу и работаю.
12 июля 1971 г.

Асадов Э. Доброта.- М., 1972, с. 4-5.

3. СТИХИ
========================

Рыжая дворняга

Хозяин прогладил рукою
Лохматую рыжую спину
"Прощай, брат, хоть жаль мне, не скрою,
Но все же тебя я покину"

Швырнул под скамейку ошейник
И скрылся под гулким навесом
Где шумный людской муравейник
Вливался в вагоны экспресса

Собака не взвыла ни разу
И лишь за знакомой спиною
Следили два карие глаза
С почти человечьей тоскою

Старик у вокзального входа сказал:
"Что, оставлен, бедняга?
Эх, будь ты хорошей породы,
А то ведь простая дворняга…"

В вагонах, забыв передряги
Шутили, смеялись, дремали,
Тут видно о рыжей дворняге
Не думали, не вспоминали

Не ведал хозяин, что следом,
По шпалам из сил выбиваясь
За красным мелькающим светом
Собака бежит задыхаясь

Споткнувшись, кидается снова,
В кровь лапы о камни разбиты
И выпрыгнуть сердце готово
Наружу из пасти открытой.

Не ведал хозяин, что силы
Вдруг разом оставили тело
И стукнувшись лбом о перила
Собака под мост полетела…

Труп волны снесли под коряги…
Старик, ты не знаешь природы
Ведь может быть тело дворняги,
А сердце - чистейшей породы.

ОНИ СТУДЕНТАМИ БЫЛИ

Они студентами были.
Они друг друга любили.
Комната в восемь метров - чем не семейный дом?!
Готовясь порой к зачетам,
Над книгою или блокнотом
Нередко до поздней ночи сидели они вдвоем.

Она легко уставала,
И если вдруг засыпала,
Он мыл под краном посуду и комнату подметал.
Потом, не шуметь стараясь
И взглядов косых стесняясь,
Тайком за закрытой дверью белье по ночам стирал.

Но кто соседок обманет -
Тот магом, пожалуй, станет.
Жужжал над кастрюльным паром
их дружный осиный рой.
Ее называли лентяйкой,
Его ехидно хозяйкой,
Вздыхали, что парень - тряпка и у жены под пятой.

Нередко вот так часами
Трескучими голосами
Могли судачить соседки, шинкуя лук и морковь.
И хоть за любовь стояли,
Но вряд ли они понимали,
Что, может, такой и бывает истинная любовь!

Они инженерами стали.
Шли годы без ссор и печали.
Но счастье - капризная штука, нестойка порой, как дым.
После собранья, в субботу,
Вернувшись домой с работы,
Однажды жену застал он целующейся с другим.

Нет в мире острее боли.
Умер бы лучше, что ли!
С минуту в дверях стоял он, уставя в пространство взгляд.
Не выслушал объяснений,
Не стал выяснять отношений,
Не взял ни рубля, ни рубахи, а молча шагнул назад...
С неделю кухня гудела:
"Скажите, какой Отелло!
Ну целовалась, ошиблась... немного взыграла кровь!
А он не простил".- "Слыхали?"-
Мещане! Они и не знали,
Что, может, такой и бывает истинная любовь!
   
            ***
Только в юности играют...

Да, все вянет ежечасно:
Люди, травы, земли, воды.
Но любовь... Над ней не властна
Диалектика природы.

Для любви ведь нет предела.
Лишь влюбленность быстротечна.
А любовь - иное дело!
А любовь, она - навечно!

Скептик! Зря вы бровь скривили.
Тут ухмылкой не возьмете!
Жаль мне вас: вы не любили.
Вот полюбите - поймете.

  Посвящение
 
Если б не было тебя,
Зачем, скажи, тогда б я жил?
По земле я бродил бы, скорбя,
Без надежды и без крыл:

И если б не было тебя,
Я сам придумал бы любовь.
Как художник, что краски для дня
Возрождает вновь и вновь,

Ведь в том его судьба:
Если б не было тебя,
То для кого тогда б я жил?
Я бы их обнимал, не любя,

В дом пришедших мой чужих:
Если б не было тебя,
Я б малою песчинкой был,
Малой точкой без сил, без огня,

Без твоей любви бы стыл,
Пока кружит Земля:
Если б не было тебя
Что было бы тогда со мной?

Каждый день я играл бы себя,
Не был бы самим собой...
И если б не было тебя,
Я верю - смог бы отгадать,

Что весь смысл моего бытия
В том, чтобы тебя создать,
Любить одну тебя!
 
         Лебеди.

Гордые шеи изогнуты круто.
В гипсе, фарфоре молчат они хмуро.
Смотрят с открыток, глядят с абажуров,
Став украшеньем дурного уюта.

Если хозяйку-кокетку порой
"Лебедью" гость за столом назовет,
Птицы незримо качнут головой:
Что, мол, он знает и что он поймет?!

Солнце садилось меж бронзовых скал,
Лебедь на жесткой траве умирал.
Дробь браконьера иль когти орла?
Смерть это смерть - оплошал, и нашла!

Дрогнул, прилег и застыл недвижим.
Алая бусинка с клюва сползла...
Долго кружила подруга над ним
И наконец поняла!

Сердца однолюбов связаны туго.
Вместе навек судьба и полет.
И даже смерть, убивая друга,
Их дружбы не разорвет.

В лучах багровеет скальный гранит,
Лебедь на жесткой траве лежит,
А по спирали в зенит упруго
Кругами уходит его подруга.

Чуть слышно донесся гортанный крик,
Белый комок над бездной повис
Затем он дрогнул, а через миг
Метнулся отвесно на скалы вниз.

Тонкие шеи изогнуты круто.
В гипсе, фарфоре молчат они хмуро.
Смотрят с открыток, глядят с абажуров,
Став украшеньем дурного уюта.

Но сквозь фокстроты, сквозь шторы из ситца
Слышу я крыльев стремительный свист,
Вижу красивую гордую птицу,
Камнем на землю летящую вниз.

ДОРОЖИТЕ СЧАСТЬЕМ, ДОРОЖИТЕ!

Дорожите счастьем, дорожите!
Замечайте, радуйтесь, берите
Радуги, рассветы, звезды глаз—
Это все для вас, для вас, для вас.

Услыхали трепетное слово —
Радуйтесь. Не требуйте второго.
Не гоните время. Ни к чему.
Радуйтесь вот этому, ему!

Сколько песне суждено продлиться?
Все ли в мире может повториться?
Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз...
Разве будет это тыщу раз!

На бульваре освещают вечер
Тополей пылающие свечи.
Радуйтесь, не портите ничем
Ни надежды, ни любви, ни встречи!

Лупит гром из поднебесной пушки.
Дождик, дождь! На лужицах веснушки!
Крутит, пляшет, бьет по мостовой
Крупный дождь в орех величиной!

Если это чудо пропустить,
Как тогда уж и на свете жить?!
Все, что мимо сердца пролетело,
Ни за что потом не возвратить!

Хворь и ссоры временно отставьте,
Вы их все для старости оставьте.
Постарайтесь, чтобы хоть сейчас
Эта «прелесть» миновала вас.

Пусть бормочут скептики до смерти.
Вы им, желчным скептикам, не верьте —
Радости ни дома, ни в пути
Злым глазам, хоть лопнуть,— не найти!

А для очень, очень добрых глаз
Нет ни склок, ни зависти, ни муки.
Радость к вам сама протянет руки,
Если сердце светлое у вас.

Красоту увидеть в некрасивом,
Разглядеть в ручьях разливы рек!
Кто умеет в буднях быть счастливым,
Тот и впрямь счастливый человек!

И поют дороги и мосты,
Краски леса и ветра событий,
Звезды, птицы, реки и цветы:
Дорожите счастьем, дорожите!

1968г.
                * * *

ДОБРЫЙ ПРИНЦ

Ты веришь, ты ищешь любви большой,
Сверкающей, как родник,
Любви настоящей, любви такой,
Как в строчках любимых книг.

Когда повисает вокруг тишина
И в комнате полутемно,
Ты часто любишь сидеть одна,
Молчать и смотреть в окно.

Молчать и видеть, как в синей дали
За звездами, за морями
Плывут навстречу тебе корабли
Под алыми парусами...

То рыцарь Айвенго, врагов рубя,
Мчится под топот конский,
А то приглашает на вальс тебя
Печальный Андрей Болконский.

Вот шпагой клянется д'Артаньян,
Влюбленный в тебя навеки,
А вот преподносит тебе тюльпан
Пылкий Ромео Монтекки.

Проносится множество глаз и лиц,
Улыбки, одежды, краски...
Вот видишь: красивый и добрый принц
Выходит к тебе из сказки.

Сейчас он с улыбкой наденет тебе
Волшебный браслет на запястье.
И с этой минуты в его судьбе
Ты станешь судьбой и счастьем!

Когда повисает вокруг тишина
И в комнате полутемно,
Ты часто любишь сидеть одна,
Молчать и смотреть в окно...

Слышны далекие голоса,
Плывут корабли во мгле...
А все-таки алые паруса
Бывают и на земле!

И может быть, возле судьбы твоей
Где-нибудь рядом, здесь,
Есть гордый, хотя неприметный Грей
И принц настоящий есть!

И хоть он не с книжных сойдет страниц,
Взгляни! Обернись вокруг:
Пусть скромный, но очень хороший друг,
Самый простой, но надежный друг,
Может, и есть тот принц?!


 
          Если любовь уходит...

Если любовь уходит, какое найти решенье?
Можно прибегнуть к доводам, спорить и убеждать,
Можно пойти на просьбы и даже на униженья,
Можно грозить расплатой, пробуя запугать.

Можно вспомнить былое, каждую светлую малость,
И, с дрожью твердя, как горько в разлуке пройдут года,
Поколебать на время, может быть, вызвать жалость
И удержать на время. На время - не навсегда.

А можно, страха и боли даже не выдав взглядом,
Сказать: - Я люблю. Подумай. Радости не ломай. -
И если ответит отказом, не дрогнув, принять как надо,
Окна и двери - настежь: - Я не держу. Прощай!

Конечно, ужасно трудно, мучась, держаться твердо.
И все-таки, чтоб себя же не презирать потом,
Если любовь уходит - хоть вой, но останься гордым.
Живи и будь человеком, а не ползи ужом!
 
        * * *
...Я могу тебя очень ждать
Долго-долго и верно-верно,
И ночами могу не спать
Год и два и всю жизнь, наверно!
Пусть листочки календаря
Облетят, как листва у сада,
Только знать бы, что всё не зря,
Что тебе это вправду надо!
Я могу за тобой идти
По чащобам и перевалам,
По пескам, без дорог почти,
По горам, по любому пути,
Где и чёрт не бывал ни разу!
Всё пройду, никого не коря,
Одолею любые тревоги,
Только знать бы, что всё не зря,
Что потом не предашь в дороге.
Я могу за тебя отдать
Всё, что есть у меня и будет.
Я могу за тебя принять
Горечь злейших на свете судеб.
Буду счастьем считать, даря
Целый мир тебе ежечасно.
Только знать бы, что всё не зря,
Что люблю тебя не напрасно!
 
         Телефонный звонок.

Резкий звон ворвался в полутьму,
И она шагнула к телефону,
К частому, настойчивому звону.
Знала, кто звонит и почему...
На мгновенье встала у стола,
Быстро и взволнованно вздохнула,
Но руки вперед не протянула,
И ладонь на трубку не легла.
А чего бы проще взять, и снять,
И, не мучаясь и не тратя силы,
Вновь знакомый голос услыхать,
И опять оставить все, как было.
Только разве тайна, что тогда
Возвратятся все ее сомненья,
Снова и обман и униженья.
Все, с чем не смирится никогда!
Звон дрожал, кружил не умолкая,
А она стояла у окна.
Всей душою, может, понимая,
Что менять решенья не должна.
Все упрямей телефон звонил,
Но в ответ - ни звука, ни движенья,
Вечер этот необычным был:
Этот вечер - смотр душевных сил.
Аттестат на самоуваженье!
Взвыл и смолк бессильно телефон.
Стало тихо... Где - то пели стройно.
Дверь открыла, вышла на балкон.
В первый раз дышалось ей спокойно!

            * * *
Если град зашумит дождем,
Если грохнет шрапнелью гром,
Все равно я приду на свиданье,
Будь хоть сто непогод кругом.
Если зло затрещит мороз,
И завоет метель, как пес,
Все равно я приду на свиданье,
Хоть меня застуди до слез.
Если станет сердится мать,
И отец не будет пускать,
Все равно я приду на свиданье,
Что бы ни было - можешь ждать.
Если сплетня хлестнет, ну что ж,
Не швырнет меня подлость в дрожь.
Все равно я приду на свиданье,
Не поверя в навет и ложь.
Если я попаду в беду,
Если буду почти в бреду,
Все равно я приду. Ты слышишь?
Добреду, доползу.....дойду!
Ну а если пропал мой след,
И пришел без меня рассвет,
Я прошу: не сердись, не надо!
Знай, что просто меня уже нет...

ДРУГ БЕЗ ДРУГА У НАС ПОЛУЧАЕТСЯ ВСЕ...

Друг без друга у нас получается все
В нашем жизненном трудном споре.
Все свое у тебя, у меня все свое,
И улыбки свои, и горе.

Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли
И, вчерашнего дня не жалея,
Вдруг решили и новой дорогой пошли,
Ты своею пошла, я — своею.

Все привольно теперь: и дела, и житье,
И хорошие люди встречаются.
Друг без друга у нас получается все.
Только счастья не получается...

1980г.

ЗИМНЯЯ СКАЗКА

Метелица, как медведица,
Весь вечер буянит зло,
То воет внизу под лестницей,
То лапой скребет стекло.

Дома под ветром сутулятся,
Плывут в молоке огоньки,
Стоят постовые на улицах,
Как белые снеговики.

Сугробы выгнули спины,
Пушистые, как из ваты,
И жмутся к домам машины,
Как зябнущие щенята.

Кружится ветер белый,
Посвистывает на бегу...
Мне нужно заняться делом,
А я никак не могу.

Приемник бурчит бессвязно,
В доме прохладней к ночи,
Чайник мурлычет важно,
А закипать не хочет.

Все в мире сейчас загадочно,
Все будто летит куда-то,
Метельно, красиво, сказочно...
А сказкам я верю свято.

Сказка... мечта-полуночница...
Но где ее взять? Откуда?
А сердцу так чуда хочется,
Пусть маленького, но чуда!

До боли хочется верить,
Что сбудутся вдруг мечты,
Сквозь вьюгу звонок у двери -
И вот на пороге ты!

Трепетная, смущенная,
Снится или не снится?!
Снегом запорошенная,
Звездочки на ресницах...

- Не ждал меня? Скажешь, дурочка?
А я вот явилась... Можно? -
Сказка моя! Снегурочка!
Чудо мое невозможное!

Нет больше зимней ночи!
Сердцу хмельно и ярко!
Весело чай клокочет,
В доме, как в пекле, жарко...

Довольно! Хватит! Не буду!
Полночь... гудят провода...
Гаснут огни повсюду.
Я знаю: сбывается чудо,
Да только вот не всегда...

Метелица как медведица,
Косматая голова.
А сердцу все-таки верится
В несбыточные слова:

- Не ждал меня? Скажешь, дурочка?
Полночь гудит тревожная...
Где ты, моя Снегурочка,
Сказка моя невозможная?..

Когда мне говорят о красоте
Восторженно, а иногда влюбленно,
Я почему-то, слушая, невольно
Сейчас же вспоминаю о тебе.

Когда порой мне, имя называя,
О женственности чьей-то говорят,
Я снова почему-то вспоминаю
Твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд.

Твои везде мне видятся черты,
Твои повсюду слышатся слова,
Где б ни был я - со мною только ты,
И, тем гордясь, ты чуточку права.

И все же, сердцем похвалы любя,
Старайся жить, заносчивой не став:
Ведь слыша где-то про сварливый нрав,
Я тоже вспоминаю про тебя...

МОЯ ЗВЕЗДА

Наверно, так уж повелось от века,
В народе говорится иногда,
Что где-то есть порой у человека
Далекая, счастливая звезда.

А коль звезда по небу покатилась,
В глубокой тьме прочерчивая след,
То где-то, значит, жизнь остановилась
И что кого-то в мире больше нет.

Звезда моя! Прозрачно-голубая!
Всю жизнь воюя, споря и любя,
Как ты добра - я в точности не знаю.
Но с детских лет я верую в тебя.

Когда мне было радостно до боли
При свете милых удивленных глаз,
И в час, когда читал я в нашей школе
На выпускном стихи в последний раз,

И в час, когда шагал я с аттестатом
В лучах надежды утренней Москвой,
Когда я был счастливым и крылатым,
Ты в полный жар сияла надо мной!

И в дни, когда под грохот эшелонов,
Под пенье пуль, навстречу воронью,
Я шел без сна в шинели и погонах
Сквозь сто смертей за Родину мою,

Когда я стыл под вьюгой ледяною,
Когда от жажды мучился в пути,
И в тихий час, и в самом пекле боя
Я знал, что ты мне светишь впереди.

Но так уж в мире, кажется, бывает,
Что дальняя счастливая звезда
Не всякий раз приветливо мигает
И полным жаром блещет не всегда...

И в том бою, когда земля горела
И Севастополь затянула мгла,
Ты, видимо, меня не разглядела
И уберечь от горя не смогла.

И вот, когда дыханье пропадает,
Уходят силы, а сознанье - дым...
Тогда для смерти время наступает,
И смерть пришла за сердцем за моим.

Да не сумела, не остановила.
То ль потому, что молодость жила,
Иль потому, что комсомольским было,
Но только зря старуха прождала!

Звезда моя! Я вовсе не стараюсь
Всего добиться даром, без труда.
Я снова сам работаю, сражаюсь,
И все же ты свети хоть иногда...

Ведь как порою нелегко бывает,
Когда несутся стрелы мне вослед
И недруги бранят не умолкая,
Тогда сижу, курю я и не знаю,
Горишь ты надо мною или нет!

А впрочем, что мне недруги и стрелы!
Звезда моя! Горячая звезда!
Да, ты горишь! А если б не горела,
Я не достиг бы счастья никогда!

А я достиг... Чего мне прибедняться!
Я знаю цель. Тверды мои шаги.
И я умею даже там смеяться,
Где слабый духом выл бы от тоски!

Звезда моя! Ты тоже не сдаешься,
Как я, таким же пламенем горя!
И в час, когда ты, вздрогнув, оборвешься,
Не скажут нам, что мы горели зря!

И я мечтаю вопреки примете,
Когда судьба нас вычеркнет навек,
Пусть в этот миг родится на планете
Какой-нибудь счастливый человек!

НЕЖНЫЕ СЛОВА

То ли мы сердцами остываем,
То ль забита прозой голова,
Только мы все реже вспоминаем
Светлые и нежные слова.

Словно в эру плазмы и нейтронов,
В гордый век космических высот
Нежные слова, как граммофоны,
Отжили и списаны в расход.

Только мы здесь, видимо, слукавили
Или что-то около того:
Вот слова же бранные оставили,
Сберегли ведь все до одного!

Впрочем, сколько человек ни бегает
Средь житейских бурь и суеты,
Только сердце все равно потребует
Рано или поздно красоты.

Не зазря ж оно ему дается!
Как ты ни толкай его во мглу,
А оно возьмет и повернется
Вновь, как компас, к ласке и теплу.

Говорят, любовь немногословна;
Пострадай, подумай, раскуси...
Это все, по-моему, условно,
Мы же люди, мы не караси!

И не очень это справедливо —
Верить в молчаливую любовь.
Разве молчуны всегда правдивы?
Лгут ведь часто и без лишних слов!

Чувства могут при словах отсутствовать.
Может быть и все наоборот.
Ну а если говорить и чувствовать?
Разве плохо говорить и чувствовать?
Разве сердце этого не ждет?!

Что для нас лимон без аромата?
Витамин, не более того.
Что такое небо без заката?
Что без песен птица? Ничего!

Пусть слова сверкают золотинками,
И не год, не два, а целый век!
Человек не может жить инстинктами,
Человек на то и человек!

И уж коль действительно хотите,
Чтоб звенела счастьем голова,
Ничего-то в сердце не таите,
Говорите, люди, говорите
Самые хорошие слова!

Средь всех телеграмм на моем столе,
Пришедших по случаю дня рождения,
Лежит и твое ко мне поздравленье,
В котором ты счастья желаешь мне.

Спасибо за добрые все слова!
Душа поздравленью, конечно, рада,
И все же не худо б понять сперва,
Какого мне счастья на свете надо.

Свершенье надежд и в делах успех,
Когда тебе солнце лучами плещет,
И руки друзей, и веселый смех -
Хорошие это, конечно, вещи!

Пусть стану, к примеру, богаче жить,
Пусть добрая слава растет по свету,
И все же откуда же счастью быть,
Когда тебя рядом со мною нету...

 Девушка и лесовик

На старой осине в глуши лесной
Жил леший, глазастый и волосатый.
Для лешего был он еще молодой -
Лет триста, не больше. Совсем незлой,
Задумчивый, тихий и неженатый.

Однажды у Черных болот в лощине
Увидел он девушку над ручьем.
Красивую, с полной грибной корзиной
И в ярком платьице городском.

Видать, заблудилась. Стоит и плачет,
И леший вдруг словно затосковал...
Ну как ее выручить? Вот задача!
Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась,
Склонился пред девушкой и сказал:

- Не плачь! Ты меня красотой смутила.
Ты - радость! И я тебе помогу! -
Девушка вздрогнула, отскочила,
Но вслушалась в речи и вдруг решила:
"Ладно. Успею еще! Убегу!"

А тот протянул ей в косматых лапах
Букет из фиалок и хризантем.
И так был прекрасен их свежий запах,
Что страх у девчонки пропал совсем...

Свиданья у девушки в жизни были,
Но если по-честному говорить,
То, в общем, ей редко цветы дарили
И радостей мало преподносили,
Больше надеялись получить.

А леший промолвил: - Таких обаятельных
Глаз я нигде еще не встречал! -
И дальше, смутив ее окончательно,
Тихо ей руку поцеловал.

Из мха и соломы он сплел ей шляпу.
Был ласков, приветливо улыбался.
И хоть и не руки имел, а лапы,
Но даже "облапить" и не пытался.

И, глядя восторженно и тревожно,
Он вдруг на секунду наморщил нос
И, сделав гирлянду из алых роз,
Повесил на плечи ей осторожно.

Донес ей грибы, через лес провожая,
В трудных местах впереди идя,
Каждую веточку отгибая,
Каждую ямочку обходя.

Прощаясь у выруби обгоревшей,
Он грустно потупился, пряча вздох.
А та вдруг подумала: "Леший, леший,
А вроде, пожалуй, не так уж плох!"

И, пряча смущенье в букет, красавица
Вдруг тихо промолвила на ходу:
- Мне лес этот, знаете, очень нравится,
Наверно, я завтра опять приду!

Мужчины, встревожьтесь! Ну кто же не знает,
Что женщина, с нежной своей душой,
Сто тысяч грехов нам простит порой,
Простит, может, даже ночной разбой!
Но вот невнимания не прощает.

Вернемся же к рыцарству в добрый час
И к ласке, которую мы забыли,
Чтобы милые наши порой от нас
Не начали бегать к нечистой силе!

 Эротика и любовь

Секс без любви - это автомашина,
Что катится под гору без бензина.
К чему ей душа или чувства строгие?
Все движется силой физиологии.
Потом все, остынув, замрет невольно.
Но сексу такого вполне довольно.
Любовь же без секса - это бензин,
Горящий без двигателя один.
Но много ли смысла в пустом горенье
Без песни, без радости, без движенья?
А вместе они - это разом взлет
Двух крыльев, несущихся в небосвод.
И тут их попробуй, беда, найти,
Сметут они все на своем пути!
Тогда почему же не загораются
Повсюду такие огни во мгле?
Суть в том, что вместе они встречаются
Не чаще, чем золото на земле.

 Одно письмо

Как мало все же человеку надо!
Одно письмо. Всего то лишь одно.
И нет уже дождя над мокрым садом,
И за окошком больше не темно...
Зажглись рябин веселые костры,
И все вокруг вишнево-золотое...
И больше нет ни нервов, ни хандры,
А есть лишь сердце радостно-хмельное!
И я теперь богаче, чем банкир.
Мне подарили птиц, рассвет и реку,
Тайгу и звезды, море и Памир.
Твое письмо, в котором целый мир.
Как много все же надо человеку.

1970г.

ОБИДНАЯ ЛЮБОВЬ

Пробило десять. В доме тишина.
Она сидит и напряженно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна,
Вдруг позвонит любимый, вдруг придет?!

Пусть вечер люстру звездную включил,
Не так уж поздно, день еще не прожит.
Не может быть, чтоб он не позвонил!
Чтобы не вспомнил - быть того не может!

"Конечно же, он рвался, и не раз,
Но масса дел: то это, то другое...
Зато он здесь и сердцем и душою".
К чему она хитрит перед собою
И для чего так лжет себе сейчас?

Ведь жизнь ее уже немало дней
Течет отнюдь не речкой Серебрянкой:
Ее любимый постоянно с ней -
Как хан Гирей с безвольной полонянкой.

Случалось, он под рюмку умилялся
Ее душой: "Так преданна всегда!"
Но что в душе той - радость иль беда?
Об этом он не ведал никогда,
Да и узнать ни разу не пытался.

Хвастлив иль груб он, трезв или хмелен,
В ответ - ни возражения, ни вздоха.
Прав только он и только он умен,
Она же лишь "чудачка" и "дуреха".

И ей ли уж не знать о том, что он
Ни в чем и никогда с ней не считался,
Сто раз ее бросал и возвращался,
Сто раз ей лгал и был всегда прощен.

В часы невзгод твердили ей друзья:
- Да с ним пора давным-давно расстаться.
Будь гордою. Довольно унижаться!
Сама пойми: ведь дальше так нельзя!

Она кивала, плакала порой.
И вдруг смотрела жалобно на всех:
- Но я люблю... Ужасно... Как на грех!..
И он уж все же не такой плохой!

Тут было бесполезно препираться,
И шла она в свой добровольный плен,
Чтоб вновь служить, чтоб снова унижаться
И ничего не требовать взамен.

Пробило полночь. В доме тишина...
Она сидит и неотступно ждет.
Ей не до книг сейчас и не до сна:
Вдруг позвонит? А вдруг еще придет?

Любовь приносит радость на порог.
С ней легче верить, и мечтать, и жить.
Но уж не дай, как говорится, бог
Вот так любить!

ПАДАЕТ СНЕГ

Падает снег, падает снег -
Тысячи белых ежат...
А по дороге идет человек,
И губы его дрожат.

Мороз под шагами хрустит, как соль,
Лицо человека - обида и боль,
В зрачках два черных тревожных флажка
Выбросила тоска.

Измена? Мечты ли разбитой звон?
Друг ли с подлой душой?
Знает об этом только он
Да кто-то еще другой.

Случись катастрофа, пожар, беда -
Звонки тишину встревожат.
У нас милиция есть всегда
И "Скорая помощь" тоже.

А если просто: падает снег
И тормоза не визжат,
А если просто идет человек
И губы его дрожат?

А если в глазах у него тоска -
Два горьких черных флажка?
Какие звонки и сигналы есть,
Чтоб подали людям весть?!

И разве тут может в расчет идти
Какой-то там этикет,
Удобно иль нет к нему подойти,
Знаком ты с ним или нет?

Падает снег, падает снег,
По стеклам шуршит узорным.
А сквозь метель идет человек,
И снег ему кажется черным...

И если встретишь его в пути,
Пусть вздрогнет в душе звонок,
Рванись к нему сквозь людской поток.
Останови! Подойди!

ПИСЬМО ЛЮБИМОЙ

Мы в дальней разлуке. Сейчас между нами
Узоры созвездий и посвист ветров,
Дороги с бегущими вдаль поездами
Да скучная цепь телеграфных столбов.

Как будто бы чувствуя нашу разлуку,
Раскидистый тополь, вздохнув горячо,
К окну потянувшись, зеленую руку
По-дружески мне положил на плечо.

Душа хоть какой-нибудь весточки просит,
Мы ждем, загораемся каждой строкой.
Но вести не только в конвертах приносят,
Они к нам сквозь стены проходят порой.

Представь, что услышишь ты вести о том,
Что был я обманут в пути подлецом,
Что руку, как другу, врагу протянул,
А он меня в спину с откоса толкнул...

Все тело в ушибах, разбита губа...
Что делать? Превратна порою судьба!
И пусть тебе станет обидно, тревожно,
Но верить ты можешь. Такое - возможно!

А если вдруг весть, как метельная мгла,
Ворвется и скажет, словами глухими,
Что смерть недопетую песнь прервала
И черной каймой обвела мое имя.

Веселые губы сомкнулись навек...
Утрата, ее не понять, не измерить!
Нелепо! И все-таки можешь поверить:
Бессмертны лишь скалы, а я - человек!

Но если услышишь, что вешней порой
За новым, за призрачным счастьем в погоне
Я сердце своё не тебе, а другой
Взволнованно вдруг протянул на ладони,

Пусть слезы не брызнут, не дрогнут ресницы,
Колючею стужей не стиснет беда!
Не верь! Вот такого не может случиться!
Ты слышишь? Такому не быть никогда!

РОМАНТИКИ ДАЛЬНИХ ДОРОГ

Прихлынет тоска или попросту скука
Однажды присядет к тебе на порог,
Ты знай, что на свете есть славная штука -
Романтика дальних и трудных дорог.

Конечно же, есть экзотичные страны:
Слоны и жирафы средь зелени вечной,
Где ночью на пальмах кричат обезьяны
И пляшут туземцы под грохот тамтамов,
При этом почти без одежды, конечно.

Экзотика... Яркие впечатленья.
Романтика с этим не очень схожа.
Она не пираты, не приключенья,
Тут все и красивей гораздо и строже:

Соленые брызги, как пули, захлопали
По плитам набережной Севастополя,
Но в ночь штормовую в туман до утра
Уходят дозорные катера.

А возле Кронштадта грохочет Балтика.
Курс - на Вайгач. Рулевой на посту.
А рядом незримо стоит Романтика
И улыбается в темноту.

А где-то в тайге, в комарином гуде,
Почти у дьявола на рогах,
Сидят у костра небритые люди
В брезенте и стоптанных сапогах.

Палатка геологов - сесть и пригнуться.
Приборы, спецовки - сплошной неуют.
Скажи о романтике им - усмехнутся:
- Какая уж, к черту, романтика тут?!

Но вы им не верьте! В глухие чащобы
Не рубль их погнал за родимый порог.
Это романтики чистой пробы,
Романтики дальних и трудных дорог!

Один романтик штурмует науку,
Другой разрыл уникальный храм,
А кто-то завтра протянет руку
К новым созвездиям и мирам.

Вот мчит он, вцепившись в кресло из пластика,
Взор сквозь стекло устремив к луне,
А рядом незримо висит Романтика
В невесомости и тишине...

Скитальцы морей, покорители Арктики!
А здесь, посреди городской толкотни,
Есть ли в обычной жизни романтики?
Кто они? Где? И какие они?

Да те, кто живут по макушку счастливые
Мечтами, любимым своим трудом,
Те, кто умеет найти красивое
Даже в будничном и простом.

Кто сделает замком снежную рощицу,
Кому и сквозь тучи звезда видна,
Кто к женщине так, между прочим, относится,
Как в лучшие рыцарские времена.

Немного застенчивы и угловаты,
Живут они так до момента, когда
Однажды их властно потянут куда-то
Дороги, метели и поезда.

Не к пестрой экзотике - пальмам и зебрам
Умчат они сердцем, храня мечту,
А чтобы обжить необжитые дебри,
Чтоб вырвать из мрака алмазные недра
И людям потом подарить красоту!

Мешать им не надо. Успеха не будет.
Ведь счастье их - ветры борьбы и тревог.
Такие уж это крылатые люди -
Романтики дальних и трудных дорог!

СЕРДЕЧНАЯ ИСТОРИЯ

Сто раз решал он о любви своей
Сказать ей твердо. Все как на духу!
Но всякий раз, едва встречался с ней,
Краснел и нес сплошную чепуху!

Хотел сказать решительное слово,
Но, как на грех, мучительно мычал.
Невесть зачем цитировал Толстого
Или вдруг просто каменно молчал.

Вконец растратив мужество свое,
Шагал домой, подавлен и потерян.
И только с фотографией ее
Он был красноречив и откровенен.

Перед простым любительским портретом
Он смелым был, он был самим собой.
Он поверял ей думы и секреты,
Те, что не смел открыть перед живой.

В спортивной белой блузке возле сетки,
Прядь придержав рукой от ветерка,
Она стояла с теннисной ракеткой
И, улыбаясь, щурилась слегка.

А он смотрел, не в силах оторваться,
Шепча ей кучу самых нежных слов.
Потом вздыхал: - Тебе бы все смеяться,
А я тут пропадай через любовь!

Она была повсюду, как на грех:
Глаза... И смех - надменный и пьянящий...
Он и во сне все слышал этот смех.
И клял себя за трусость даже спящий.

Но час настал. Высокий, гордый час!
Когда решил он, что скорей умрет,
Чем будет тряпкой. И на этот раз
Без ясного ответа не уйдет!

Средь городского шумного движенья
Он шел вперед походкою бойца.
Чтоб победить иль проиграть сраженье,
Но ни за что не дрогнуть до конца!

Однако то ли в чем-то просчитался,
То ли споткнулся где-то на ходу,
Но вновь краснел, и снова заикался,
И снова нес сплошную ерунду.

- Ну вот и все! - Он вышел на бульвар,
Достал портрет любимой машинально,
Сел на скамейку и сказал печально:
- Вот и погиб "решительный удар"!

Тебе небось смешно. Что я робею.
Скажи, моя красивая звезда:
Меня ты любишь? Будешь ли моею?
Да или нет? - И вдруг услышал: - Да!

Что это, бред? Иль сердце виновато?
Иль просто клен прошелестел листвой?
Он обернулся: в пламени заката
Она стояла за его спиной.

Он мог поклясться, что такой прекрасной
Еще ее не видел никогда.
- Да, мой мучитель! Да, молчун несчастный!
Да, жалкий трус! Да, мой любимый! Да!

ТРУСИХА

Шар луны под звездным абажуром
Озарял уснувший городок.
Шли, смеясь, по набережной хмурой
Парень со спортивною фигурой
И девчонка - хрупкий стебелек.

Видно, распалясь от разговора,
Парень, между прочим, рассказал,
Как однажды в бурю ради спора
Он морской залив переплывал,

Как боролся с дьявольским теченьем,
Как швыряла молнии гроза.
И она смотрела с восхищеньем
В смелые, горячие глаза...

А потом, вздохнув, сказала тихо:
- Я бы там от страха умерла.
Знаешь, я ужасная трусиха,
Ни за что б в грозу не поплыла!

Парень улыбнулся снисходительно,
Притянул девчонку не спеша
И сказал:- Ты просто восхитительна,
Ах ты, воробьиная душа!

Подбородок пальцем ей приподнял
И поцеловал. Качался мост,
Ветер пел... И для нее сегодня
Мир был сплошь из музыки и звезд!

Так в ночи по набережной хмурой
Шли вдвоем сквозь спящий городок
Парень со спортивною фигурой
И девчонка - хрупкий стебелек.

А когда, пройдя полоску света,
В тень акаций дремлющих вошли,
Два плечистых темных силуэта
Выросли вдруг как из-под земли.

Первый хрипло буркнул: - Стоп, цыпленки!
Путь закрыт, и никаких гвоздей!
Кольца, серьги, часики, деньжонки -
Все, что есть, - на бочку, и живей!

А второй, пуская дым в усы,
Наблюдал, как, от волненья бурый,
Парень со спортивною фигурой
Стал спеша отстегивать часы.

И, довольный, видимо, успехом,
Рыжеусый хмыкнул: - Эй, коза!
Что надулась?! - И берет со смехом
Натянул девчонке на глаза.

Дальше было все как взрыв гранаты:
Девушка беретик сорвала
И словами: - Мразь! Фашист проклятый! -
Как огнем детину обожгла.

- Комсомол пугаешь? Врешь, подонок!
Ты же враг! Ты жизнь людскую пьешь! -
Голос рвется, яростен и звонок:
- Нож в кармане? Мне плевать на нож!

За убийство - стенка ожидает.
Ну, а коль от раны упаду,
То запомни: выживу, узнаю!
Где б ты ни был, все равно найду!

И глаза в глаза взглянула твердо.
Тот смешался: - Ладно... тише, гром...-
А второй промямлил: - Ну их к черту! -
И фигуры скрылись за углом.

Лунный диск, на млечную дорогу
Выбравшись, шагал наискосок
И смотрел задумчиво и строго
Сверху вниз на спящий городок,

Где без слов по набережной хмурой
Шли, чуть слышно гравием шурша,
Парень со спортивною фигурой
И девчонка - слабая натура,
"Трус" и "воробьиная душа".

Ты далеко сегодня от меня
И пишешь о любви своей бездонной
И о тоске-разлучнице бессонной,
Точь-в-точь все то же, что пишу и я.

Ах, как мы часто слышим разговоры,
Что без разлуки счастья не сберечь.
Не будь разлук, так не было б и встреч,
А были б только споры да раздоры.

Конечно, это мудро, может статься.
И все-таки, не знаю почему,
Мне хочется, наперекор всему,
Сказать тебе: — Давай не разлучаться!

Я думаю, что ты меня поймешь:
К плечу плечо — и ни тоски, ни стужи!
А если и поссоримся — ну что ж,
Разлука все равно намного хуже!

1972г.
ТЫ НЕ СОМНЕВАЙСЯ

Кружит ветер звездную порошу,
В переулки загоняя тьму.
Ты не сомневайся: я хороший.
Быть плохим мне просто ни к чему!

Не подумай, что играю в прятки,
Что хитрю или туманю свет.
Есть во мне, конечно, недостатки,
Ну зачем мне говорить, что нет?

Впрочем, что хвальба иль бичеванье.
На какой аршин меня ни мерь,
Знай одно: что человечьим званьем
Я горжусь. И ты мне в этом верь.

Я не лжив ни в слове и ни в песне.
Уверяю: позы в этом нет.
Просто быть правдивым интересней.
Жить светлей. И в этом весь секрет.

И не благ я вовсе ожидаю,
За дела хватаясь с огоньком.
Просто потому, что не желаю
Жить на свете крохотным жучком.

Просто в жизни мне всегда тепло
Оттого, что есть цветы и дети.
Просто делать доброе на свете
Во сто крат приятнее, чем зло.

Просто потому, что я мечтаю
О весне и половодьях рек,
Просто потому, что ты такая -
Самый милый в мире человек!

Выходи ж навстречу, не смущайся!
Выбрось все "зачем" и "почему".
Я хороший. Ты не сомневайся!
Быть другим мне просто ни к чему!

УЛЕТАЮТ ПТИЦЫ

Осень паутинки развевает,
В небе стаи будто корабли -
Птицы, птицы к югу улетают,
Исчезая в розовой дали...

Сердцу трудно, сердцу горько очень
Слышать шум прощального крыла.
Нынче для меня не просто осень -
От меня любовь моя ушла.

Улетела, словно аист-птица,
От иной мечты помолодев,
Не горя желанием проститься,
Ни о чем былом не пожалев.

А былое - песня и порыв.
Юный аист, птица-длинноножка,
Ранним утром постучал в окошко,
Счастье мне навечно посулив.

О, любви неистовый разбег!
Жизнь, что обжигает и тревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.

Был тебе я предан, словно пес,
И за то, что лаской был согретым,
И за то, что сына мне принес
В добром клюве ты веселым летом.

Как же вышло, что огонь утих?
Люди говорят, что очень холил,
Лишку сыпал зерен золотых
И давал преступно много воли.

Значит, баста! Что ушло - пропало.
Я солдат. И, видя смерть не раз,
Твердо знал: сдаваться не пристало,
Стало быть, не дрогну и сейчас.

День окончен, завтра будет новый.
В доме нынче тихо... никого...
Что же ты наделал, непутевый,
Глупый аист счастья моего?!

Что ж, прощай и будь счастливой, птица!
Ничего уже не воротить.
Разбранившись - можно помириться.
Разлюбивши - вновь не полюбить.

И хоть сердце горе не простило,
Я, почти чужой в твоей судьбе,
Все ж за все хорошее, что было,
Нынче низко кланяюсь тебе...

И довольно! Рву с моей бедою.
Сильный духом, я смотрю вперед.
И, закрыв окошко за тобою,
Твердо верю в солнечный восход!

Он придет, в душе растопит снег,
Новой песней сердце растревожит.
Человек, когда он человек,
Без любви на свете жить не может.

***
ПАРОДИЯ
Евгений Евтушенко
                Я разный - я натруженный и праздный,
                Я целе- и нецелесообразный.
                Я весь несовместимый, неудобный,
                Застенчивый и наглый, злой и добрый.
                (Е.Евтушенко)
             
 Я разный, черный, белый и зеленый.
 Я червь и бог, былинка и Казбек.
 Я - женоненавистный и влюбленный,
 Я - вздорно-нежно-грубый человек.

 Постичь себя я день и ночь пытаюсь.
 И то смеюсь, то вовсе не смеюсь.
 Я сам собой до дрожи восхищаюсь
 И сам себя по вечерам боюсь.

 Я - высшая и низшая оценка.
 Я то брюнет, то дымчатый блондин.
 Я сам себе порой не Евтушенко
 И даже маме иногда не сын.

 Борясь за славу всюду и всегда,
 Я дорасти до классиков стараюсь.
 И все тянусь, все время удлиняюсь,
 Да только все куда-то не туда.

1962г
               
              ЧУДАЧКА

Одни называют ее чудачкой
И пальцем на лоб - за спиной, тайком.
Другие - принцессою и гордячкой,
А третьи просто синим чулком.

Птицы и те попарно летают,
Душа стремится к душе живой.
Ребята подруг из кино провожают,
А эта одна убегает домой.

Зимы и весны цепочкой пестрой
Мчатся, бегут за звеном звено...
Подруги, порой невзрачные просто,
Смотришь - замуж вышли давно.

Вокруг твердят ей: - Пора решаться.
Мужчины не будут ведь ждать, учти!
Недолго и в девах вот так остаться!
Дело-то катится к тридцати...

Неужто не нравился даже никто? -
Посмотрит мечтательными глазами:
- Нравиться нравились. Ну и что? -
И удивленно пожмет плечами.

Какой же любви она ждет, какой?
Ей хочется крикнуть: "Любви-звездопада!
Красивой-красивой! Большой-большой!
А если я в жизни не встречу такой,
Тогда мне совсем никакой не надо!"

 
         АРТИСТКА

Концерт. На знаменитую артистку,
Что шла со сцены в славе и цветах,
Смотрела робко девушка-хористка
С безмолвным восхищением в глазах.

Актриса ей казалась неземною
С ее походкой, голосом, лицом.
Не человеком - высшим божеством,
На землю к людям посланным судьбою.

Шло "божество" вдоль узких коридоров,
Меж тихих костюмеров и гримеров,
И шлейф оваций гулкий, как прибой,
Незримо волочило за собой.

И девушка вздохнула:- В самом деле,
Какое счастье так блистать и петь!
Прожить вот так хотя бы две недели,
И, кажется, не жаль и умереть!

А "божество" в тот вешний поздний вечер
В большой квартире с бронзой и коврами
Сидело у трюмо, сутуля плечи
И глядя вдаль усталыми глазами.

Отшпилив, косу в ящик положила,
Сняла румянец ватой не спеша,
Помаду стерла, серьги отцепила
И грустно улыбнулась:- Хороша...

Куда девались искорки во взоре?
Поблекший рот и ниточки седин...
И это все, как строчки в приговоре,
Подчеркнуто бороздками морщин...

Да, ей даны восторги, крики "бис",
Цветы, статьи "Любимая артистка!",
Но вспомнилась вдруг девушка-хористка,
Что встретилась ей в сумраке кулис.

Вся тоненькая, стройная такая,
Две ямки на пылающих щеках,
Два пламени в восторженных глазах
И, как весенний ветер, молодая...

Наивная, о, как она смотрела!
Завидуя... Уж это ли секрет?!
В свои семнадцать или двадцать лет
Не зная даже, чем сама владела.

Ведь ей дано по лестнице сейчас
Сбежать стрелою в сарафане ярком,
Увидеть свет таких же юных глаз
И вместе мчаться по дорожкам парка...

Ведь ей дано открыть мильон чудес,
В бассейн метнуться бронзовой ракетой,
Дано краснеть от первого букета,
Читать стихи с любимым до рассвета,
Смеясь, бежать под ливнем через лес...

Она к окну устало подошла,
Прислушалась к журчанию капели.
За то, чтоб так прожить хоть две недели,
Она бы все, не дрогнув, отдала!

БАЛЛАДА О НЕНАВИСТИ И ЛЮБВИ

I

Метель ревет, как седой исполин,
Вторые сутки не утихая,
Ревет, как пятьсот самолетных турбин,
И нет ей, проклятой, конца и края!

Пляшет огромным белым костром,
Глушит моторы и гасит фары.
В замяти снежной аэродром,
Служебные здания и ангары.

В прокуренной комнате тусклый свет,
Вторьте сутки не спит радист,
Он ловит, он слушает треск и свист,
Все ждут напряженно: жив или нет?

Радист кивает: - Пока еще да,
Но боль ему не дает распрямиться.
А он еще шутит: мол, вот беда -
Левая плоскость моя никуда!
Скорее всего, перелом ключицы...

Где-то буран, ни огня, ни звезды
Над местом аварии самолета.
Лишь снег заметает обломков следы
Да замерзающего пилота.

Ищут тракторы день и ночь,
Да только впустую. До слез обидно.
Разве найти тут, разве помочь -
Руки в полуметре от фар не видно?

А он понимает, а он и не ждет,
Лежа в ложбинке, что станет гробом.
Трактор, если даже придет,
То все равно в двух шагах пройдет
И не заметит его под сугробом.

Сейчас любая зазря операция.
И все-таки жизнь покуда слышна.
Слышна, ведь его портативная рация
Чудом каким-то, но спасена.

Встать бы, но боль обжигает бок,
Теплой крови полон сапог,
Она, остывая, смерзается в лед.
Снег набивается в нос и рот.

Что перебито? Понять нельзя.
Но только не двинуться, не шагнуть!
Вот и окончен, видать, твой путь!
А где-то сынишка, жена, друзья...

Где-то комната, свет, тепло...
Не надо об этом! В глазах темнеет...
Снегом, наверно, на метр замело,
Тело сонливо деревенеет...

А в шлемофоне звучат слова:
- Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! -
Тупо кружится голова...
- Алло! Мужайся! Тебя разыщут!..

Мужайся? Да что он, пацан или трус?!
В каких ведь бывал переделках грозных.
- Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -
А про себя добавляет: "Боюсь,
Что будет все, кажется, слишком поздно..."

Совсем чугунная голова.
Кончаются в рации батареи.
Их хватит еще на час или два.
Как бревна руки... спина немеет...

- Алло! - это, кажется, генерал.
- Держитесь, родной, вас найдут, откопают... -
Странно: слова звенят, как кристалл,
Бьются, стучат, как в броню металл,
А в мозг остывший почти не влетают...

Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,
Как мало, наверное, необходимо:
Замерзнув вконец, оказаться в тепле,
Где доброе слово да чай на столе,
Спирта глоток да затяжка дыма...

Опять в шлемофоне шуршит тишина.
Потом сквозь метельное завыванье:
- Алло! Здесь в рубке твоя жена!
Сейчас ты услышишь ее. Вниманье!

С минуту гуденье тугой волны,
Какие-то шорохи, трески, писки,
И вдруг далекий голос жены,
До боли знакомый, до жути близкий!

- Не знаю, что делать и что сказать.
Милый, ты сам ведь отлично знаешь,
Что, если даже совсем замерзаешь,
Надо выдержать, устоять!

Хорошая, светлая, дорогая!
Ну как объяснить ей в конце концов,
Что он не нарочно же здесь погибает,
Что боль даже слабо вздохнуть мешает
И правде надо смотреть в лицо.

- Послушай! Синоптики дали ответ;
Буран окончится через сутки.
Продержишься? Да?
- К сожаленью, нет...
- Как нет? Да ты не в своем рассудке!

Увы, все глуше звучат слова.
Развязка, вот она, - как ни тяжко,
Живет еще только одна голова,
А тело - остывшая деревяшка.

А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!
Держись! Часов через пять рассвет.
Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!
Ну есть ли хоть шанс?
- К сожалению, нет...

Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.
Как трудно последний привет послать!
И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -
Голос резкий, нельзя узнать.
Странно. Что это может значить?

- Поверь, мне горько тебе говорить.
Еще вчера я б от страха скрыла.
Но раз ты сказал, что тебе не дожить,
То лучше, чтоб после себя не корить,
Сказать тебе коротко все, что было.

Знай же, что я дрянная жена
И стою любого худого слова.
Я вот уже год как тебе неверна
И вот уже год как люблю другого!

О, как я страдала, встречая пламя
Твоих горячих восточных глаз -
Он молча слушал ее рассказ.
Слушал, может, последний раз,
Сухую былинку зажав зубами.

- Вот так целый год я лгала, скрывала,
Но это от страха, а не со зла.
- Скажи мне имя!..-
Она помолчала,
Потом, как ударив, имя сказала,
Лучшего друга его назвала!

Затем добавила торопливо:
- Мы улетаем на днях на юг.
Здесь трудно нам было бы жить счастливо.
Быть может, все это не так красиво,
Но он не совсем уж бесчестный друг.

Он просто не смел бы, не мог, как и я,
Выдержать, встретясь с твоими глазами.
За сына не бойся. Он едет с нами.
Теперь все заново: жизнь и семья.

Прости. Не ко времени эти слова.
Но больше не будет иного времени. -
Он слушает молча. Горит голова...
И словно бы молот стучит по темени...

- Как жаль, что тебе ничем не поможешь!
Судьба перепутала все пути.
Прощай! Не сердись и прости, если можешь!
За подлость и радость мою прости!

Полгода прошло или полчаса?
Наверно, кончились батареи.
Все дальше, все тише шумы... голоса...
Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

Оно грохочет и бьет в виски!
Оно полыхает огнем и ядом.
Оно разрывается на куски!
Что больше в нем: ярости или тоски?
Взвешивать поздно, да и не надо!

Обида волной заливает кровь.
Перед глазами сплошной туман.
Где дружба на свете и где любовь?
Их нету! И ветер, как эхо, вновь:
Их нету! Все подлость и все обман!

Ему в снегу суждено подыхать,
Как псу, коченея под стоны вьюги,
Чтоб два предателя там, на юге,
Со смехом бутылку открыв на досуге,
Могли поминки по нем справлять?!

Они совсем затиранят мальца
И будут усердствовать до конца,
Чтоб вбить ему в голову имя другого
И вырвать из памяти имя отца!

И все-таки светлая вера дана
Душонке трехлетнего пацана.
Сын слушает гул самолетов и ждет.
А он замерзает, а он не придет!

Сердце грохочет, стучит в виски,
Взведенное, словно курок нагана.
От нежности, ярости и тоски
Оно разрывается на куски.
А все-таки рано сдаваться, рано!

Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?
Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!
Чудо? Вы скажете, нужно чудо?
Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

Надо любою ценой подняться
И, всем существом устремясь вперед,
Грудью от мерзлой земли оторваться,
Как самолет, что не хочет сдаваться,
А, сбитый, снова идет на взлет!

Боль подступает такая, что кажется,
Замертво рухнешь в сугроб ничком!
И все-таки он, хрипя, поднимается.
Чудо, как видите, совершается!
Впрочем, о чуде потом, потом...

Швыряет буран ледяную соль,
Но тело горит, будто жарким летом,
Сердце колотится в горле где-то,
Багровая ярость да черная боль!

Вдали сквозь дикую карусель
Глаза мальчишки, что верно ждут,
Они большие, во всю метель,
Они, как компас, его ведут!

- Не выйдет! Неправда, не пропаду! -
Он жив. Он двигается, ползет!
Встает, качается на ходу,
Падает снова и вновь встает...

II

К полудню буран захирел и сдал.
Упал и рассыпался вдруг на части.
Упал будто срезанный наповал,
Выпустив солнце из белой пасти.

Он сдал, в предчувствии скорой весны,
Оставив после ночной операции
На чахлых кустах клочки седины,
Как белые флаги капитуляции.

Идет на бреющем вертолет,
Ломая безмолвие тишины.
Шестой разворот, седьмой разворот,
Он ищет... ищет... и вот, и вот -
Темная точка средь белизны!

Скорее! От рева земля тряслась.
Скорее! Ну что там: зверь? человек?
Точка качнулась, приподнялась
И рухнула снова в глубокий снег...

Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!
Ровно и плавно гудят машины.
И первой без лесенки прямо в сугроб
Метнулась женщина из кабины!

Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!
Я знала... Все будет так, не иначе!.. -
И, шею бережно обхватив,
Что-то шептала, смеясь и плача.

Дрожа, целовала, как в полусне,
Замерзшие руки, лицо и губы.
А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:
- Не смей... Ты сама же сказала мне...

- Молчи! Не надо! Все бред, все бред!
Какой же меркой меня ты мерил?
Как мог ты верить?! А впрочем, нет,
Какое счастье, что ты поверил!

Я знала, я знала характер твой!
Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!
И нужен был шанс, последний, любой!
А ненависть может гореть порой
Даже сильней любви!

И вот говорю, а сама трясусь,
Играю какого-то подлеца.
И все боюсь, что сейчас сорвусь,
Что-нибудь выкрикну, разревусь,
Не выдержав до конца!

Прости же за горечь, любимый мой!
Всю жизнь за один, за один твой взгляд,
Да я, как дура, пойду за тобой
Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад!

И были такими глаза ее,
Глаза, что любили и тосковали,
Таким они светом сейчас сияли,
Что он посмотрел в них и понял все!

И, полузамерзший, полуживой,
Он стал вдруг счастливейшим на планете.
Ненависть, как ни сильна порой,
Не самая сильная вещь на свете!

"Сатана"


Ей было двенадцать, тринадцать - ему,
Им бы дружить всегда.
Но люди понять не могли, почему
Такая у них вражда?!

Он звал её "бомбою" и весной
Обстреливал снегом талым.
Она в ответ его "сатаной",
"Скелетом" и "зубоскалом".

Когда он стекло мячом разбивал,
Она его уличала.
А он ей на косы жуков сажал,
Совал ей лягушек и хохотал,
Когда она верещала.

Ей было пятнадцать, шестнадцать - ему,
Но он не менялся никак.
И все уже знали давно, почему
Он ей не сосед, а враг.

Он "бомбой" её по-прежнему звал,
Вгонял насмешками в дрожь.
И только снегом уже не швырял
И диких не корчил рож.

Выйдет порой из подъезда она,
Привычно глянет на крышу,
Где свист, где турманов кружит волна,
И даже сморщится: - У, сатана!
Как я тебя ненавижу!

А если праздник приходит в дом,
Она нет-нет шепнёт за столом:
- Ах, как это славно, право, что он
К нам в гости не приглашён!

И мама, ставя на стол пироги,
Скажет дочке своей:
- Конечно! Ведь мы приглашаем друзей,
Зачем нам твои враги!

Ей - девятнадцать. Двадцать - ему.
Они студенты уже.
Но тот же холод на их этаже,
Недругам мир ни к чему.

Теперь он "бомбой" её не звал,
Не корчил, как в детстве, рожи.
А "тётей Химией" величал
И "тётей Колбою" тоже.

Она же, гневом своим полна,
Привычкам не изменяла:
И так же сердилась: - У, сатана! -
И так же его презирала.

Был вечер, и пахло в садах весной.
Дрожала звезда, мигая…
Шёл паренёк с девчонкой одной,
Домой её провожая.

Он не был с ней даже знаком почти,
Просто шумел карнавал,
Просто было им по пути,
Девчонка боялась домой идти,
И он её провожал.

Потом, когда в полночь взошла луна,
Свистя, возвращался назад.
И вдруг возле дома: - Стой, сатана!
Стой, тебе говорят!


Всё ясно, всё ясно! Так вот ты какой?
Значит, встречаешься с ней?!
С какой-то фитюлькой, пустой, дрянной!
Не смей! Ты слышишь? Не смей!

Даже не спрашивай почему! -
Сердито шагнула ближе.
И вдруг, заплакав, прижалась к нему:
- Мой! Не отдам, не отдам никому!
Как я тебя ненавижу!


Ты даже не знаешь


Когда на лице твоём холод и скука,
Когда ты живёшь в раздраженье и споре,
Ты даже не знаешь, какая ты мука,
И даже не знаешь, какое ты горе.


Когда ж ты добрее, чем синь в поднебесье,
А в сердце и свет, и любовь и участье,
Ты даже не знаешь, какая ты песня,
И даже не знаешь, какое ты счастье!

«СВОБОДНАЯ ЛЮБОВЬ»
Слова и улыбки ее, как птицы,
Привыкли, чирикая беззаботно,
При встречах кокетничать и кружиться,
Незримо на плечи парней садиться
И сколько, и где, и когда угодно!

Нарядно, но с вызовом разодета.
А ласки раздаривать не считая
Ей проще, чем, скажем, сложить газету,
Вынуть из сумочки сигарету
Иль хлопнуть коктейль коньяка с «Токаем».

Мораль только злит ее: — Души куцые!
Пещерные люди! Сказать смешно!
Даешь сексуальную революцию,
А ханжество — к дьяволу за окно!—

Ох, диво вы дивное, чудо вы чудное!
Ужель вам и впрямь не понять вовек,
Что «секс-революция» ваша шумная
Как раз ведь и есть тот «пещерный век»!

Когда ни души, ни ума не трогая,
В подкорке и импульсах тех людей
Царила одна только зоология
На уровне кошек или моржей.

Но человечество вырастало,
Ведь те, кто мечтает, всегда правы.
И вот большинству уже стало мало
Того, что довольно таким, как вы.

И люди узнали, согреты новью,
Какой бы инстинкт ни взыграл в крови,
О том, что один поцелуй с любовью
Дороже, чем тысяча без любви!

И вы поспешили-то, в общем, зря
Шуметь про «сверхновые отношения»,
Всегда на земле и при всех поколениях
Были и лужицы и моря.

Были везде и когда угодно
И глупые куры и соловьи,
Кошачья вон страсть и теперь «свободна»,
Но есть в ней хоть что-нибудь от любви?!

Кто вас оциничивал — я не знаю.
И все же я трону одну струну:
Неужто вам нравится, дорогая,
Вот так, по-копеечному порхая,
Быть вроде закуски порой к вину?

С чего вы так — с глупости или холода?
На вечер игрушка, живой «сюрприз»,
Ведь спрос на вас только пока вы молоды,
А дальше, поверьте, как с горки вниз!

Конечно, смешно только вас винить.
Но кто и на что вас принудить может?
Ведь в том, что позволить иль запретить,
Последнее слово за вами все же.

Любовь не минутный хмельной угар.
Эх, если бы вам да всерьез влюбиться!
Ведь это такой высочайший дар,
Такой красоты и огней пожар,
Какой пошляку и во сне не снится!

Рванитесь же с гневом от всякой мрази,
Твердя себе с верою вновь и вновь,
Что только одна, но зато любовь
Дороже, чем тысяча жалких связей!


СТУДЕНТЫ

Проехав все моря и континенты,
Пускай этнограф в книгу занесет,
Что есть такая нация - студенты,
Веселый и особенный народ!

Понять и изучить их очень сложно.
Ну что, к примеру, скажете, когда
Все то, что прочим людям невозможно,
Студенту - наплевать и ерунда!

Вот сколько в силах человек не спать?
Ну день, ну два... и кончено! Ломается!
Студент же может сессию сдавать,
Не спать неделю, шахмат не бросать
Да плюс еще влюбиться ухитряется.

А сколько спать способен человек?
Ну, пусть проспит он сутки на боку,
Потом, взглянув из-под опухших век,
Вздохнет и скажет:- Больше не могу!

А вот студента, если нет зачета,
В субботу положите на кровать,
И он проспит до следующей субботы,
А встав, еще и упрекнет кого-то:
- Ну что за черти! Не дали поспать!

А сколько может человек не есть?
Ну день, ну два... и тело ослабело...
И вот уже ни встать ему, ни сесть,
И он не вспомнит, сколько шестью шесть,
А вот студент - совсем другое дело.

Коли случилось "на мели" остаться,
Студент не поникает головой.
Он будет храбро воздухом питаться
И плюс водопроводною водой!

Что был хвостатым в прошлом человек -
Научный факт, а вовсе не поверье.
Но, хвост давно оставя на деревьях,
Живет он на земле за веком век.

И, гордо брея кожу на щеках,
Он пращура ни в чем не повторяет.
А вот студент, он и с хвостом бывает,
И даже есть при двух и трех хвостах!

Что значит дружба твердая, мужская?
На это мы ответим без труда:
Есть у студентов дружба и такая,
А есть еще иная иногда.

Все у ребят отлично разделяется,
И друга друг вовек не подведет.
Пока один с любимою встречается,
Другой идет сдавать его зачет...

Мечтая о туманностях галактик
И глядя в море сквозь прицелы призм,
Студент всегда отчаянный романтик!
Хоть может сдать на двойку романтизм.

Да, он живет задиристо и сложно,
Почти не унывая никогда.
И то, что прочим людям невозможно,
Студенту - наплевать и ерунда!

И, споря о стихах, о красоте,
Живет судьбой особенной своею.
Вот в горе лишь страдает, как и все,
А может, даже чуточку острее...

Так пусть же, обойдя все континенты,
Сухарь этнограф в труд свой занесет.
Что есть такая нация - студенты,
Живой и замечательный народ!

ЯШКА

Учебно-егерский пункт в Мытищах,
В еловой роще, не виден глазу.
И все же долго его не ищут.
Едва лишь спросишь - покажут сразу.

Еще бы! Ведь там не тихие пташки,
Тут место веселое, даже слишком.
Здесь травят собак на косматого мишку
И на лису - глазастого Яшку.

Их кормят и держат отнюдь не зря,
На них тренируют охотничьих псов,
Они, как здесь острят егеря,-
"Учебные шкуры" для их зубов!

Ночь для Яшки всего дороже:
В сарае тихо, покой и жизнь...
Он может вздремнуть, подкрепиться может,
Он знает, что ночью не потревожат,
А солнце встанет - тогда держись!

Егерь лапищей Яшку сгребет
И вынесет на заре из сарая,
Туда, где толпа возбужденно ждет
И рвутся собаки, визжа и лая.

Брошенный в нору, Яшка сжимается.
Слыша, как рядом, у двух ракит,
Лайки, рыча, на медведя кидаются,
А он, сопя, от них отбивается
И только цепью своей гремит.

И все же, все же ему, косолапому,
Полегче. Ведь - силища... Отмахнется...
Яшка в глину уперся лапами
И весь подобрался: сейчас начнется.

И впрямь: уж галдят, окружая нору,
Мужчины и дамы в плащах и шляпах,
Дети при мамах, дети при папах,
А с ними, лисий учуя запах,
Фоксы и таксы - рычащей сворой.

Лихие "охотники" и "охотницы",
Ружья-то в руках не державшие даже,
О песьем дипломе сейчас заботятся,
Орут и азартно зонтами машут.

Интеллигентные вроде люди!
Ну где же облик ваш человечий?
- Поставят "четверку",- слышатся речи,
Если пес лису покалечит.
- А если задушит, "пятерка" будет!

Двадцать собак и хозяев двадцать
Рвутся в азарте и дышат тяжко.
И все они, все они - двадцать и двадцать -
На одного небольшого Яшку!

Собаки? Собаки не виноваты!
Здесь люди... А впрочем, какие люди?!
И Яшка стоит, как стоят солдаты,
Он знает: пощады не жди. Не будет!

Одна за другой вползают собаки,
Одна за другой, одна за другой...
И Яшка катается с ними в драке,
Израненный, вновь встречает атаки
И бьется отчаянно, как герой!

А сверху, через стеклянную крышу,-
Десятки пылающих лиц и глаз,
Как в Древнем Риме, страстями дышат:
- Грызи, Меркурий! Смелее! Фас!

Ну, кажется, все... Доконали вроде!..
И тут звенящий мальчиший крик:
- Не смейте! Хватит! Назад, уроды!-
И хохот: - Видать, сробел ученик!

Егерь Яшкину шею потрогал,
Смыл кровь...- Вроде дышит еще - молодец!
Предшественник твой протянул немного.
Ты дольше послужишь. Живуч, стервец!

День помутневший в овраг сползает.
Небо зажглось светляками ночными,
Они надо всеми равно сияют,
Над добрыми душами и над злыми...

Лишь, может, чуть ласковей смотрят туда,
Где в старом сарае, при егерском доме,
Маленький Яшка спит на соломе,
Весь в шрамах от носа и до хвоста.

Ночь для Яшки всего дороже:
Он может двигаться, есть, дремать,
Он знает, что ночью не потревожат,
А утро придет, не прийти не может,
Но лучше про утро не вспоминать!

Все будет снова - и лай и топот,
И деться некуда - стой! Дерись!
Пока однажды под свист и гогот
Не оборвется Яшкина жизнь.

Сейчас он дремлет, глуша тоску...
Он - зверь. А звери не просят пощады...
Я знаю: браниться нельзя, не надо,
Но тут, хоть режьте меня, не могу!

И тем, кто забыл гуманность людей,
Кричу я, исполненный острой горечи:
- Довольно калечить души детей!
Не смейте мучить животных, сволочи!

ОЦЕНКА ЛЮБВИ

Он в гости меня приглашал вчера.
- Прошу, по-соседски, не церемониться!
И, кстати, я думаю, познакомиться
Вам с милой моею давно пора.

Не знаю, насколько она понравится,
Да я и не слишком ее хвалю.
Она не мыслитель и не красавица,
Такая, как сотни. Ничем не славится,
Но я, между прочим, ее люблю!

Умчался приветливый мой сосед,
А я вдруг подумал ему вослед:
Не знаю, насколько ты счастлив будешь,
Много ль протянется это лет
И что будет дальше? Но только нет,
Любить ты, пожалуй, ее не любишь...

Ведь если душа от любви хмельна,
То может ли вдруг человек счастливый
Хотя бы помыслить, что вот она
Не слишком-то, кажется, и умна,
И вроде не очень-то и красива.

Ну можно ли жарко мечтать о ней
И думать, что милая, может статься,
Ничем-то от сотен других людей
Не может в сущности отличаться?

Нет, если ты любишь, то вся она,
Бесспорно же, самая романтичная,
Самая-самая необычная,
Ну, словно из радости соткана.

И в синей дали, и в ненастной мгле
Горит она радугой горделивою,
Такая умная и красивая,
Что равных и нету ей на земле!

ДВА МАРШРУТА

Он ей предлагал для прогулок
Дорогу - простого проще:
Налево сквозь переулок
В загородную рощу.

Там тихое птичье пенье,
Ни транспорта, ни зевак,
Травы, уединенье
И ласковый полумрак...

А вот ее почему-то
Тянуло туда, где свет,
Совсем по иному маршруту:
Направо и на проспект.

Туда, где новейшие зданья,
Реклама, стекло, металл.
И где, между прочим, стоял
Дворец бракосочетанья...

Вот так, то с шуткой, то с гневом
Кипела у них война.
Он звал ее все налево,
Направо звала она.

Бежали часы с минутами,
Ни он, ни она не сдавались.
Так наконец и расстались.
Видать, не сошлись маршрутами...
ОТНОСИТЕЛЬНОСТЬ
Ах, как все относительно в мире этом!..
Вот студент огорченно глядит в окно,
На душе у студента темным- темно:
"Запорол" на экзаменах два предмета...

Ну а кто- то сказал бы ему сейчас:
- Эх, чудила, вот мне бы твои печали!
Я "хвосты" ликвидировал сотни раз,
Вот столкнись ты с предательством милых глаз -
Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!

Только третий какой- нибудь человек
Улыбнулся бы:- молодость... люди...люди!..
Мне  бы ваши печали! Любовь навек...
Все проходит на свете. Расстает снег,
И весна на душе еще снова будет!

Ну а если все радости за спиной,
Если возраст подует тоскливой стужей
И сидишь ты беспомощный и седой -
Ничего- то уже не бывает хуже!

А в палате больной, посмотрев вокруг,
Усмехнулся бы горестно: - Ну, сказали!
Возраст, возраст...Простите, мой милый друг,
Мне бы все ваши тяготы и печали!

Вот стоять, опираясь на костыли,
Иль валяться годами (уж вы поверьте),
От веселья и радостей всех вдали,-
Это хуже, наверное, даже смерти!

Только те, кого в мире уж больше нет,
Если б дали им слово сейчас, сказали:
- От каких вы там стонете ваших бед?
Вы же дышите, видите белый свет,
Нам бы все ваши горести и печали!

Есть один только вечный пустой предел...
Вы ж привыкли и попросту позабыли,
Что, какой ни достался бы вам удел,
Если каждый ценил бы все то, что имел,
Как бы вы превосходно на свете жили!

НЕРАВЕНСТВО
Так уж устроено у людей,
Хотите вы этого, не хотите ли,
Но только родители любят детей
Чуть больше, чем дети своих родителей.

Родителям это всегда, признаться,
Обидно и странно. И все же, и все же,
Не надо тут видимо удивляться
И обижаться не надо тоже.

Любовь ведь не лавр под кудрявой кущей.
И чувствует в жизни острее тот,
Кто жертвует, действует, отдает,
Короче: дающий, а не берущий.

Любя безгранично своих детей,
Родители любят не только их,
Но плюс еще то, что в них было вложено:
Нежность, заботы, труды свои,
С невзгодами выигранные бои,
Всего и назвать даже невозможно!

А дети, приняв отеческий труд
И становясь усатыми «детками»,
Уже как должное все берут
И покровительственно зовут
Родителей «стариками» и «предками».

Когда же их ласково пожурят,
Напомнив про трудовое содружество,
Дети родителям говорят:
- Не надо товарищи, грустных тирад!
Жалоб поменьше, побольше мужества!

Так уж устроено у людей,
Хотите вы этого, не хотите ли,
Но только родители любят детей
Чуть больше, чем дети своих родителей.

И все же не стоит детей корить.
Ведь им же не век щебетать на ветках.
Когда-то и им малышей растить,
Все перечувствовать, пережить
И побывать  в «стариках» и «предках»!

РОССИЯ НАЧИНАЛАСЬ НЕ С МЕЧА!
Россия начиналась не с меча,
Она с косы и плуга начиналась.
Не потому, что кровь не горяча,
А потому, что русского плеча
Ни разу в жизни злоба не касалась...

И стрелами звеневшие бои
Лишь прерывали труд ее всегдашний.
Недаром конь могучего Ильи
Оседлан был хозяином на пашне.

В руках, веселых только от труда,
По добродушью иногда не сразу
Возмездие вздымалось. Это да.
Но жажды крови не было ни разу.

А коли верх одерживали орды,
Прости, Россия, беды сыновей.
Когда бы не усобицы князей,
То как же ордам дали бы по мордам!

Но только подлость радовалась зря.
С богатырем недолговечны шутки:
Да, можно обмануть богатыря,
Но победить - вот это уже дудки!

Ведь это было так же бы смешно,
Как, скажем, биться с солнцем и луною.
Тому порукой - озеро Чудское,
Река Непрядва и Бородино.

И если тьмы тевтонцев иль Батыя
Нашли конец на родине моей,
То нынешняя гордая Россия
Стократ еще прекрасней и сильней!

И в схватке с самой лютою войною
Она и ад сумела превозмочь.
Тому порукой - города-герои
В огнях салюта в праздничную ночь!

И вечно тем сильна моя страна,
Что никого нигде не унижала.
Ведь доброта сильнее, чем война,
Как бескорыстье действеннее жала.

Встает заря, светла и горяча.
И будет так вовеки нерушимо.
Россия начиналась не с меча,
И потому она непобедима!



СЕРДЦА МОИХ ДРУЗЕЙ

Пришли друзья. Опять друзья пришли!
Ну как же это славно получается:
Вот в жизни что-то горькое случается,
И вдруг - они! Ну как из под земли!

Четыре честно-искренние взора,
Четыре сердца, полные огня.
Четыре благородных мушкетера,
Четыре веры в дружбу и в меня!

Меня обидел горько человек,
В которого я верил бесконечно.
Но там, где дружба вспыхнула сердечно,
Любые беды - это не навек!

И вот стоят  четыре генерала,
Готовые и в воду, и в огонь!
Попробуй подлость подкрадись и тронь,
И гнев в четыре вскинется кинжала.

Их жизнь суровей всякой строгой повести.
Любая низость - прячься и беги!
Перед тобой четыре друга совести
И всякой лжи четырежды враги!

Пусть сыплет зло без счета горсти соли,
Но если рядом четверо друзей
И если вместе тут четыре воли,
То, значит, сердце вчетверо сильней!

И не свалюсь я под любою ношею,
Когда на всех и радость, и беда.
Спасибо вам за все, мои хорошие!
И дай же  Бог вам счастья навсегда!
7 апреля 1997, Переделкино

ЛИТЕРАТУРНЫМ НЕДРУГАМ МОИМ
Мне просто жаль вас, недруги мои.
Ведь сколько лет, здоровья не жалея,
Ведете вы с поэзией моею
Почти осатанелые бои.

Что ж, я вам верю: ревность — штука злая,
Когда она терзает и грызет,
Ни темной ночью спать вам не дает,
Ни днем работать, душу иссушая.

И вы шипите зло и раздраженно,
И в каждой фразе ненависти груз.
— Проклятье, как и по каким законам
Его стихи читают миллионы
И сколько тысяч знает наизусть!

И в ресторане, хлопнув по второй,
Друг друга вы щекочете спесиво!
— Асадов — чушь. Тут все несправедливо!
А кто талант — так это мы с тобой!..

Его успех на год, ну пусть на три,
А мода схлынет — мир его забудет.
Да, года три всего, и посмотри,
Такого даже имени не будет!

А чтобы те пророчества сбылись,
И тщетность их отлично понимая,
Вы за меня отчаянно взялись
И кучей дружно в одного впились,
Перевести дыханья не давая.

Орут, бранят, перемывают кости,
И часто непонятно, хоть убей,
Откуда столько зависти и злости
Порой бывает в душах у людей!

Но мчат года: уже не три, не пять,
А песни рвутся в бой и не сгибаются,
Смелей считайте: двадцать, двадцать пять.
А крылья — ввысь, и вам их не сломать,
А молодость живет и продолжается!

Нескромно? Нет, простите, весь свой век
Я был скромней апрельского рассвета,
Но если бьют порою как кастетом,
Бьют не стесняясь и зимой и летом,
Так может же взорваться человек!

Взорваться и сказать вам: посмотрите,
Ведь в залы же, как прежде, не попасть,
А в залах негде яблоку упасть.
Хотите вы того иль не хотите —
Не мне, а вам от ярости пропасть!

Но я живу не ради славы, нет,
А чтобы сделать жизнь еще красивей,
Кому-то сил придать в минуты бед,
Влить в чье-то сердце доброту и свет
Кого-то сделать чуточку счастливей!

А если вдруг мой голос оборвется,
О, как вы страстно кинетесь тогда
Со мной еще отчаянней бороться,
Да вот торжествовать-то не придется,
Читатель ведь на ложь не поддается,
А то и адресует кой-куда...

Со всех концов, и это не секрет,
Как стаи птиц, ко мне несутся строки.
Сто тысяч писем — вот вам мой ответ!
Сто тысяч писем светлых и высоких!

Не нравится? Вы морщитесь, кося?
Но ведь не я, а вы меня грызете!
А правду, ничего, переживете!
Вы — крепкие. И речь еще не вся.

А сколько в мире быть моим стихам,
Кому судить поэта и солдата?
Пускай не мне, зато уж и не вам!
Есть выше суд и чувствам и словам.
Тот суд — народ. И заявляю вам,
Что вот в него-то я и верю свято!

Еще я верю (а ведь так и станется!),
Что честной песни вам не погасить.
Когда от зла и дыма не останется,
Той песне, ей-же-богу, не состариться,
А только крепнуть, молодеть и жить!

4.КНИГИ, АННОТАЦИИ
---------------------

Асадов Э. Что такое счастье (Золотая серия поэзии)
416 стр., 2002г. Эксмо-Пресс
Цена:4485 руб.

Каждая строчка Эдуарда Асадова дышит любовью, радостью жизни, верой в добро. Поэт как бы приглашает читателя в волшебное путешествие по миру поэзии, высоких чувств и светлых размышлении. В настоящее издание вошли лучшие образцы лирики поэта, а также ряд его новых, ранее не публиковавшихся стихотворений.

                ************
Асадов Э.
Не проходите мимо любви

В новую книгу известного писателя Э.Асадова вошли не только стихи, но и проза, и воспоминания, и письма к читателям. Каждая строчка в них проникнута характерным для Э.Асадова светлым, жизнеутверждающим мироощущением. "Не проходите мимо любви, - любите нашу землю, дорожите всем прекрасным на ней". Серия: РУССКАЯ КЛАССИКА ХХ ВЕКА
Год издания: 2002
Твердый переплет
624 с.
Цена: 147 руб.
                *****
Стихотворения. Серия: Поэзия XX века
Асадов Э.А.
Цена: 119 руб. 
Твердый переплет, 304 стр., 2001 г.
ISBN   5-255-01373-0

                ***
Не надо отдавать любимых / Стихи /
 Цена: 85,26 руб. 
Автор: Э. Асадов
Более 30 книг, выпущенных за годы творчества Э. А. Асадова, давно уже стали классикой. В новый сборник замечательного поэта-лирика включены стихи прошлых и последних лет, поэмы, миниатюры, прозаические зарисовки и эссе....
                ***
Асадов. Избранное (Асадов Э.А.)
 

 
 
Асадов. Избранное (Асадов Э.А.) - $2.34
 
В сборник Эдуарда Асадова, замечательно российского поэта, вошли наиболее известные, давно полюбившиеся читателям стихотворения, лирическая повесть "Галина", а также новые произведения.

                ***
http://www.sneja-2002.narod.ru - Снежана, источник бодрости и оптимизма. Ее "Привет, как дела, Чмок!" заряжают на целый день. И когда она тут пропала на несколько дней, то сильно чего-то не хватало! И если кто-то подумает, что она просто веселая девчонка, любительница кафешек и Иссык-Куля, то это не так. Да, она веселая девчонка, любительница кафешек и Иссык-Куля. Но она и очень умненькая девушка, ее поэт - Э. Асадов, а сама она юрист.

***
 Я от тебя все чаще слышу,
Мол, время попусту не трать.
Ведь лучше, чем Асадов пишет,
Тебе, увы, не написать.

Елена Звездина (Пермь)
http://www.guelman.ru/slava/kursb2/8.htm

5. СТАТЬИ, ИНТЕРВЬЮ
-----------------------------

Внук Рахметова: Эдуард Асадов - поэт сугубо комсомольский
Глеб Давыдов

Эдуард Аркадьевич Асадов родился 7 сентября 1923 года в городе Мары Туркменской ССР в армянской семье. Его родители были учителями. В возрасте пяти лет лишился отца. Позже переехал вместе с матерью в Свердловск, где тогда жил его дед по матери Иван (Ованес) Калустович Курдов, в прошлом секретарь Чернышевского. В Свердловске пошел в школу, в 1938 году вступил в комсомол, закончил начальное образование в Москве в 1941 году. В первые дни войны ушел добровольцем на фронт, где прошел путь от наводчика до командира батареи. В мае 1944 года был тяжело ранен в боях за освобождение Севастополя и лишился зрения. Выйдя из госпиталя, поступил в Литературный институт имени А.М. Горького, который закончил в 1951 году, получив диплом с отличием. В том же году принят в члены КПСС и в члены Союза писателей. Тогда же в издательстве "Молодая гвардия" вышла его первая книга стихов "Светлые дороги". В разное время работал литконсультантом в "Литературной газете", журналах "Огонек" и "Молодая гвардия", в издательстве "Молодая гвардия". Ныне продолжает активно писать стихи и прозу, которые публикует в издательствах "Славянский диалог", "Эксмо" и "Русская книга".
-Как вы стали поэтом? С чего все началось?

- Началось с детства. Я стихи пишу с восьми лет. Дело в том, что я как бы наследую то, что досталось мне от моего деда Ивана Калустовича Курдова. Мой дедушка был - я его в шутку называл историческим дедушкой - два года секретарем Николая Гавриловича Чернышевского. Когда Чернышевский вернулся из вилюйской ссылки в Астрахань и ему нужна была помощь секретаря, ему порекомендовали моего дедушку, который тогда еще был совсем юношей. Он был влюблен в Чернышевского, восхищался его мыслями, взглядами... Мой дедушка всегда был очень строг, суров, он никогда не позволял никому приносить себе никаких подношений, никогда не лгал, никогда не повышал голоса, все делал только для работы, для дела, не признавал рукопожатий, короче говоря, это был очень волевой человек, человек без недостатков, с которым было даже страшновато: он все делал правильно.

- То есть он подражал Рахметову?

- Я думаю, что когда-то в юности он влюбился в образ Рахметова и не заметил, как этот образ стал его собственным. Он с годами как бы перевоплотился в этот образ. И всю жизнь, не подражая специально, был по взглядам, мыслям, характеру, поведению живой Рахметов. И он мне много дал в смысле характера.

Мой дед был знаком не только с Чернышевским, он еще был знаком с Володей Ульяновым. Он с ним встретился в Казани, в университете. Вместе они там занимались организацией нелегальных студенческих библиотек. У дедушки была интересная судьба. Он научил меня быть правдивым, порядочным, честным и т.д. Это все потом мне в жизни понадобилось.

- По политическим взглядам вы остаетесь коммунистом?

- Дело не в том, коммунист или не коммунист, а в том, что человек исповедует. У нас в стране были тоже не самые правильные политические позиции. У нас говорили, что мы идем к вершинам коммунизма. Я не верю в коммунизм. Вот идея социализма мне понятна: от каждого по способности - каждому по труду. А "от каждого по способности - каждому по потребности" - этого я понять не в состоянии. Как это может быть? Что же, все женщины захотят иметь норковые шубы, все захотят есть черную икру, все захотят иметь большие квартиры? Где же нам взять такие ресурсы? Мне на это отвечали довольно загадочно: что люди будут ко времени коммунизма такие сознательные, что они сами не захотят больше того, что им нужно. Это, конечно, утопия и глупость. "От каждого по способности - каждому по труду" - это справедливо. Вот у нас сейчас эти так называемые новые русские, что, они по труду получают, что ли? Черта с два. Эти огромные капиталы честным трудом нажить нельзя. Я знаю, что честный человек может заработать столько, сколько может заработать человек. Миллиарды долларов - это можно заработать по способности? Я такие способности себе не представляю. За свой труд человек не может получить такие баснословные деньги.

- С кем из литераторов вы были дружны?

- Когда я учился в Литературном институте, у меня появились друзья-литераторы. В литературе у меня был друг - поэт Василий Федоров, потом я дружил с Владимиром Солоухиным, Николаем Доризо, Игорем Кобзевым. Но вот какая штука произошла: пока все было благополучно - были товарищи, были друзья. Но у меня случилась беда, случилось большое горе - ушла из жизни жена, с которой я прожил 36 лет, Галина Валентиновна Асадова, сценическое имя Галина Разумовская, мастер художественного слова, актриса. Когда я остался один - это был очень тяжелый удар для меня, - то литературные мои друзья отделывались общими словами, выражали соболезнования, говорили "не падай духом" - и все, исчезали. А на первый план выдвинулись совсем другие люди - военные люди, от которых я этого даже и не ждал.

Как-то так получилось, что всегда ко мне приходили на выручку, на помощь генералы. Ну генерал - тоже вчерашний солдат. Когда я был ранен, то на звание Героя Советского Союза подали наградной лист четыре генерала - Иван Семенович Стрельбицкий, Вениамин Митрофанович Добников, Сергеев и Черешнюк. Их уже нет на свете никого.

А потом пришли ко мне на помощь еще четыре генерала. Самый главный из них, с которым я дружу уже около 30 лет, - это Виктор Петрович Чибисов. Он сейчас зам. префекта Одинцовского района, он там как бы военный министр - там ведь много военных частей, в Одинцово. Затем начальник Института пограничных войск в Голицыно Юрий Алексеевич Коровенко, Борис Евгеньевич Сергеев и начальник Главного госпиталя пограничных войск Александр Прокофьевич Горячевский. Они все время были рядом и до сих пор рядом со мной, эти четыре генерала.

И еще четыре генерала - видите, как проявилась судьба! Бордюжа Николай Николаевич, который был сначала директором Федеральной службы пограничных войск, потом председателем Совета безопасности, потом председателем Таможенного комитета, а сейчас работает в Министерстве иностранных дел, будет послом в одной из западных держав. Второй генерал, замечательный человек, прекраснейший, который встал на его место, - это директор Федеральной службы пограничных войск, главный, так сказать, пограничник страны Тоцкий Константин Васильевич - тоже генерал-полковник. Его помощник - тоже генерал-полковник (смеется) - это Круглик Владимир Михайлович. И еще четвертый генерал - Заборовский Владимир Иванович. Как раз вчера мы чествовали Николая Николаевича Бордюжу - ему исполнилось 50 лет. Там был и Примаков Евгений Максимович...

- Вы знакомы с Примаковым?

- Он ко мне подошел. Это 22 октября было. Подошел, сказал, что он ко мне очень хорошо относится как к поэту, как к фронтовику. Даже назвал меня героем. И предложил: в честь нашего знакомства давайте выпьем по глоточку. Мы с ним чокнулись. И с ним подошел ко мне губернатор Приморского края Наздратенко. И с ним мы тоже познакомились и подняли бокалы. Я считаю, это очень серьезные и активные люди, я их очень уважаю. И Примакова - он все-таки зарекомендовал себя очень хорошо, - и Наздратенко. И вот мы там, во Дворце культуры пограничных войск, отмечали пятидесятилетие. Очень красиво, очень торжественно все там было. Там было много народа...

- Вы проголосуете за Примакова?

- Наверное. Я еще пока о выборах не думал. Честно говоря, я еще пока не настроен ни на какие выборы. Я настроен на то, чтобы писать, работать. Так что я вам не могу сказать, как я поведу себя в кабинке для голосования. Ну просто мне было приятно, что он подошел ко мне с такими теплыми словами. Я всегда его уважал как политического деятеля, как личность...

- У вас есть стихотворение "Я поэт сугубо комсомольский".

- Комсомол был прекраснейшей организацией. В основе этой организации лежала прекраснейшая идея - объединить молодежные силы для каких-то высоких идеалов. Когда, например, я получил комсомольский билет, в 1938 году, я летел домой просто как на крыльях - счастливый-счастливый. Но, к сожалению, комсомол потом превратили в какую-то бюрократическую организацию, лишенную своих возможностей и прав. Она была просто придатком к партии, и это было очень горько и очень грустно, потому что, по идее, она должна была быть самостоятельной молодежной организацией, которая борется за справедливость, за совесть, занимается культурой, спортом и т. д. Но то, во что превратился комсомол, меня, конечно, очень огорчало, и я до сих пор жалею, что вот так с комсомолом получилось. Может быть, комсомол еще возродится. И, смотрите, комсомола сейчас нет, но и на его месте ничего нет, никакой альтернативы.

- Вы были одним из духовных лидеров комсомольцев. Какие чувства вы испытывали по этому поводу?

- Я чувствовал на себе всегда большую ответственность за то, что скажу, напишу и сделаю. Вы знаете, я очень горжусь тем, что у меня нет ни одной строки, в которой бы я солгал. Ни одной. За каждую свою строку - удачная она, не удачная, все равно - за каждую из них я несу полную ответственность и сегодня. Поэтому я никогда не был перевертышем. Мне было не очень приятно, когда кто-то из моих товарищей перевертывался. Тот же Владимир Солоухин. У него были стихи когда-то в молодости - назывались "Это было в двадцатом", - посвященные приезду Герберта Уэллса к Ленину. О Ленине он писал очень горячие и взволнованные строчки, а потом, когда наступили вот эти новые времена, когда перекройка вся эта пошла, он стал поносить Ленина последними словами, издевался над его образом и т.д. Это же была полная перемена взглядов. Я эти вещи не очень-то хорошо понимаю.

- Есть ли кто-нибудь, кто принял участие в вашей поэтической судьбе, в вашей карьере, если можно так сказать, поэта?

- Первым поэтом, который вдохнул в меня веру в себя, был, как ни странно, детский писатель Корней Иванович Чуковский. Когда я лежал в госпитале, мне было важно узнать, стоят мои стихи чего-нибудь или не стоят. И вот я написал письмо Корнею Ивановичу... Почему я написал ему? Потому что перед этим я прочитал статью, которую Корней Чуковский написал по поводу переводов Анны Радловой из Шекспира. Он от этой Анны Радловой оставил только прическу и туфли, больше ничего, он ее всю вдребезги разбил за эти переводы. И я понял, раз он такой злой, суровый критик, то он не будет меня щадить, скажет мне чистую правду. И я написал ему письмо и послал тетрадочку своих стихов, из госпиталя, лежа на госпитальной койке еще, между операциями. И он, спасибо ему, прислал мне ответ, в котором написал, что, мол, дорогой Эдуард Аркадьевич - мне так было смешно: какой я Эдуард Аркадьевич, когда мне было 20 лет, еще мальчишка был, - я прочел ваши стихи, я никогда не лгал в оценке произведений, не буду лгать и сейчас. И дальше он мои стихи разносит буквально в щепки. Все разнес в пух и прах. Но в конце была приписка, такая концовка: "И все-таки, несмотря на все сказанное выше, я с полной ответственностью хочу вам сказать, что вы - истинный поэт, ибо у вас есть то поэтическое дыхание, которое присуще только поэту. Желаю успехов. Корней Чуковский". Эта приписка, она совершенно окрасила жизнь в другой цвет и свет. Конечно, это мне было очень дорого и важно. С этим напутствием я и пошел дальше.

А когда я поступил в Литературный институт в 1946 году, мне еще помогал - Чуковский передал меня с рук на руки - Сурков Алексей Александрович. Он тогда был главным редактором журнала "Огонек". Чуковский давал мне указания, советы, а потом говорит: "Я уже практически вам помочь не могу. Вам нужен поэт, который может напечатать ваши стихи. Это может сделать Сурков". Сурков тоже со мной долго возился, читал мои стихи, правил, советы давал, но, в конце концов, он впервые меня напечатал. Это было 1 мая 1948 года...

- А с Литературным институтом какие яркие эпизоды вашей жизни связаны?

- Когда я пришел в институт, на меня смотрели с некоторым подозрением. Думали, что я пришел не потому, что у меня есть творческое призвание поэта от рождения, а потому, что я был ранен и поэтому решил заняться литературным трудом. И вот я каждый день, каждый час как бы всем свои творчеством, работой, жизнью доказывал то, что это все - моя жизнь, моя дорога, мое призвание. Когда был объявлен всеинститутский конкурс на лучшее стихотворение - если я не ошибаюсь, в 1948 или в 1949 году, - в нем участвовали все наши лучшие тогда студенты-поэты - и Солоухин, и Ваншенкин, и Кобзев, и Федоров, и Гамзатов. Там была очень суровая комиссия во главе с поэтом Павлом Антокольским, в нее входили и Луговской, и Казин, и Голодный. И вот первое место получил Эдуард Асадов. Это было для меня очень важное событие - оказаться не только достойным учиться в институте, а первым среди всех. Вторую премию получил Владимир Солоухин, третью - Константин Ваншенкин.

Источник: Независимая газета


Эдуард Асадов: `А любить мы все таки будем`
Ирина Иванова

Эдуард Асадов - любимый поэт миллионов и миллионов читателей. Он человек редкой судьбы, редкого мужества и исключительной силы воли. Вся его жизнь - это борьба, борьба со всяческим злом на земле. В годы Великой Отечественной войны - борьба с фашизмом. Война не на жизнь, а на смерть. В послевоенные годы - беспощадная борьба с подлостью, ложью, лицемерием, трусостью. Борьба за любовь, чистоту человеческих отношений, борьба за радость, за счастье человека на земле. А его оружие - поэзия.
И вот этим счастьем, счастьем борьбы за светлые идеалы, за правду, за справедливость, живет поэт Эдуард Асадов.

- Эдуард Аркадьевич, в годы Великой Отечественной войны Вы сражались за освобождение Севастополя. Часто Вы бываете в этом городе?

- 4 мая 1944 года я был ранен под Бильбеком. Сейчас бываю в Севастополе, как правило, каждый год. В День Победы, 9 мая, встречаюсь с фронтовиками и в конце июля приезжаю на праздник Военно-морского флота. Главное, почему езжу туда,- я дышу воздухом Севастополя.

В День Победы по главным улицам города шагают со знаменами фронтовики. Идут дивизии, полки, батальоны, хотя в дивизии и осталось всего-то двадцать человек, а в полку, может быть, десять. Но торжественность марша от этого ничуть не снижается. Жители города стоят шпалерами с двух сторон, фронтовиков забрасывают цветами. Детей протягивают. Кажется, что Севастополь освободили не много лет назад, а только вчера. На главной площади города - площади Нахимова - проходит митинг. Затем наступает минута молчания. Такого не бывает нигде: все фронтовики, все жители города и его гости под торжественные звуки музыки опускаются на одно колено. Потом в 12 часов ночи фронтовики поднимаются на Сапун-гору, стоят у вечного огня и в память о погибших друзьях выпивают боевые 100 грамм.

- Вы ведь почетный гражданин этого города.

- Я горд тем, что по ходатайству жителей горсовет присвоил мне звание "Почетный гражданин города-героя Севастополя". Кстати, на Сапун-горе есть музей "Защита и освобождение Севастополя", в нем - стенд, посвященный мне и моему творчеству. Когда приезжаю, захожу туда всегда. Работники музея во главе с директором Юрием Ивановичем Мазеповым - большие патриоты города.

- Самая последняя Ваша награда - это звание Героя Советского Союза?

- Да, мне ее вручили к 75-летию. Это звание, которым я очень дорожу, присвоено благодаря усилиям командующего артиллерией 2-й гвардейской армии генерала-лейтенанта Ивана Семеновича Стрельбицкого. Я его называю своим фронтовым батькой: он видел меня в бою, видел меня в делах. Иван Семенович даже написал книгу обо мне, о моем детстве, о моей юности, о войне, о моих стихах - "Ради вас, люди". Когда книга вышла из печати в 1979 году, Стрельбицкий вскоре умер. Но дело его не погибло. И награда, пусть только сейчас, все-таки меня нашла.

- Вас окружает огромная читательская любовь. Тяжело ли нести такую ношу?

- Очень трудно. Потому что часто встречаешься не только с горячей человеческой благодарностью, но и со злобой. Когда ко мне пришел успех, я даже боялся брать газету в руки. Ведь ни одного поэта так не ругали в прессе, как меня. Злые критики зубы обломали о мои книги. Не могли простить моего успеха. Однажды я впервые приехал в Ленинград выступать в зале академической капеллы. Каждое стихотворение заставляли читать по два раза. Пришла туда и моя знакомая, Майя Пантелеева, она тогда работала корректором в газете "Смена". И говорит: "Что творится в зале, как тебя встречают! Но готовься, завтра о тебе будет ужасно злобная статья". "Как?- спрашиваю.- Вечер еще только идет".- "Ее уже написали". И действительно, наутро - грубая, злая, оскорбительная статья.

Так что чем больше друзей, тем больше врагов. Так устроен мир. И если бы не было моих горячих сторонников, то я не сумел бы победить в этой битве со злом. Меня всегда поддерживали мои читатели, мои друзья.

Все, что пишу,- это лирика. И стихи о войне, и о любви, и о животных, и гражданские стихи. Темы разные, а атмосфера романтическая остается всегда.

- То есть для Вас любовь - самое важное чувство?

- Именно любовь поставила меня на ноги после моего тяжелейшего ранения. И женская любовь, и любовь к родине. Когда я уходил на фронт, мне было всего 17 лет. 14 июня 1941 года был выпускной бал в 38-й московской школе, а 22 июня началась Великая Отечественная война. Я даже в институт не успел подать заявление. Пошел на фронт добровольцем.

А когда был ранен, меня приходили навещать знакомые девушки. Их теплое отношение, их сердечность помогли мне утвердиться в том, что меня еще можно любить, что я еще чего-то стою. Вы не поверите, мне предложили руку и сердце сразу шесть девушек.

- И Вы ни одну не выбрали?

- Одну выбрал. Правда, не безошибочно. Но это другой разговор. Потом, когда уже учился в институте, когда писал стихи, именно отношение ко мне моих читательниц тоже утверждало меня в жизни. Это помогало чувствовать себя не раненым, не хуже других, а даже где-то лучше. Женское тепло, женская любовь... я получал письма и от мужчин, и от женщин, но именно женская любовь помогла мне удержаться на этой земле.

- И та избранница стала Вашей женой?

- Да. А потом выяснилось, что с ее стороны это было скорее не любовь, а увлечение. Уже спустя много лет я встретил свою настоящую жену.

- Как же Вы встретились?

- Однажды поэта Сергея Наровчатова, бывшего директора Литературного института имени Горького Василия Сидорина, меня и других поэтов пригласили во Дворец культуры МГУ на Стромынке. Когда мы туда пришли, к нам подошла дама, которая заявила: "Товарищи, вы будете сейчас выступать? А я артистка Москонцерта. Меня зовут Галина Валентиновна Разумовская. Я сейчас вылетаю в Ташкент. Вы меня где-то в начале пропустите, чтобы я могла успеть на аэродром". Тогда я спросил: "Что Вы читаете?" Она ответила: "У меня есть программа "Женщины-поэтессы в борьбе за мир". "Почему только женщины? А как же мужчины?" - изумился я. Рядом стоял Василий Сидорин: "Ну... что это за борьба по признаку пола? Нехорошо". Мы немного на эту тему и пошутили. Но мне эта шутка обошлась дорого: пришлось потом жениться. (Улыбается.)

- И Вы начали выступать вместе?

- Когда шел тот концерт, она послушала мои стихи. Помню, что я читал только что написанное стихотворение "Они студентами были", потом "Прямой разговор", "Разрыв". В общем, она послушала и сказала: "Если вам нетрудно, пришлите, пожалуйста, мне эти стихотворения". Это был 1961 год, и мои стихи еще не читали артисты со сцены. Послал. Она мне позвонила: "Я получила. Вчера прочитала. Успех оглушительный..."

Потом Галина Валентиновна приехала в Москву, мы встретились. С тех пор она всегда читала мои стихи, а потом стала вместе со мной выступать на моих литературных вечерах. Был успех, залы были полными. Мы с ней подружились. И когда я расстался со своей первой женой, ушел от этой ужасной, несчастливой жизни, мы поженились с Галиной Валентиновной.

Выступали с ней на протяжении тридцати лет. Объехали весь Советский Союз - от Бреста до Иркутска, от Северодвинска до Тбилиси, Еревана и Ташкента.

- Галина Валентиновна наверняка была счастлива с Вами...

- Надеюсь. У меня много стихов, ей посвященных. Они опубликованы в моей последней книге. Там есть и стихи, написанные после ее смерти.

- А лирическая повесть "Галина" посвящена тоже Вашей жене?

- Нет. Вы знаете, все думают, что это о ней. А я написал эту поэму задолго до знакомства с Галиной Валентиновной.

- Выходит, Вы предугадали встречу с ней?

- Возможно. (Улыбается.) Эту поэму я написал в 1958 году. В 1959 году она была опубликована в журнале. В 60-м вышла отдельной книжкой. И имела большой успех. Меня все время спрашивали: было ли то, что написано в поэме на самом деле? Я отвечал, что сам все придумал. А в 62-м получил письмо из Иркутска от молодой учительницы. Звали ее Галина, муж - Андрей, сын - Сережка. Имена как у главных героев. Галина писала, что читала поэму и плакала, потому что я сумел рассказать о ее судьбе. В конце письма она выразила просьбу - не просьбу, претензию - не претензию: "Только зачем Вы сохранили имена такими, как они есть на самом деле? Лучше их поменять..." (Смеется.)

- Вам ведь приходит очень много откликов на Ваши стихи?

- Всего, наверно, около ста тысяч - целые чемоданы писем. И всегда в них только светлые, взволнованные слова. Например, после публикации стихотворения "Чудачка" мне девушки присылали письма следующего содержания: "Эдуард Аркадьевич, Вам пишет ваша Чудачка". И таких чудачек было много.

- Бывает у Вас так, что после общения с кем-нибудь хочется сразу же написать стихотворение?

- Бывало, но не так часто. Мне надо, чтобы тема отлежалась. Я каждую стихотворную строку долго вынашиваю, как мать вынашивает дитя... Потом наговариваю строчки на магнитофон, правлю, редактирую. Словом, переделываю, переделываю. Потом сажусь за машинку - я сам печатаю на машинке, причем со скоростью средней машинистки...

- Кому первому Вы показываете свои новые стихи?

- Первыми читают стихи мои домашние. Потом товарищи по перу. Например, в студенческие годы - поэт Василий Федоров, поэт Игорь Кобзев, мой товарищ Владимир Солоухин. Еще один - Коля Доризо... В зрелые годы я часто бывал в доме творчества писателей в Переделкине. Кто-то заходил к тебе в комнату, к кому-то ты заходил - и мы друг друга "обчитывали" стихами.

- Поэты любят критиковать друг друга...

- Как писал когда-то Дмитрий Кедрин: "У поэтов есть такой обычай, в круг садясь, оплевывать друг друга". Ну, конечно, я всегда беру в расчет то, что не надо полностью полагаться на отзывы товарищей по перу, потому что они бывают иногда довольно ревнивыми.

Ну а главный мой критик - это мое внутреннее творческое ухо. Потому что я сам чувствую, что получилась, а что нет. Даже если стихотворение уже напечатано. Например, стихотворение, которое Вы, наверно, знаете - "Падает снег": "Падает снег, падает снег - тысячи белых ежат... А по дороге идет человек, и губы его дрожат". Так вот, я его написал, много раз напечатал. А в последней своей книжке добавил еще две строчки: "И пусть твоя дружеская рука в том горе поможет наверняка". Добавил те завершающие строчки, которых не хватало. Так что иногда во мне долго происходит внутренняя творческая работа, и только потом я ставлю окончательную точку.

- А к кошкам Вы действительно плохо относитесь? Во-первых, 1999 год - год кошки. А во-вторых, у Вас есть такое стихотворение "Люблю я собаку за верный нрав...", в котором Вы говорите, что "кошки - лентяйки и дуры".

- Дело в том, что в этом стихотворении я писал не о самих кошках, а о женщинах-кошках. Кстати, это стихотворение было написано, когда моя первая супруга вела себя именно таким образом. И я написал эти стихи, полные горечи. А кошек я не особенно чту, потому что нет в них надежности. Они сегодня у тебя на коленях, завтра у соседа. И кошек у меня никогда не было.

- Значит, Вы любите собак?

- Собак люблю. Собака не продаст, не предаст, не выдаст. Был у меня пес Барон. Я даже посвятил ему стихотворение "Вечер": "Лишь большая собака, мой преданный пес, делит вечер и скуку со мной на двоих… Ты, Барон, не сердись, что дремать не даю. Мы остались вдвоем". Я тогда еще был студентом и очень любил этого пса. У меня остались его фотографии. Это была большая овчарка, морда большая, длинная, уши стоячие, высокие. Красивый был пес.

- Получается, независимо от того, животное это или человек, надо иметь дело с надежными существами...

- Это качество, надежность, я высочайше чту в людях. Это родная сестра верности. И антипод предательства. Должна быть надежность и в любви, и в дружбе.

- Что Вы чувствуете, когда выходит новая Ваша книга?

- Всегда радость. Хотя самую большую радость я все же испытал, когда впервые были напечатаны мои стихи.

- Когда же это было?

- Я начал писать стихи в восемь лет. В школе писал, на фронте, в госпитале. Писал стихи всю жизнь. И когда лежал после ранения в госпитале, мне было важно узнать, стоят ли чего-нибудь мои стихи. А до этого я прочел очень злую статью Корнея Чуковского о переводе произведений Шекспира Анной Радловой. Чуковский вдребезги разнес эту работу. Я подумал, Корней Чуковский - злой критик, он уж точно скажет правду. И прямо из госпиталя я послал ему тетрадочку стихов. Это была весна 1945 года.

- Что же он сказал по поводу Ваших стихов?

- Он прислал мне письмо. Написал: "Дорогой Эдуард Аркадьевич!- Это было смешно, потому что мне было тогда 20 лет - какой я Эдуард Аркадьевич?- Я никогда не кривил душою, а сейчас - тем более". И Чуковский разнес мои стихи в пух и прах. А в конце письма написал: "И все-таки, несмотря на все сказанное, я с полной ответственностью могу Вам сказать, что Вы - истинный поэт. Ибо у Вас есть то лирическое дыхание, которое присуще только поэту. Желаю успеха. Ваш Корней Чуковский". Вот эта приписка в конце письма меня вдохновила, укрепила мою веру...

Так началась моя профессиональная поэтическая дорога. А потом Чуковский написал записочку главному редактору журнала "Огонек" Алексею Александровичу Суркову. Я пришел к нему, и Сурков тоже меня раскритиковал. К тому моменту я уже стал студентом Литературного института имени Горького. Впервые мои стихи опубликовал именно Сурков - в "Огоньке" 1 мая 1948 года.

- Что Вы чувствовали в тот момент?

- Помню, купил журнал в газетном киоске около Дома ученых на нынешней Пречистенке и стоял с ним в руках, счастливый-пресчастливый. В журнале были напечатаны два моих стихотворения: "Мне исполнилось двадцать четыре" и "Вернулся". Мимо меня шли колонны демонстрантов - с плакатами, с музыкой, с оркестрами, а я стоял на обочине тротуара, сжимая в руках первомайский номер журнала, и был на седьмом небе от счастья.

- В прошлом году было ровно 50 лет Вашей первой публикации! А когда вышла Ваша первая книга стихов?

- Конечно, выход первой книги стихов стал для меня большим событием. Я как раз оканчивал Литературный институт, и моей дипломной работой была книга, которая вышла в издательстве "Молодая гвардия" в 1951 году. Она называлась "Светлые дороги". Потом эту книгу переиздали в 1953 году массовым тиражом. Кстати, я окончил Литературный институт с отличием. Каждая новая книга тоже волновала и радовала, но такого пьяного радостного состояния уже не было.

Главное для меня было то, что мои книги люди читали. Сколько я прожил, и никогда они на полках книжных магазинов не залеживаются. Вот, например, мне вчера позвонил редактор и сказал, что последнюю книгу "Страницы любви" "расхватали, как горячие пирожки". Так что мы сейчас думаем, как бы новый тираж запустить.

- Ваши книги выходят вновь и вновь...

- Пять-шесть лет тому назад поэты сомневались, что кто-то будет печатать их книги. Когда однажды я позвонил одному главному редактору, и он начал меня расспрашивать: "Эдуард Аркадьевич, я буду счастлив издать Вашу книгу, а у Вас есть бумага? Надо 10 тонн. А предоплата у Вас есть? Чтобы Вы выкупили весь тираж, а дальше сами его распространяли". Я ответил: "Нет. И не буду я этим никогда заниматься". Сегодня обстановка стала меняться. Как сказал Лев Толстой: "Раны духовные, как и раны физические, зарастают изнутри". Наши раны стали зарастать, люди потянулись к настоящей поэзии, настоящей литературе.

У меня за последние два года вышли однотомник "Не надо сдаваться, люди", двухтомник "А любить мы все-таки будем!", перед Вами лежит книга "Страницы любви", поэтический роман "Не смейте бить человека". Сейчас я удачно сотрудничаю с издательствами "Русская книга", "Русич", "Славянский диалог".

- У Вас есть стихотворение "Когда порой влюбляется поэт...". Эдуард Аркадьевич, так когда поэт влюбляется?

- "Когда порой влюбляется поэт, он в рамки общих мерок не вмещается. Не потому что он избранник - нет. А потому что в золото и свет душа его тогда переплавляется". Это одно из программных моих стихотворений. Когда он влюбляется? Поэт всегда влюблен. В жизнь, в женщину, в красоту.

Я по натуре своей романтик. В стихотворении "Дорожите счастьем, дорожите!.." написал, что надо уметь увидеть в малом - большое, в обычном - необычное: "Красоту увидеть в некрасивом, разглядеть в ручьях разливы рек! Кто умеет в буднях быть счастливым, тот и впрямь счастливый человек!" И сам я живу по этому принципу. Мое стихотворение "Когда мне встречается в людях дурное" заканчивается так: "И все же, и все же я верить не брошу, что надо в начале любого пути с хорошей, с хорошей и только с хорошей, с доверчивой меркою к людям идти!" Такие у меня убеждения.

Источник: Российский "Кто есть кто"
--------------------------------------------------
07-09-02  "ЧЕЛЯБИНСКИЙ РАБОЧИЙ"
Правнук лорда и внук секретаря Чернышевского

Малоизвестные страницы из жизни Эдуарда Асадова, который любит Урал и помнит Кыштым
Виктор РИСКИН

Кыштым

"И может, все вышло не так бы"

В начале 70-х годов прошлого века Эдуард Асадов был очень популярен. Юные почитатели заполняли его строками общие тетради, за редкими сборниками бросались в драку. Пожилые люди, на дух не переносившие поэзию вообще, зачитывались его поэмой "Галина". Без стихов этого поэта немыслим был ни один "сборный" концерт. Что же такое было в асадовских произведениях помимо их простоватости, прямолинейного морализирования, незамысловатости сюжетов и тяжеловатых фраз? А то и было - жизненные картинки, в которых поэзия уходила на второй план, зато на первый выступала сама житейская ситуация, увиденная и прочувствованная автором.

Впрочем, "увиденная" - это не к Асадову: после тяжелейшего фронтового ранения он лишился зрения. Но несчастье не помешало ему откликаться на все перипетии человеческого бытия, требующие нравственной оценки поэта.

Тема измены? Ради бога:

А ему хоть раз бы усомниться

Нужно ль вечно гладить

по головке?

А ему хоть раз бы возвратиться

Раньше срока из командировки.


Лорд Норман

Но сегодня речь не о поэзии Асадова, а об удивительной судьбе поэта и его семьи. На какое-то время в их жизнь вошел Кыштым, здесь началась дружба семьи Асадовых c семьей врача Степана Нарбутовских.

Мало кто знает, что кроме прямых русских и армянских корней в генеалогическом древе Эдуарда Аркадьевича есть и английская ветвь. Дочери путиловского рабочего Вере Андреевой случилось однажды пройтись мимо витой чугунной ограды петербургского особняка. Здесь и увидел ее хозяин особняка - английский лорд Вильям Джозеф Норман. Лорд был женат, имел трех детей и жену Жозефину. Жозефина тяжело болела. Лорд о ней заботился, но: Словом, не прошел мимо нечаянно встретившейся русской девушки. Их дружба переросла в большую любовь, от которой появилось еще трое детей - Вера, Мария и Владимир. Путиловский рабочий Андреев дочь свою проклял и выгнал из дома. Вера с детьми поселилась в небольшом домике на Васильевском спуске, который снял для нее лорд Норман.

Их морганатический брак длился лет 15. Умер Норман еще до революции. Его английские дети уехали в Британию, а русские - в Казань. Здесь дочь Веры Андреевны, Мария, познакомилась с Иваном (Ованесом) Курдовым. Они поженились, родили шестерых детей, среди которых была и Лидия - мать будущего поэта. Несколько слов надо сказать и о дедушке Асадова Иване Курдове. В молодые годы он работал секретарем у писателя, революционера и демократа Чернышевского, когда тот в 1885 году после двадцатилетней ссылки вернулся в Астрахань. Этой подробностью биографии студента Казанского университета Курдова однажды поинтересовался другой студент - 17-летний Володя Ульянов. Будущий вождь мирового пролетариата подошел к Ивану и полюбопытствовал: "Скажите, пожалуйста, вы действительно были секретарем у Чернышевского?.. Это архиинтересно! Я думаю, что было бы хорошо и полезно, если бы в ближайшее время вы рассказали о Николае Гавриловиче всем, кто этого захочет". По окончании университета Курдов стал земским врачом. Последние годы жизни заведовал Свердловским облздравом. Его портрет висит в музее истории медицины Екатеринбурга.

"Свадебный" выстрел

Медиком стала и двоюродная бабушка Асадова Вера Васильевна Андреева (его родная бабушка Мария Васильевна вскоре умерла). 24-летней акушеркой начала она работать в Кыштыме, куда приехала вместе с мамой Верой Андреевной. Здесь в 1898 году она организовала первый в городе родильный дом. Здесь ее свела судьба с известным на Урале доктором Степаном Дементьевичем Нарбутовских. В 20-е годы он возглавлял городскую больницу, а в начале войны в невиданно короткие сроки организовал госпиталь в районе Ближней Дачи. Степан Дементьевич работал в Свердловске, а затем - главным врачом Сысертского детского костно-туберкулезного санатория. Здесь 2 мая 1948 года он погиб:

В тот праздничный день Степан Дементьевич пошел по лесной тропинке в соседний санаторий. Ему надо было посоветоваться с местным агрономом о начале посевной - в те годы при здравницах существовали подсобные хозяйства. 62-летний доктор был, как всегда, элегантно одет - отлично сидящий темный костюм, высокие сапоги. Вышедший навстречу 18-летний парень без промедления вскинул ружье и выстрелил в упор: Как потом выяснилось, у молодого убийцы чуть ли не в тот же вечер должна была быть свадьба. Уже собрались гости, а у жениха - ни приличного костюма, ни обуви. Вот и решил "позаимствовать" у первого встречного. На торжество явился в обновке. Приглашенных это обстоятельство сразу насторожило: в праздники магазины не работают, рынок закрыт, денег у парня не водилось. В милицию поступила анонимка, и на другой день преступника повязали.


Письмо из прошлого

Эту историю рассказала мне Эмилия Ивановна Колосовская - исследователь жизни и деятельности доктора Нарбутовских, создатель прекрасного музея в Кыштымском медицинском училище, названном именем Степана Дементьевича. Она же и проследила связь семьи доктора Нарбутовских с семьей Асадова. Единственное, чего она не знала точно, - где именно находился дом Асадовых. Зато дала телефон в Екатеринбурге, где живет дочь доктора Нарбутовских, 88-летняя Татьяна Степановна. Мне ответил необыкновенно живой, совсем не старый голос: "Вера Андреевна, Вера Васильевна Андреевы и мать поэта Лидия Ивановна Асадова жили в деревянном двухэтажном доме за зданием бывшего райкома партии. Бывал здесь и маленький Эдик".

С Эмилией Ивановной мы сходили на указанное место. Увы, здесь уже вымахала березовая роща, а сама территория давно стала подзапущенным городским садом. Но не покрылась лесными зарослями память людей, которых объединило горе: Передо мной письмо Лидии Ивановны Асадовой. Ему без малого шестьдесят лет и адресовано оно жене Нарбутовских - Екатерине Васильевне: "Я слышала о Вашем горе: Да, как жестока жизнь. Так нелепо погибнуть, как погиб Ст. Дем. из-за какого-то хулигана. Ужасно! Родненькая Екатерина Васильевна, я глубоко сочувствую Вам, но нет слов, чтоб выразить то, что у меня на душе. Я так любила и уважала Ст. Дементьевича, благодаря рассказам тети Веры: Я живу в Москве. Вышла замуж в 1938 году за инженера Трегубенкова, его семья тоже когда-то жила в Кыштыме. С Эдиком у меня тоже большое горе. Он был на фронте и получил тяжелое ранение в лицо, потерял оба глаза и сильно изуродовано лицо. Нет глаз, переносицы, части неба. На лице его черная повязка. Но он молодец, оказался с сильным характером, взял себя в руки. Сейчас Эдинька учится на 4 курсе литературного института им. Горького при Союзе советских писателей. Он женился на молоденькой девушке, получили комнату хорошую, и живет недалеко от меня: Екатерина Васильевна, если это письмо всколыхнет Вас при воспоминании о Лиде Курдовой, напишите. Целую Вас крепко. С приветом, Асадова".


Леди-бабушка

В книге Эдуарда Асадова "Интервью у собственного сердца" есть строки и о Кыштыме: "Вера Андреевна вместе с младшей своей дочерью Верой покинула дом моего деда и поселилась навечно в маленьком уральском городке Кыштыме. Городок этот стоит в самом центре уральской красоты. Две горы Егоза и Сугомак, вокруг сказочная тайга, а посредине огромные озера редкостной чистоты - Синее озеро и Увильды (скорее всего, поэт, ориентируясь на детскую память, называет Синим действительно чистейшее озеро Сугомак - В.Р.). Здесь, в Кыштыме, Вера Андреевна и умерла. И вот тут произошла, честное же слово, удивительная и трогательная вещь. Вера Андреевна была более 15 лет невенчанной женой лорда Нормана, но благородного звания леди никогда не имела. И вот ее дети и внуки решили восстановить справедливость хотя бы посмертно. И на гранитном памятнике над ее могилой была высечена надпись: "Вера Андреевна Андреева. Леди-бабушка". 

"Вы меня растрогали!"

Позвонил в Москву. На другом конце провода откликнулся бодрый голос Эдуарда Аркадьевича Асадова. И не подумаешь, что его обладателю в следующем году исполнится 80 лет.

- Из Кыштыма говорят? Как же, как же, помню. Я жил в нем с 29-го по 31-й год. Прекрасный город. И дом наш нашли? Вы меня просто растрогали! И письмо матери сохранилось? Не знаю, что и сказать. Вы мне подарили большую радость. Нарбутовских отлично знал. Когда мы жили в Свердловске, как заболит, всегда бежал к нему. Степан Дементьевич тогда заведовал отделением в областной больнице. Ну, что сказать о себе: Живу, работаю. После распада Союза ничего не писал. С 1990-го по 1997 год не вышло ни одной книги. В 1997-м умерла моя вторая жена - Галина Валентиновна, с которой прожил 36 лет: Потом снова взялся за перо. За последние четыре года выпустил 11 книг. А за все годы творчества - 48 (!). Да, такое сейчас время. Если раньше члену Союза писателей разрешалось выпускать не больше одной книги в год, то теперь пиши сколько угодно. Главное условие, чтобы на тебя был спрос. Без ложной скромности скажу - на меня есть. Меня считают в издательствах самым читабельным поэтом в стране. Сейчас у меня осталось всего два близких человека. Это моя супруга. Ее тоже зовут Галина, Галина Федоровна. Она помоложе меня, ей 52 года. А самый любимый человечек - моя внучка Кристина. Ей 24 года. Она закончила МГУ и преподает в институте международных отношений - МГИМО. Пожалуйста, передайте большой привет всем кыштымцам, всем уральцам. Помню, люблю. Счастья вам, радости, большой, доброй, благородной человеческой памяти. Это в наше время самое дорогое. Спасибо вам! Я действительно тронут!

ЛЮБОВЬ И ВОЙНА ЭДУАРДА АСАДОВА

7 сентября известному поэту Эдуарду Асадову исполнилось 80 лет. Жизнь Эдуарда Аркадьевича была и остается интересной и творчески насыщенной. 15 лет назад в “Художественной литературе” вышел итоговый трехтомник Асадова, а совсем недавно, к юбилею, издательство “Граница” выпустило полное собрание сочинений в шести томах. “Надеюсь увидеть еще и 9-томник!” - с улыбкой говорит поэт, автор более полусотни книг. “Литературная газета” поздравляет юбиляра и желает ему и поклонникам его поэзии исполнения этого желания.


– Подчас жизнь лирического поэта бывает бедна внешними событиями. Чего нельзя сказать о вашей. Сразу после школы вы попали на фронт…

– Наш выпускной бал в московской школе ‹ 38 был 14 июня 1941 года. Впереди открывалась радостная дорога, и у меня было две мечты: стать поэтом или театральным режиссером. Мы танцевали и не знали, что через неделю на самом деле пойдем и “в дальний путь”, и “на долгие года”. В армию меня еще не призывали по возрасту, но можно было пойти добровольцем, что я и сделал. Через день я уже был на подмосковной станции Алабино, где формировались батареи четырех первых полков секретного в то время оружия - гвардейских минометов “катюш”. Наш 50-й отдельный гвардейский дивизион направили под осажденный Ленинград и сразу, без всякой передышки бросили на передовую. Мы были первыми артиллеристами “катюш”, поэтому носились как ветер с одного участка фронта на другой: давали залпы, разворачивались и мчались дальше. Я, младший сержант, наводчик орудия, дал за первую зиму войны 318 залпов из своего орудия, а это очень много. Я окончил офицерское училище и продолжил воевать. Командовал батареей на Северо-Кавказском и 4-м Украинском фронтах. Об этом подробно рассказываю в книге прозы “Зарницы войны”. На 4-м Украинском я провоевал до мая 1944-го. Шли бои за освобождение Севастополя. В ночь с 3 на 4 мая около степного селения Бельбек мою батарею обнаружили и разбомбили. У нас осталось много снарядов, и надо было погрузить их под покровом ночи и отвезти той батарее, которой снарядов не хватало. Но пока грузили (а каждый снаряд весил 100 килограммов), взошло солнце. Однако нельзя было и не ехать – снаряды были необходимы. В дыму шофер не видел дороги. Тогда я вышел из машины и пошел впереди, показывая путь. Передо мной разорвался снаряд. Я был тяжело ранен. Меня посадили в машину и хотели везти в госпиталь, но я настоял на продолжении боевой операции. Руководил ею до конца. Дальше – госпиталь, операции. Между операциями я писал стихи.

– Ваша творческая биография не менее сложна и интересна…

– Я пишу стихи с восьми лет, и в школе писал, и на фронте. В первый раз прочел стихотворение на публике, когда мне было шестнадцать – 23 февраля 1940 года, в Центральном Доме Советской Армии. Моими первыми слушателями были офицеры и солдаты. Они меня очень хорошо приняли, хотя стихи были еще наивные, юношеские. Мой юбилейный творческий вечер состоится там же, хотя это место теперь называется немного иначе – Центральный Дом Российской Армии. Писать-то я писал, но хотелось узнать, чего стоят эти стихи. Я прочитал критику Корнея Чуковского на переводы Шекспира Анны Радловой. Чуковский так разругал Радлову, что от нее ничего не осталось, кроме туфелек и прически. Тогда я послал ему худенькую тетрадку своих стихов. Корней Иванович ответил, письмо пришло в госпиталь. Мне было 20 лет, а он начал так: “Дорогой Эдуард Аркадьевич!” Дальше он писал, что никогда не кривит душой в оценке стихов, а в моем случае – тем более. И раздолбал вдребезги. Но в конце письма была строчка, которая решила все. Она звучала так: “...Вы – истинный поэт. Ибо у Вас есть то подлинное поэтическое дыхание, которое присуще только поэту!” С этого времени я поверил в себя и в 1946 году поступил в Литинститут. Моими однокурсниками были Евгений Винокуров, Григорий Бакланов, Владимир Солоухин, Владимир Тендряков, Юлия Друнина, Григорий Поженян, Сергей Баруздин, Бенедикт Сарнов, Семен Шуртаков... Моя первая книга стихов “Светлые дороги” вышла весной 1951 года. Это был мой диплом, и меня, к моему величайшему удивлению, сразу приняли в Союз писателей.

– Иногда приходится сталкиваться с мнением, что Асадов – поэт “несерьезный”, слишком лиричный, душевный...

– Поначалу решили, что я эту профессию – поэт – себе придумал. Но постепенно привыкли и относились все лучше и лучше. В Ленинград я впервые приехал выступать со стихами в 50-х годах. Я читал стихи в большом зале Академической капеллы, слушателей было так много, что в гардеробе не хватало мест: люди просто швыряли шубы и манто на пол и мчались в зал. Почти то же самое случилось и во Дворце культуры имени Дзержинского, где зал аж на 1000 мест. Меня заставляли читать некоторые стихи по два раза. Потом за кулисы пришла моя бывшая школьная подруга, которая работала корректором в газете “Смена”. Она сказала мне: “Ты не огорчайся, но завтра про тебя выйдет очень грубая и злая статья”. Меня в ней ругали за то, что среди моих слушателей в зале бывает больше девушек, чем мужчин. Вот так, из года в год, чем больше становилось у меня читателей, тем резче были критические статьи. В начале 60-х самые большие тиражи – по 100 тысяч экземпляров – были у двух поэтов: у меня и у Евтушенко. Критики – ладно, обиднее всего мне было, что и некоторые поэты, которые обнимали меня при встрече, пили со мной за дружбу, за спиной говорили совсем другое. Это было самое горькое.

– Расскажите о людях, которые вас окружали, поддерживали, да и продолжают это делать.

– С первой женой у нас не сложилось, мы расстались. И вот однажды меня и других поэтов пригласили выступить в общежитии МГУ. К нам подошла молодая женщина, мастер художественного слова, артистка Москонцерта Галина Валентиновна Разумовская. Она улетала в Ташкент и попросила нас пропустить ее выступить пораньше. Когда я читал, она стояла за кулисами и слушала. Тогда я в первый раз прочел “Они студентами были”, “Трусиха” и другие новые стихи. Галина Валентиновна попросила прислать их ей в Ташкент, чтобы она включила их там в свою программу. Вскоре она позвонила и сказала, что стихи прошли “на ура”. Она вернулась с гастролей и стала включать мои стихи во все свои программы, а потом стала читать одни только мои стихи. 36 лет продолжалась наша дружба. Галина Валентиновна трагически ушла из жизни из-за сердечного приступа. Я остался совсем один. Товарищи по перу мне звонили, выражали соболезнования. И на этом – все. И только четыре моих друга, все – генералы, бросились ко мне на выручку. Я не сдал творческих позиций, и после большого перерыва у меня вышла книга стихов “Не надо сдаваться, люди!”. И дальше шли книги. Творческая работа и друзья – единственное, что меня держало на плаву после смерти Галины Валентиновны. Мой шеститомник вышел в значительной степени благодаря помощи Александра Георгиевича Гладышева, главы администрации Одинцовского района, и его заместителя по военным делам, генерала Виктора Петровича Чибисова, с которым я дружу вот уже 32 года. И сейчас меня поддерживают друзья и вдохновляют женщины, прежде всего моя супруга Галина Федоровна. И я продолжаю писать.


Беседу вела Надежда ГОРЛОВА

12 сентября в 15.00 в Центральном Доме Российской Армии пройдет творческий вечер Эдуарда Асадова.

© "Литературная газета", 2003

Такого поэта нет
ПСОЙ КОРОЛЕНКО
Эдуард Асадов.
Избранные стихотворения

Дата публикации:  18 Августа 2000

 
"Вы скоро научитесь различать, где поэзия, где вообще не поэзия. Cкажем, Асадов, такого поэта нет", - учил учитель литературы. И сейчас, открывая сборник лучших стихов Асадова, я вспоминаю: читать его не полагалось будущему филологу, а уж если читать, то стебаться: писались пародии, школьники издевались, играли по книжке, кто отгадает банальную или глупую асадовскую рифму: рожки - ножки, пожарище - товарищи, прогулок - переулок, бессонный - бездонный, можно - невозможно, верно - наверно - и все сходилось, к радостному смеху играющих. Шура - дура (встретилось дважды, в поэме "Шурка" и где-то еще), овечьи - человечьи, улицу - курицу, Казбек - человек (много раз, в разных падежах и контекстах), попадались и откровенно пушкинские рифмы (грехи - стихи, может - тревожит, тризне - жизни, вновь - любовь), и с маяковинкой (славно я - главная, градус - порадуюсь), и разлапистые евтушенко-вознесенские, и нарочито-неловкие (тайное - обручальное, чванство - начальство, новом - домом), и в ужасающем количестве - грамматические, и, наоборот, вдруг богатые, крепкие, показывающие, что парень если хочет - может, несмотря на ярлык "не поэзии".

Все говорили: "Такого поэта - нет", - и все питали к нему довольно сильные чувства: сарказм, раздражение, ненависть. Все знали, что он, такой, существует, прошел всю войну, на войне потерял зрение, слепой поэт, человек-легенда, автор Стихов о рыжей дворняге, автор исполненных катарсиса стихов - "не стихов" о любви... Они студентами были, они друг друга любили... Сатана... Проверяйте любовь, проверяйте... Все эти и другие стихи не могли оставить самого бесчувственного сухаря и чурбана равнодушным. В миллионах советских школ девчонки переписывали их в песенники, сколько бы им ни бубнили учителя, что это "не поэзия". Да и бубнили ли? Простые учителя в простых школах наверняка не бубнили. Девочек (а в простых школах - и учителей) не пугали смешные рифмы, просодический хаос (беспечное чередование абаб, абба и аабб, да еще с нефиксированным распределением мужских и женских клаузул, "невозможным" для русской поэзии), утрированно-графоманское отношение к ритму (корявенький дольник чаще всего), к стиху и строфике, слова для рифмы.

Как "литературная репутация" Асадов практически не существует. Его отторгает не только традиционный "интеллигентский" канон, но и любой из известных "антиканонов". Он не идет как "советский" трэш, а мог бы: "Так вспыхни и брызни во все концы, // Наш гнев, наша дружба и светлый разум, // Чтоб все шовинисты и подлецы // Везде, как клопы, передохли разом!" Не заподозришь его ни в "концепте" (ср. Сорокин, Кибиров), ни в перестроечном стебе Коркии или Иртеньева, ни в по-своему искреннем у-нас-была-великая-эпоха - дискурсе другого Эдуарда (Савенко). И.Ратушинская, И.Елагин или Наум Коржавин, авторы абсолютно немандельштамных стихов, высокомерно не сочтут Асадова за поэта, отчасти из-за просодии, отчасти из-за нехватки крутого статуса диссидента.

А кто еще так много и непосредственно писал о любви? Не той, о которой нарочно написаны горы книг. О той, которая есть в реальной жизни. Они студентами были, они друг друга любили. Ютясь в коммуналке, тихо учили уроки, а когда она ляжет, он и посудку помоет, и пол подметет, если она устала. Соседи-злословы ее называли лентяйкой, его - издеваясь - "хозяйкой". Они не знали, что, может, такой и бывает истинная любовь. Но вот она изменяет ему, целуя другого парня, и что же наш герой сделал? Не взял ни гвоздя, ни рубахи, // А молча шагнул назад. И тут соседи сказали: нельзя быть таким Отелло. Подумаешь, целовалась, немножко взыграла кровь. Не знали, какая бывает истинная любовь.

Такая, как у героев "лирической поэмы" Галина. Эта любовь прошла даже испытание "предательством". Геолог Андрей Громов не выдерживает проверки разлукой и в одной экспедиции отдается красивой Татьяне. Сначала Танин взгляд был чем-то вроде лорда: // Не смеялся он и не страдал, // А при встрече холодно и гордо // словно б вам два пальца подавал. Но Таня потом меняется (Где ледок ее спокойных глаз? // Почему так ласково к Андрею // вдруг прильнула девушка сейчас?) - и тут выясняется, что она уже пять лет влюблена в Андрея и ждет его несмотря на то, что он женился на Гале. Галя же в это время лежит в больнице после внезапного нападения хулиганов. Кстати, никто из мужчин не пришел на помощь, в том числе бухгалтер Николай Иваныч, что живет на первом этаже и любит, окно раскрывши - для рифмы! - на ночь, покурить, листая - тут уж точно для рифмы!!! - Беранже. С тех пор у Гали по всему лицу (от уха к носу) проходит некрасивый шрам, так отпугнувший Андрея. Андрей уходит, а Галя рожает ему ребенка и поначалу не прощает (понимаешь, ты предал не меня одну, но нас двоих, нас уже было трое, ты, я и он, сын), а потом, в последней катартической сцене, мы видим, как любовь к сыну примиряет стареющих мать и отца.

Вообще, материнство и отцовство - в числе верховных святынь в поэтическом мире Асадова и в жизненном коде его "лирического героя". Одно из стихотворений - тост - описывает, как влюбленные парень с девушкой отличаются от "просто" парня и девушки, потом "супруги" (так в тексте) - от "просто" влюбленных и, наконец, потом, когда появляется уже смешной птенец, тогда "мать и отец" - это важнее, значительнее, чем "просто влюбленные" и даже чем "просто" "супруги".

В другом стихотворении говорится об армянке Шаганэ Нерсесовне Тальян, размышляющей о том, что было бы, если бы она не отказала Есенину: они бы с Есениным, может быть, поженились, и тогда бы не было никакого Англетера. В философском стихотворении "Любовь и трусость" Асадов дает супругам отличное объяснение их ссор, за которое иначе пришлось бы платить семейному психотерапевту. Ссоры появились оттого, что в супружеской жизни, как черти, вылезают недостатки, скрываемые прежде, при влюбленности, из "трусости". Что ж, сложно бывает в семье, в том числе и с изменами. Вот молодая жена инженера, // душа семейства и командир – физически не изменяла, но, когда обнимала мужа, представляла себя в объятьях то адмирала, то киноактера, // но только, увы, не его самого. И кто знает, может быть, как раз вот такая измена - // самая худшая из измен!

Или - парень в тайге убил белку, а автор жалеет, лучше бы промахнулся парень в эту красоту. В стихотворении Долголетие поэт удивляется, как долго, более ста лет, живут люди в горском поселке, где мирно блеют кудрявые "шашлыки" (вах! - П.К.) // да кричит в можжевельнике чибис-птица. И обещает, что если мы перестанем все время нервничать и научимся постоянно // наши нервы и радости сберегать, // вот тогда уже нас прилетят изучать // представители славного Дагестана! (еще один вах, слушай: Магомет придет к горе - П.К.).

А стихотворение Сатана настолько трогательное, что его невозможно пересказать, а только можно привести целиком. Я этого не буду делать, оно есть в каждом - каждом!!! - девичьем песеннике, и, если хотите, перечитайте Асадова. Девушка все твердит парню: "У, сатана! Как я тебя ненавижу!" А сама любит. Не так ли мы, дети "интеллигентных" родителей, втайне любим Асадова, поэта вне стилей, канонов, литературных конвенций? Культура нам повелела стесняться Асадова и читать со вкусом породистые стихи, ухоженные, как доги и ньюфаундленды. Стихи Асадова подобны рыжей дворняге - той, брошенной кем-то и верной. Читательские письма к нему - те тысячи, миллионы, по выражению самого поэта, писем светлых и высоких - бесспорный патент на право называться поэтом реально народным.

Недавно один знакомый писатель (не Асадов!) сказал мне: "Вот я пишу, а интернет не люблю, потому что в любой момент какая-то дура ответит мне, скажет свое мнение о моем творчестве, а меня не волнует это, зачем мне интернет". Я его проблему не понял, у меня другая ситуация, дуры меня не читают. А Асадова, кстати, читали все: дуры и умные, врачи и инженеры, фабричные девчата и летчики-космонавты, а особенно - студенты и школьники, их песенники, повторяю, полны Асадовым. Синтетический автор, он сразу сделал тот катарсис, тот драйв, который частями делали походная песня, кондово-советский стих, повестушка в журнале "Юность", потрепанный томик Пушкина или Есенина и многое, многое другое. Поэт отвязный, крутой, не подвластный культуре, ни то, ни это, ничто из известного нам, поэт апофатический, такого нет больше. Такого поэта нет.

---------------------------------------------------
12 сентября 2003 года // Культура   
"САНКТ-ПЕТЕРБУРГСКИЕ ВЕДОМОСТИ

Поэт любви и мужества
 
Не так давно в Москве, пробегая по Тверской, я притормозила у большого книжного магазина. В просторном холле привлекла внимание надпись: «Лидер продаж», под которой стояли книжки, шедшие нарасхват. Я заинтересовалась, что же популярно в столице. Крутой детектив? Женский роман?.. Как же я оказалась посрамлена в этих своих догадках. Самым читаемым изданием оказался сборник стихов Эдуарда Асадова. Потом я размышляла над феноменом долгой, уже на протяжении десятилетий, популярности этого автора и, кажется, могу предположить, в чем тут секрет. Его строки, сложенные в классической русской традиции, понятны, а мысли и чувства близки очень и очень многим читателям. Вот так просто. И вообще есть вещи, которые стоит обязательно прочесть в определенном возрасте: «Трех мушкетеров» — и вдохнуть дух отваги и чести. «Я помню чудное мгновенье...» — и уже никогда не снизойти до пошлости в общении с женщиной. В этот же ряд, который продолжать можно долго, лично я ставлю асадовские «Стихи о рыжей дворняге». Они — как прививка против предательства и жестокости. В середине 1980-х «Литературная газета», изучив книжный рынок и обращения в библиотеки, назвала Эдуарда Асадова самым читаемым поэтом советской страны. За свою творческую жизнь он выпустил 54 сборника, не считая переизданий, и собрание сочинений в шести томах. Поэзия и проза. Общий тираж его произведений давно уже исчисляется не одним десятком миллионов. Седьмого сентября Эдуарду Аркадьевичу АСАДОВУ исполнилось 80 лет. Но он и не думает подводить итоги своей творческой биографии.


«...В дыму обугленных зарниц»

С поэтом мы встретились в его московской квартире, но разговор сразу зашел о Петербурге. Дело в том, что наш город дважды потрясающим образом вторгался в судьбу этого человека.

В первый раз задолго до его рождения. Петербурженкой была прабабушка Эдуарда Аркадьевича Вера Андреевна Андреева. Прадедушка — английский лорд Джозеф Вильям Норман — также жил и работал в ХIХ веке в нашем городе. Различие в вере не позволило им заключить церковный брак, но не помешало любить друг друга...

Второе вторжение в судьбу — ленинградская блокада. Уйдя в 17 лет на фронт добровольцем сразу после выпускного бала в 38-й московской школе, он с осени 1941 года по осень 1942-го воевал под Ленинградом наводчиком батареи «катюш». В самых опасных, как говорят солдаты — прорывных, местах: Мга, Войбокало, Гайтолово, Синявино... Впрочем, нет особого смысла перечислять все населенные пункты, возле которых базировалась его батарея: полем боя был весь Волховский фронт.

Под Ленинградом, в перерывах между боями, появились первые поэтические строки Асадова, здесь же он разглядел многие образы и характеры, которые воплотятся в стихи в будущем. От шуточного —

Огонек чадит в жестянке,

Дым махорочный столбом...

Пять бойцов сидят в землянке

И мечтают кто о чем...

(1947 г.)

... до драматичного:

Меж стиснутых пальцев желтела солома,

Поодаль валялся

пустой автомат,

Лежал на задворках отцовского дома

Осколком гранаты

убитый солдат...

(1948 г.)

— Эдуард Аркадьевич, с большинством героев вашего прозаического сборника «Зарницы войны» вы также познакомились под Ленинградом. Хорошо, что эта серия рассказов, не издававшаяся с 1985 года, теперь вышла в собрании сочинений. А знаете, как отзываются о ней читатели, в том числе видевшие войну?

— Интересно...

— Она, кроме того что легка и прекрасно читается, абсолютно правдива тем... что не фиксируется только на трагичном.

— Это взгляд всех или почти всех, кто по-настоящему воевал. Понимаете, на войне была жизнь. Люди влюблялись, шутили, сочиняли стихи. Конечно, было много трагического, но, если фиксировать внимание только на этом, невозможно выжить.

И еще что важно... Я вообще против того сконцентрированного негатива, который, знаете, выплеснулся на страницы нашей литературы и периодических изданий за последние лет пятнадцать. Прежде все красили белой краской, потом стали выбирать один только черный цвет. В жизни так не бывает. Никогда.


* * *

Почти тридцать лет слушатели до отказа заполняли лучшие залы страны, когда там проходили творческие вечера Эдуарда Асадова. Овации, цветы, просьбы по нескольку раз читать любимые стихотворения. В Ленинграде еще и проводы восторженной толпы студентов-филологов на вокзал до «Красной стрелы», которая уносила поэта в Москву... И мало, очень мало кто знал, что довелось совершить и пережить этому человеку, поэту — романтику и певцу любви, на войне. Сам он вспоминал об этом нечасто — виной тому природная скромность плюс, мне кажется, так и не утихшая боль.

А рассказал об этом его командир фронтовой генерал Иван Семенович Стрельбицкий. Командующий артиллерией 2-й гвардейской армии, прошедший три войны и видевший всякое, он был так потрясен подвигом 20-летнего лейтенанта Асадова, что уже в 1970-х годах написал о нем книгу и назвал ее по-солдатски прямо: «Ради вас, люди».

Крымская весна 1944 года. Бои за Севастополь. Эдуард Асадов уже опытный боец, офицер, прошедший специальную учебу и ставший командиром батареи «катюш». Командование решает, что с соседней батареи должен быть дан мощнейший залп, который поможет и спасти жизнь нескольких сотен наших бойцов, и перевернуть обстановку на всем фронте. Но так сложилось, что именно та батарея осталась без снарядов и приказ доставить их туда получает лейтенант Асадов.

Дорога крайне опасная, местами — под прямым фашистским прицелом. Это был, как потом напишет И. С. Стрельбицкий, «рейс сквозь смерть на старенькой грузовой машине по залитой солнцем дороге, на виду у врага, под непрерывным артиллерийским и минометным огнем, под бомбежкой...». «Ехать почти на верную гибель ради спасения товарищей — это подвиг, — продолжает Иван Семенович. — Но вот все, что произошло дальше, уже выходит за рамки обычных представлений о подвиге». Так что же произошло? Взрыв снаряда, сваливший лейтенанта наповал. Ранение в голову такой силы, что при перевязке не хватило санпакета и в дело пошел второй, третий... «Любой врач уверенно бы сказал, — продолжает в своих воспоминаниях генерал, — что у человека, получившего такое ранение, очень мало шансов выжить. И он не способен не только воевать, но и вообще двигаться. А Эдуард Асадов не вышел из боя. Поминутно теряя сознание, он продолжал командовать, выполнять боевую операцию и вести машину к цели, которую теперь он видел уже только сердцем. И задание выполнил. Выполнил блестяще. Подобного случая я за свою долгую военную жизнь не помню».

...Два года госпиталей, двенадцать операций. В двадцать лет — приговор: зрение потеряно навсегда. Но, наверное, явно переборщив с тяжестью ранения, судьба решила быть щедрой в другом и подарила ему любовь. Только за два года госпиталей шесть замечательных девушек сделали ему предложение.


«Я могу тебя очень ждать»

— В поэзии вы великий романтик любви. Знаю, одно время почтальон доставлял вам мешками письма, в которых читательницы просили совета, как поступить в той или иной личной ситуации...

— Да, было такое время. И писали, и приходили. Я, как мог, отвечал на вопросы, но, знаете, и сам черпал из этих встреч многое. Сюжеты, проявления характеров. Не знаю, может быть, это помогало писать более жизненно, что ли.

— А как в вашей собственной судьбе — вы лично переживали то, что воспевали?

Поэт ведет меня в свой рабочий кабинет. Там над письменным столом — портрет очень красивой женщины.

— Ирина Викторова, актриса Центрального детского театра. Героиня моих стихотворений «Трудная роль» и «Осенние строки». Ее не стало в пятидесятых... Ирише я бесконечно благодарен за то, что она стала моей первой, настоящей первой любовью.

— Этот портрет она вам подарила?

— Не совсем этот. Тот, что подарила Ириша, потом уничтожили плохие люди. Но я знал, что такой же портрет висит в фойе, и пошел в театр, где она служила. Там сделали копию... Мне необходимо ее присутствие, когда я сажусь за письменный стол.


* * *

Вообще-то я уже знаю ответ на вопрос о счастье моего героя в любви. Знаю из беспощадно откровенной автобиографической книги «Интервью у собственного сердца».

Не получилось счастья с той девушкой, которая встретила его из госпиталя в 1946-м.

Но были другие, державшие его на плаву. Вот Ириша... Или Галина Валентиновна Асадова (Разумовская), актриса, читавшая на творческих вечерах его стихи и ставшая женой, с которой они замечательно прожили почти тридцать лет. Женщина большого мужества, чей голос на сцене ни разу не дрогнул даже в те моменты, когда в прессе на творчество Асадова обрушивались большей частью несправедливые, а порой даже откровенно злобные выпады. Ее, к сожалению, тоже уже нет...

А женская судьба — едва ли не главная его тема.

Это он, Асадов, разыскал есенинскую Шаганэ и посвятил ей, тогда уже пожилой ереванской учительнице, два замечательных стихотворения.

Это он воспел цыганскую верность — верность реальной женщины, которая с двадцати до сорока лет ждала арестованного любимого, а вдохновленный стихами Вадим Козин переложил их на музыку. («Ах, как бурен цыганский танец...»).

А сколько простых женщин узнавали в его героинях себя, и удивлялись, и плакали...

Нынче для меня

не просто осень —

От меня любовь моя ушла.

Мой следующий вопрос навеян названиями его сборников, которые вышли в последние пару лет и названия которым в свою очередь дали названия новых стихо-творений: «У любви не бывает разлук», «Не проходите мимо любви», «Я могу тебя очень ждать».

— Эдуард Аркадьевич, когда читаешь ваши нынешние строки, то создается ощущение, что вы и сегодня любите и любимы.

— И это правда.

Ощущение времени

— Почему вас не издавали больше десяти лет, с самого начала перестройки?

— Мне кажется, это коснулось не только меня. Вспомните: впечатление, что был момент, когда в стране вообще издавали только «чернуху и порнуху».

— Как вы пережили то время?

— Трудно. Горько. Порой казалось, что меня все забыли. Еще тот период совпал с уходом из жизни Галины Валентиновны.

— Но сейчас выходят стихи, датированные тем периодом...

— Я продолжал писать так, как будто издатель ждет. Каждый день вставал в пять утра, делал гимнастику и брал в руки диктофон, затем печатал получившиеся строки на пишущей машинке.

— Кто ваш самый близкий человек?

— Внучка. Кристина. Она окончила Московский университет и теперь преподает итальянский язык в Институте международных отношений. Она мой самый родной человечек.

— Ваши лучшие друзья — писатели?

— Они из военнослужащих. Четыре генерала — Виктор Петрович Чибисов, Борис Евгеньевич Сергеев, Юрий Алексеевич Коровенко, Алексей Прокопьевич Горячевский. Недавно был на венчании у Константина Ивановича Тоцкого. Знаете, он командовал пограничниками, а теперь представляет нашу страну в НАТО. Они с женой прожили тридцать лет и вот решили больше не грешить и заключить церковный брак.

— Вы верите в Бога?

— Я старался. Но натыкался на такие сомнения... Понимаете, если он есть, то почему позволяет твориться такому чудовищному количеству зла? Или он слабый? Тогда какой же это Бог? Знаете, если найдется человек, который убедительно ответит хотя бы на эти вопросы, я стану самым верующим человеком на земле.

— Вас стараются не замечать центральные средства массовой информации. Вы почему-либо неугодны власти?

— Я никогда никому не угождал и не менял убеждений в зависимости от конъюнктуры, в том числе общественно-политической. Еще студентом Литературного института продолжал открыто поддерживать отношения с преподавателями, против которых затевались несправедливые гонения и которых многие из-за этого начинали сторониться. Ни разу не откликнулся на просьбы руководителей союза писателей подписать очередное письмо против человека, намеченного в жертвы...

Я имел надежды на раннего Ельцина и позже — на Путина. Но слишком многого не могу принять в том, что происходит в нынешней жизни. Никогда не смирюсь с разрушением великой страны. С тем, что наше прошлое осквернено и затоптано. Да, были лагеря, репрессии, но было же и много хорошего! Сколько всего построили, как гордились своей страной... Не приму эту дикую, грабительскую приватизацию, которая попрала все понятия о справедливости, обогатила очень узкую группу людей, а народ ввергла в нищету. И никогда не пойму тех, кто упорно отказывается пересмотреть хотя бы самые вопиющие ее итоги...

Не соглашусь с тем, что не следовало желать Америке поражения в войне с Ираком. Сегодня уже совершенно очевидно, что завоевана почти безоружная страна ради установления контроля над ее нефтью... Кстати, на общественно-политические темы у меня тоже есть стихи — как говорили в прежние времена, гражданского звучания. В них я говорю то же, что сказал сейчас вам.

Так вот, возвращаясь к вашему вопросу... Если меня пригласить в телевизионный эфир, я ведь и там скажу все то же самое. Как знать, может быть, поэтому в завсегдатаях телепередач ходят другие поэты и другие деятели культуры?

— Так кто же вы по взглядам — коммунист, либерал, патриот, демократ?

— А нельзя обойтись без штампов? Я человек, у которого просто есть свои убеждения относительно того, что есть добро и что — зло. И с годами они не меняются.

— Эдуард Аркадьевич, когда, как говорят уже в наше время, вы вернулись к читателям?

— В середине девяностых. Сам ни разу не перешагнул порога издательства, чтобы попросить о выпуске своей книги — однажды позвонили из «ЭКСМО» и предложили сотрудничество. Я очень благодарен этому издательству. Сейчас там у меня выходит несколько книг в год. И все, что издается, расходится почти мгновенно. Это дает силы жить и писать.

— А трудно сознавать наступление настолько круглой даты?

— Нет, я совершенно не чувствую возраста. И живу с ощущением, что смогу на крыльях летать еще долго-долго.


Когда этот материал уже был готов к печати, редакции стало известно, что Эдуарда Асадова поздравил президент России Владимир Путин, высказавший поэту в телеграмме много теплых слов.


Поэт награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» IV степени.
Поздравляем!

                Инна Иванова

6. ИНЕТ-ЗАТРАВКИ ДЛЯ ДИСКУССИИ
====================================

"Здравствуйте уважаемый Игорь Борисович!
Я очень люблю вашу рубрику, являюсь постоянным читателем. Пишу вам потому что просто не знаю к кому обратиться. Мне 15 лет, у меня есть парень. Я его очень люблю, говорят он меня тоже любит. (Кто говорит? Другие? А он сам что думает по этому поводу? -- И.Б.) Дело в том что когда мы остаемся одни, мы друг друга, можно сказать стесняемся. (И это прекрасно! В этом возрасте и нужно друг друга стесняться. -- И.Б.) Наверное ты сейчас думаешь "Вот дура!" (Отнюдь! -- И.Б.) Понимаешь, мы просто почти не говорим, я не знаю с чего начать. Подскажи пожалуйста, как можно заговорить с парнем? Он мой единственная радость, я его люблю и не хочу потерять.
Заранее спасибо.

Таня.
Омск."

Танечка, да элементарно! Хоть это сейчас и не модно, попробуй поговорить с ним о поэзии, о стихах! Допускаю мысль, что он в них может ничего не понимать, что он вообще их не читает и т.д., но это не страшно. Я даже предполагаю, что ты сама их не читаешь. Так начни! И тебе откроется много нового и интересного. Не надо сразу Байрона или какого-нибудь там... Рильке. Для начинающих эти поэты сложноваты. (Хотя Байрон.... Ну ладно.) Купи себе сборник стихов Эдуарда Асадова -- есть сейчас в каждой книжной лавке... (Написал это и уже предвижу возражения интеллектуальных снобов: "Ах, что он девочке советует, так ведь можно навсегда испортить ей вкус..." Мол, почитав Асадова, она уже не поймет большой поэзии, надо сразу начинать с великих... Ни черта подобного! Я, не побоюсь признаться, тоже с него начинал. А потом, ничего, прочитал и Байрона и Рильке. А если она до последних никогда не доберется в силу своей... гм, наследственности? Пусть тогда хоть Асадова читает. Все лучше, чем ничего. Ну ладно, оставим литературоведческие споры, это долгий разговор...)
Так, Танечка, на то, что было в скобках, не обращай внимания, это не для тебя, это для снобов...
Итак, купи эти стихи, прочитай книжку (за ночь проглотишь), а потом расскажи ему о впечатлениях от прочитанного. Можешь даже что-нибудь наизусть продекламировать -- в любом случае это лучше, чем сидеть и тупо слушать Децла. Так разговор и завяжется. Желаю удачи.
До новых встреч.
--------------------------------------------------------
http://www.amadeo.ru/russian/portfolio/multimedia/asadov.htm :
Кроссплатформенный диск «Эдуард Асадов» представляет собой мультимедийный альбом творчества одного из наших поэтов-современников - Эдуарда Аркадьевича Асадова.

Диск содержит автобиографию, избранные стихотворения, фотографии различного периода времени и интервью с писателем.

Система навигации представляет собой виртуальное пространство, отражающее обстановку загородного дома Эдуарда Асадова. Виртуальное пространство реализовано на базе технологии QuickTime VR.

---------------------------------------------------------
http://www.knor.ru/cgi-bin/base.pl?a=0904001
ЛИДЕР ПРОДАЖ!
Эдуард Асадов "Не надо отдавать любимых" Стихи

У стихов Э. А. Асадова – счастливая судьба, их помнят, любят и носят в сердцах вот уже несколько поколений читателей. Более 30 книг, выпушенных за годы творчества, давно уже стали классикой. Такие стихи Э. Асадова, как "Трусиха", "Стихи о рыжей дворняге", "Они студентами были", многие наши современники знают наизусть. В новый сборник замечательного поэта-лирика включены стихи прошлых и последних лет, поэмы, миниатюры, прозаические зарисовки и эссе.
ОТЗЫВЫ:

Ну и пусть критики называют Асадова графоманом, да кем угодно! Главное, что его стихи трогают сердца людей, облагораживают. Кто-то из великих сказал: "Тот, кто умеет растрогать - умеет все". Ведь в этом и есть смысл поэзии, любого искусства - зажечь искорку в сердце человека.
Виктория (06.11.2003 15:55)


-  -
С творчеством Эдуарда Аркадьевича познакомилась этим летом. Ярой фанаткой поэзии не была никогда, понимала только стихи Ницше. Теперь понимаю, чтозря. По-моему, Асадова надо изучать в школе,"Девушку и лесника" учить наизусть.
Луни [luni@bk.ru] (20.01.2003 23:31)


-  -
Асадава читали наизусть мои родители. Именно поэтому эти очень нежные, правдивые и искренние стихи. Мне очень нравится Асадов. Он - супер. На моей книжной полке его сборник стоит рядом со сборниками Цветаевой и Друниной.
Tekila (Ольга) (31.12.2002 18:54)


Лучше Асадова не пишет никто.Всегда, когда мне плохо, я беру в руки сборник стихов этого великолепного поэта и мужественного человека, который, не смотря ни на что, смог жить и сочинять такие прекрасные стихи.
елена (31.12.2002 00:17)


-  -
Асодов - это супер
Наталья [serega@slavutich.kiev.ua] (15.12.2002 16:39)


-  -
трудно спорить с филологами, но на мой "обывательский вкус" это действительно красивые и искренние стихи. ОН пишет то, о чем думаю и я. К сожалению, совершенно случай и недавно попался с руки его сборник. Но с первого же стихотворения ("Обидная любовь") почувствовалось что-то бесконечно просто и вместе с тем родное, свое... Очень-очень нравится
Буря Елена [elena_burya@mail.ru] (24.07.2002 17:43)


-  -
Безумно нравится, просто слов нет!!!!
Sonat (16.07.2002 13:06)


Асадов- не только графоман, но и ВОР, ПЛАГИАТОР!!! В конце 70-х, начале 80-х он присвоил ряд стихотворений, присланных молодыми, неизвестными авторами в редакции Московских изданий, редакторы коих в лучшем случае послали авторам отписки, что не могут опубликовать данную рукопись, а сами передали эти стихи вору Асадову, который сам уже ничего не мог написать, зато переделать пару строчек, слов в чужом творении и подписать своим именем у него хватило и способностей и совести! Позор плагиаторам!!!
Один из обворованных Асадовым. (17.06.2002 03:33)

-  -
Я считаю, что таких авторов, как Э.Асадав в обезательном порядке нужно изучать в школьном курсе литературы в 9м-11м классах.Я могу читать Асадова постоянно и снова, и снова перечитывать.Он лучший.
Анюта [morya18@mail.ru] (23.04.2002 17:50)


Э. Асадов еще при жизни оценивался в профессиональной критике как графоман.Таковым он остался и на сегодняшний день.Недалеко от него ушла и Лариса Рубальская, в чьих текстах настоящая поэзия и не ночевала. Издание их книг - преступное потворствование низким обывательским вкусам. Матушка Россия, до чего же ты пала, если таких зауряднейших текстовиков принимаешь за выдающихся поэтов! С печалью - Алесь Друклев, доктор филологии.
Алесь Друклев (06.04.2002 20:34)


великолепные искренние стихи о любви.
андрей. (21.10.2001 17:04)
---------------------------------------------------
 Его стихи для юных, хотя и написаны зрелым человеком... Такой стихотворный размер поэт выбрал, это его дело... У Асадова много бытовых (приближенных к нашей жизни) сцен, поэтому они кажутся понятными, простыми и не требуют осмысления. А некоторые вообще поражают: разве можно так примитивно относиться к отношениям между людьми и так сходу ставить клеймо, как это делает автор в "Прямом разговоре"? Поэтому я и говорю, стихи для юных, у кого еще формируется психика, мировоззрение и т.д.
А стихи о любви и человеческих отношениях вообще написаны многими, но более ...тонко что ли.
Нет черного и белого, есть полутона... У Асадова их НЕТ!!!-
---------------------------------------------------------
АЛЕКСАНДР ИВАНОВ
пародии, которые, по утверждению очевидцев, когда-то были известнее, чем стихи Асадова:

1.
Они студентами были
они друг друга любили
И очень счастливы были
в своем коммунальном раю,
Вместе ходили в булочную,
вместе посуду мыли,
И все знакомые радовались
на крепкую их семью.

Но вот однажды, вернувшись
домой в половине шестого,
С набором конфет шоколадных,
красивым и дорогим,
Подругу свою застал он
играющей в подкидного,
Представьте себе, в подкидного
играющую с другим!

— Любимый,—она сказала,
и влажно блеснули зубы,
— Я еще поиграю,
а ты пойди постирай.

Он побледнел, как наволочка,
сжал посиневшие губы
И, глядя куда-то в сторону,
глухо сказал: «Играй!»

И больше ни слова. Ни слова!
Ни всхлипа, ни стона, ни вздоха.
И тут ее как ударило:
да ведь случилась беда!

Все было просто прекрасно
и сразу стало так плохо!

Обул он белые тапочки
и ушел навсегда.

Мещане, конечно, скажут:
подумаешь, дело какое!
Да разве за это можно
жену молодую бросать?

...Сейчас он лежит в больнице,
лечится от запоя,
А чем она занимается,
мне даже стыдно писать...

2.
ДУША В ТЕЛЕ.
...........Как возможно с гордою душой
...........Целоваться на четвертый вечер
...........И в любви признаться на восьмой?!

...........Пусть любовь начнется. Но не с тела,
...........А с души, вы слышите, - с души?
.................................Эдуард Асадов

Девушка со взглядом яснозвездным,
День настанет и в твоей судьбе.
Где-то как-то рано или поздно
Подойдет мужчина и к тебе.

Вздрогнет сердце сладко и тревожно,
Так чудесны девичьи мечты!
Восемь дней гуляйте с ним, и можно
На девятый перейти на "ты".

Можно день, допустим, на тридцатый
За руку себя позволить взять.
И примерно на шестидесятый
В щеку разрешить поцеловать.

После этого не увлекаться,
Не сводить с мужчины строгих глаз.
В губы - не взасос! - поцеловаться
В день подачи заявленья в загс.

Дальше важно жарких слов не слышать:
Мол, да ладно... ну теперь чего ж...
Так скажи: - Покеда не запишуть,
И не думай! Убери... Не трожь!..

Лишь потом, отметив это дело
Весело, с родными, вот теперь
Пусть доходит очередь до тела.
Все законно. Закрывайте дверь.
===========================================

===========================================================
13 декабря-2003г.- 13-й выпуск "ЧИТАЛЬНОГО ЗАЛА" __________________________________________________________
 
С БЛАГОДАРНОСТЬЮ ЗА ВНИМАНИЕ И НЕИЗМЕННЫМ УВАЖЕНИЕМ -

Имануил Глейзер