Дом, в котором никто не живет

1

Тот осенний день решительно ничем не запомнился жителям городка Крушвица, что близ Вроцлавека, разве что, тем его обитателям, у которых в тот день пропала изрядная сумма денег, да другим — которые эти деньги нашли.
Пана Кшиштофа Пшемысловского, местного учителя, никак нельзя было причислить ни к той, ни к другой категории: терять ему было нечего, кроме саквояжа с тетрадками; к тому же, он был близорук. Поэтому сейчас, в пять часов пополудни, он просто сидел в трактире «Краков», ел краковскую колбасу и равнодушно смотрел на посетителей, лихо отплясывающих краковяк.
За окном ветер неторопливо подгонял золотистые листья, и время от времени по мостовой с грохотом проезжал экипаж, редко — автомобиль. За рулем обычно сидел какой-нибудь расфуфыренный франт с напомаженными волосами и непременной бамбуковой тросточкой; рядом можно было лицезреть барышню, разодетую в пух и прах, в какой-нибудь невероятной шляпке с целой клумбой наверху и совершенно ненужным зонтиком.
Газетчики, едва заслышав шум мотора, тут же сбегались поглазеть на чудо техники, сравнимое разве что с недавним изобретением телефона. Франт гудел в клаксон и покупал все экземпляры, барышня улыбалась, пан Пшемысловский ел краковскую колбасу.
Как всегда в это время, в трактире было много посетителей, так что пан Кшиштоф с колбасы постепенно перешел на пиво с орешками, с пива — на ликеры и вишневую наливку, затем уделил особое внимание водке... и когда за окном совсем стемнело, он уже был закадычным другом доброй половины Крушвицы.
Трактирщик многозначительно подмигнул прислуге, после чего пьяный учитель был бережно вынесен на улицу и прислонен к фонарному столбу. Саквояж был положен рядом.


2

Пан Вацлав Хелмек саркастически усмехнулся, наблюдая за «выносом тела» учителя, и заказал себе еще пару антрекотов. Вскоре к нему присоединился его приятель, пан Тадеуш Бродский.
— Что будете пить? — поинтересовался подошедший трактирщик. — Пиво или, может быть, эльблонгскую настойку? — он сделал заговорщицкое лицо и наклонился к столику. — Есть, специально для вас, одна бутылочка. Маленькая-маленькая, — по лицу трактирщика расползлась широченная улыбка, и он стал похож на большого плюшевого медведя, выставленного в витрине магазина игрушек пана Гливицы.
«Его бы сейчас в коробку да на ярмарку!» — подумал про себя Хелмек, но вслух сказал:
— Принесите лучше водки.
— Как вам будет угодно, — трактирщик с почтением ретировался.
Бродский помолчал немного, потом начал говорить что-то о пользе синематографа. Когда он начинал говорить, то забывал обо всем на свете и окружающее переставало для него существовать. Тадеуш слушал только себя, и не дай вам бог его перебить — на вас тот час бы полился целый поток нравоучений и инструкций о том, как надо вести себя в обществе. Впрочем, Вацлав и не собирался перебивать — он его вообще не слушал.
В это время за окном остановилось большое черное авто, и из него вышла барышня в черном. Это было еще совсем юное создание, лет восемнадцати отроду, и держалось оно весьма уверенно. Но не это поразило Хелмека, а то, что молодая пани была одна. Это было очень странно: девушки не ходят в одиночестве по кабакам, тем более — такие хорошенькие, как эта.
Однако пани вошла. Толпа мальчишек тут же обступила ее автомобиль, послышались крики восхищения; кто-то нажал на гудок.
— Добрый вечер, пани! — трактирщик с любезной физиономией поспешил навстречу. — О, какое на вас чудесное платье! А какое у вас...
— Вы очень любезны, — учтиво ответила барышня, оглядывая посетителей рассеянным взглядом и ища глазами свободное место.
Ее взгляд медленно скользил по группе молодых людей, пожирающих бутерброды; по танцующим панове и пани, разодетым в безвкусные наряды; по кучке пижонов, спорящих у стойки, кто больше выпьет, и заливающих в свои глотки неизмеримые порции выпивки; и по дядюшке Матиушу, который закачивал в себя галлоны пива с орешками. Но вот, наконец, она заметила столик у окна, за которым сидели Хелмек и Бродский — после «ухода» пана Пшемысловского там появилось свободное место.
— Простите, я не помешаю? — спросила она, подойдя.
Тадеуш не обратил решительно никакого внимания на факт вопрошения и увлеченно продолжал рассказывать о фильме «Сердце запада», что он посмотрел накануне вечером в синематографе.
Поскольку его друг все еще скакал по диким прериям и сражался с индейцами, Вацлав сам улыбнулся и пригласил ее сесть.
— Не обращайте внимания, — махнул он в сторону Бродского. — Когда он о чем-нибудь рассказывает и входит в азарт, то полностью отрешается от внешнего мира, и вывести его из этого состояния может разве что только вот это, — с этими словами Вацлав перегнулся через стол и влепил Тадеушу хорошую затрещину. Тот огляделся вокруг и обиженно замолчал.
— А вы, простите, что будете? — спросил, подойдя, трактирщик; он с нескрываемым интересом уставился на пани, и на лице его светилась приклеенная улыбочка — такими обычно светские красавицы одаривают своих поклонников и всех прочих. — Могу предложить вам прекрасную заливную рыбу под осенним соусом. А еще... — он сделал заговорщицкое лицо и наклонился к столику. — Есть, специально для вас, одна бутылочка. Маленькая-маленькая, — его приклеенная улыбка стала расползаться, пока края ее не достигли ушей; теперь он был похож на огромную плюшевую сову.
Бродский, видя это, повеселел и даже вмешался в разговор.
— Э... мэ... мь... мъ... — сказал он.
— Понял, — понимающе подмигнул трактирщик и удалился. — А вы, простите, кто будете? — спросил он девушку, пройдя несколько шагов и обернувшись.
— А вам зачем? — парировал Хелмек, не дожидаясь, пока незнакомая пани назовет себя.
— Понял, — размеренно произнес пан Сливовица. — Пойду принесу пани краковскую колбасу.
— Кстати, а как вас зовут? — поинтересовался он, когда трактирщик ушел.
— Мариска, — ответила она, но неожиданно на улице послышался звон разбитого стекла, и, вскрикнув: «О, боже! Моя машина!», пани выбежала на улицу.


3

Какой-то прохожий, прогуливавшийся поблизости, услышав звон и треск, а затем — неистовый топот ног и голоса, поспешил в укрытие, дабы не быть привлеченным в соучастники, а тем более — в свидетели; орава ребятишек последовала его примеру, так что к моменту появления на улице толпы под предводительством пана Сливовицы на месте происшествия никого не оказалось, кроме, разве что, учителя Пшемысловского, который подложил под голову портфель и мирно посапывал под сенью одинокого фонаря.
— Ну, и что будем делать? — спросил трактирщик, с любопытством взирая на то, что некогда было ветровым стеклом автомобиля. Осколки его, отражаясь в свете фонаря, блестели подобно россыпям алмазов.
Кто-то неуверенно пробормотал:
— Может быть, позвать ювелира?..
Все поглядели на пани — девушка стояла и смотрела на машину так, словно это был Ниагарский водопад или вышедший из могилы мертвец. Глаза ее были широко раскрыты, на лице застыло выражение ужаса, и, казалось, она перестала дышать. Бродский попытался утешить ее, сказав, что у брата жены его приятеля есть друг, лично знакомый с одним дядюшкой, чей племянник собирается жениться на девушке, папа которой немного разбирается в подобного рода вещах — так что, если она захочет, он мог бы потолковать об этом с нужными людьми. Однако пани была безутешна.
— Боже, Боже милостивый, как же я теперь доберусь до дома?!.
Через некоторое время народ разошелся по домам, и на мостовой остались только два человека; Бродский пошел допивать свой коньяк, а Пшемысловского прогнал полицейский.
— А что, — поинтересовался Хелмек, — вы всегда ездите одна?
— Нет, — ответила Мариска, — только сегодня. Мой шофер по пути сюда зашел в закусочную, а когда он вышел оттуда, то был уже не в состоянии вести машину. Я вспомнила все, чему он учил меня, и вот, как видите, справилась не хуже.
— А как называлась та закусочная, в которой вы оставили вашего шофера? — спросил он, нервно покусывая нижнюю губу.
Пани опустила глаза и задумалась.
— Кажется, «Лодзь»...
— Что? Так ведь это же за углом! — не давая опомниться, Вацлав схватил ее за руку, и они исчезли в темноте.


4

Посетители закусочной за углом отнюдь не являлись символами элитарной респектабельности, и манеры их порой не отличались вежливостью и какими-либо другими проявлениями интеллигентности. Это были в большинстве своем выпивохи с Крушвицкого сталелитейного завода или праздношатающиеся извозчики, которых изобретение автомобиля грозило оставить без работы. Табачный дым мутными рукавами обволакивал лица посетителей и столики, и все это было похоже на картину Кшиштофа Мазолевича «Туман над Познанью», только на картине присутствовало кладбище, а в закусочной кладбища не было. Впрочем, этот недостаток с лихвой покрывали сами присутствовавшие — жалкие развалины, которых можно было смело вписать в картину, — они бы прекрасно дополнили пейзаж, не нарушив гармонии и целостности восприятия полотна.
— Ну и где же этот ваш замечательный шофер? — весело спросил Хелмек, прищелкивая пальцами.
Девушка ответила не сразу. Взгляд ее примерно с полминуты блуждал по ходячим и сидячим дымовым шашкам, и лишь после этого она перевела его на Вацлава и в растерянности сказала:
— Может быть, это и глупо, но, по-моему, его здесь нет.
— Ясно, — подумал Хелмек и сказал: — Ясно. А как вы думаете, не спросить ли нам у хозяина этого притона, не видал ли он здесь беднягу шофера?..
Через несколько минут он вернулся.
— Так и есть, он был здесь, набуянил, и его забрали жандармы. Кому-то придется платить за разбитые стекла...
При упоминании о стеклах лицо Мариски погрустнело. Вацлав смутился и тут же выразил готовность нанять извозчика.
В ту же секунду какой-то опрятно одетый старичок с книгами под мышкой бросился им наперерез, но, поскользнувшись, распластался на пороге. Книги полетели прямо под ноги Мариске.
— Простите, обознался, — пробормотал старик, вежливо приподнимая шляпу и отползая в сторону.
Мариска нагнулась было, чтобы поднять книги, но, едва увидев название одной из них, вдруг побледнела, и книга с тяжелым стуком упала на пол.
— Что-то случилось? — Хелмек неприязненно покосился на старика.
— Н-нет... Все в порядке... — медленно проговорила пани. — Прошу вас, идемте.
Когда дверь за ними захлопнулась, посетители закусочной дружно захохотали, а трактирщик едко заметил:
— Что, дружище, не сработал твой новый метод продажи книг?
— Ты выиграл, — проскрипел букинист, собрав книжки, и полез в карман за злотыми.


5

Пролетка медленно проплывала по улицам ночного города, предоставляя Мариске возможность любоваться мало знакомым для нее городом.
— А это наша гордость — вечерняя иллюминация, — гордо произнес Вацлав, указывая на светящуюся надпись «Сейчас 1910 год».
— В Познани такое — обычная вещь, — устало ответила Мариска, и дальше они поехали в полном молчании.
Мелкий дождик тихо моросил, обнаруживая себя лишь в неярком свете газовых фонарей. Скоро и их заменят...


6

Дремлющий кучер остановил экипаж у ворот полицейского управления и разбудил не менее дремлющих пассажиров.
— Мы приехали, панове и пани, — оптимистично заметил Хелмек, спрыгивая и помогая девушке сойти. — Вот тебе, приятель, держи, — он сунул извозчику монету.
Тот благодарно кивнул и растворился, слившись в одну точку с воспоминаниями. Как знать — может быть, когда-нибудь кто-то и вспомнит его, только не сейчас и не здесь.
Дверь отворил усатый жандарм и спросил: «Что вам угодно?»
— Мы пришли узнать, как здоровье... э-э... пана... — Вацлав с иронией посмотрел на небо.
— Йозефа Родомского, — дополнила Мариска и с не меньшей иронией посмотрела в лицо стража порядка.
Тот окинул их подозрительным взглядом и нахмурился. Через минуту они уже входили в просторную комнату, всю заднюю стену которой занимала скамья с сидевшими на ней людьми.
Жандарм снял с гвоздя связку ключей в самых мрачных традициях — наверное, так это делали средневековые ключники во времена инквизиции, — отпер решетку, помещавшуюся перед скамьей, и пропустил посетителей внутрь.
Шофер уже успел протрезветь и сразу узнал пани. От радости он потерял дар речи и забыл польский язык; он мог произносить лишь короткие междометия, да и то по слогам.
Пока Мариска вносила залог за несчастного, Хелмек огляделся вокруг. В самом дальнем углу он увидел усиленно подмигивавшего ему пана Пшемысловского: его нашел жандарм Котятко мирно дремавшим на сиденье автомобиля. Был тут и неудачник-прохожий, завсегдатай этого «приюта». Завидев какое-либо происшествие, он всегда стремился убежать прочь, чтобы не попасть в свидетели, а тем более — в соучастники. Но не успевал он пробежать и трех кварталов, как его останавливал жандарм Котятко и отводил в жандармское управление.
Послышались шаги и скрип двери.
— Ну вот, — сказала вошедшая Мариска, — теперь все в порядке. Пойдемте.
Послышались шаги, хлопнула дверь.
— Так-с, — жандарм, набивая трубку, подошел к решетке. — Ну и денек сегодня. А вы — кто такие?..
— Пшемысловский, учитель.
— Прохожий.
Остальные четверо дружно поднялись и протянули жандарму листок бумаги.

«Ярослав, Богуслав, Мирослав, Доброслав Драгобычи. Братья», —

прочитал удивленный служитель закона.
— Т-а-ак-с, — протянул жандарм, продувая мундштук, — и что это за спектакль?
— Они немые, — ответил Пшемысловский, и братья дружно загугукали. — Когда-то, в детстве, одного из них сильно напугали остальные трое. Для бедняги это обернулось полной немотой. И тогда он отомстил своим братьям тем же. И вовсе они не грабили дом, а ремонтировали на нем крышу.


7

На следующее утро Вацлав первым делом нащупал в кармане заветный листок, на котором был записан адрес и телефон Мариски. И лишь после того, как полностью удостоверился в факте существования документа, он смог найти в себе силы позавтракать и завязать галстук.
«Подумать только, ведь она сама мне оставила его! И, по меньшей мере, это не сон». Он придирчиво осмотрел себя в зеркале и, поправив шляпу, вышел на улицу.
Конец октября не принес ничего, кроме сырости и промозглого ветра. Однако не думали так лишь Вацлав, поэты и дворники. Поэтам это время принесло вдохновение, дворникам — работу, а Хелмеку...
— Эй, ты! Совсем офонарел?! Куда прешь!
Дорогу ему загородил детина, здоровый и безусловно пьяный; он смерил его с ног до головы презрительным взглядом и выругался. Вацлав, в свою очередь, отошел в сторону и подумал: «Как жалко, что общество деградирует...»
Следующие полчаса он прошел в полном молчании, погруженный в мысли о своей новой знакомой. Правда, за пять минут до дверей конторы его голову начали посещать несколько иные мысли. Так, например, Хелмек вдруг вспомнил о кредиторах, которым задолжал за два месяца; опять придется что-то выдумывать, лишь бы только отстали.
— Ох-ох-ох... — по его лицу пробежала едва заметная усмешка, и он, сгорбившись, поплелся дальше, изредка оглядываясь по сторонам в поисках ответа на мучившие его вопросы.


8

— Итак, пан Хелмек, когда же вы заплатите по векселям? — поинтересовался Эдуард Грибовский, сидевший в приемной, у вошедшего Вацлава.
Другой кредитор, стоявший в углу, у вешалки, торопливо прибавил:
— Когда же?
Вацлав, уже готовый к такой встрече, достал из кармана платок и поднес его к глазам.
— Видите ли, многоуважаемые панове, случилось непоправимое. Нет-нет! — быстро пояснил он, видя, как по лицам кредиторов разливается нездоровый румянец. — Это касается лично меня. Сегодня утром я получил телеграмму... Моя тетя... Мне тяжело говорить об этом...
— Не тяните время! — воскликнул Грибовский, вскакивая с места и подбегая к окну. — Лучше сразу признайтесь — у вас нет денег, чтобы выплатить долг!..
— Моя тетя, — не слушая, продолжал Хелмек, — моя драгоценная тетушка умерла. Но я заплачу. Клянусь вам, я заплачу, как только смогу!
— Пойдем отсюда, Эдди, на прошлой неделе у него умер дядя. Два родственника за один месяц — тяжелая утрата...
Оба кредитора поднялись и, не говоря ни слова, вышли из комнаты, оставив после себя лишь окурки в пепельнице на столе да грязные следы на полу.
Вацлав потоптался немного на месте, нащупывая в кармане листок. «Надо будет позвонить ей, как только освобожусь», — подумал он про себя, но вслух ничего не сказал. Следующие несколько часов он провел среди бумаг и прокламаций.


9

— Ах ты, мошенник, вот я тебе покажу, как вовремя доставлять телеграммы! — главный почтмейстер тряс за ухо рассыльного, парнишку лет двенадцати, и громко ругался. — Ты у меня за все ответишь, окаянный! Пан Гробек еще не умер, а он уже с телеграммой!..
В этот обеденный час посетителей на почте было немного. За конторкой скучал почтовый служащий, в чьи обязанности входило принимать телеграммы. Если любознательный посетитель пожелает заглянуть ему через плечо, то он увидит, что вместо платежных квитанций и гербовых марок перед молодым человеком лежит смятый листок бумаги, рядом, в корзине для мусора, лежат смятые листки бумаги, и на полу в беспорядке разбросаны смятые листки бумаги. Но ни у кого из посетителей не возникало интереса к мукам творчества безвестного почтового служащего, поэтому гора смятых листков в корзине росла с каждым днем.
Колокольчик над дверью дернулся два раза, возвещая о новом посетителе, и дверь отворилась. Вошел Хелмек.
Окинув взглядом помещение, он сочувственно подмигнул пану клерку и вытер ноги. Затем уселся на стул рядом с телефоном и достал из кармана заветный листочек, содержание которого знал наизусть.
«Так... Первым делом — набрать номер... Ага. Нет, первым делом — снять трубку... Нет, сначала — опустить монету... Потом — здравствуйте, соедините меня... Видеть тебя не могу, мерзкий старикашка!.. Нет-нет, что-то не то... Как же...»
Он в растерянности обернулся — рядом ругались двое: интеллигентный старичок в очках и уже знакомый Хелмеку пьяный детина.
— Ты, старая дрянная кочерга! Скорее Висла выйдет из берегов, чем я...
— Молодой человек, fabricus mayaris, je vous prix, вы непозволительно jammerwoch, er griff sein, pendant qu’il peuse tout, тем более что el sol caliente la terra! — старик был вне себя. — Tumtum! — многозначительно прибавил он после паузы.
Начинающий писатель поднял голову от своих листков, покрутил пальцем у виска и принялся лихорадочно записывать ругательства.
— Я не хочу тебя больше видеть, старый осел! — не унимался детина.
— Нет ничего проще, панове, — вмешался Вацлав и, молча сняв очки с носа старичка, насадил их на носовой хрящ пьяницы. — Итак, теперь ни один из вас не видит другого!..
Спорщики в недоумении пожали плечами и разошлись. Хелмек набрал номер, но никто не ответил. Колокольчик над дверью звякнул, возвещая, что новый посетитель ушел. Служащий порвал только что исписанный лист и расхохотался.


10

На следующее утро Крушвица преобразилась. Любопытные выглядывали из окон своих домов и с удивлением смотрели на первый снег. Словно огромные рои пчел, снежинки падали сверху, покрывая кристаллами деревья и мостовую, и уже непонятно было, кто же все-таки правит всем этим головокружением. Поэты, должно быть, проснулись на своих балконах в спальных мешках и с заиндевевшими ресницами, а дворники с их желтой листвой отошли на второй план, ища, где бы раздобыть лопаты и скребки. Первый снег совпал с первым днем ноября — нужно поторопиться оторвать лист в календаре!
Вацлав размышлял обо всем этом, стоя у окна с бритвой в руке и равнодушно поглядывая на часы; было уже без четверти девять, и ему уже давно надо было быть в конторе. Но Вацлав не торопился — он нарочито медленно застегивал рубашку.
Наконец, справившись с запонками на манжетах и сунув ноги в ботинки, он вышел, на ходу надевая плащ и натягивая перчатки.
За ночь лужи успели замерзнуть, и на улицах было скользко, поэтому первое время Хелмек шел, держась за стены, точно слепой.
«Нужно будет зайти к Бродскому, — подумал он, держась за стену. — Кажется, на прошлой неделе я занимал у него несколько сот злотых...»
Тадеуш жил у поворота на улицу пана Кротошника, и путь к его дому пролегал недалеко от того места, где располагался «Краков» — тот самый трактир, с которого, собственно, и началась наша история.
Подняв воротник и поплотнее укутываясь шарфом, он брел вперед, рассуждая о бренности всего земного. Работа сделала из него меланхолика: до конторы его голову посещали мысли о неуместности человеческого горя и торжества кредиторов, однако после конторы Хелмек смеялся над своими мыслями и называл всех дураками.


11

Снег был красив и мягок. Так мягок, что, поскользнувшись, он почти не ушибся, попав головой в красивый сугроб.
— Подайте сиротам на приют, — прошепелявила какая-то старушка, подойдя к лежащему в сугробе Хелмеку.
— «Ты, бедная, шажком себе иди, а я помчусь на крыльях впереди». (В. Шекспир), — ответил он на это, вежливо приподняв шляпу, но из сугроба не выбежал, а вышел мелкими шажками.
Через несколько минут привратник Бродского открыл дверь Хелмеку и проводил его в гостиную. Там его взору предстала следующая картина: у камина храпела матушка Бродского, полагавшая, что вяжет; за фортепьяно безбожно фальшивила какую-то пьеску кузина Бродского, полагавшая, что играет; сам же Бродский, расхаживающий по комнате с книгой в руках и декламирующий, — очевидно полагал, что его слушают. За стеной кто-то настойчиво кричал в фонограф; слышался стук печатной машинки.
Вацлав уже знал, что делать в таких случаях. Он подбежал к Тадеушу, выхватил книгу из его рук и с омерзением швырнул в камин, крича:
— Сколько раз я тебе говорил, чтобы ты не смел читать книжек этого ушлого пана Поопуу — смотри, во что ты превратил себя и свою семью: в их глазах так и светится идиотизм, которым переполнены эти книжонки!
Однако Бродский не обратил ни малейшего внимания на замечание Хелмека, а с невозмутимым видом достал из кармана другой экземпляр той же книги и продолжил чтение.
Вацлав громко выругался, вложил деньги в руку Тадеушу и вышел. С лестницы еще долго слышались его проклятия.
Покинув безумное семейство, он продолжил свой путь в контору. Снег... Слякоть... Прохожие... Все это проплывало, хаотично булькая, в глазах Хелмека, и в голове его уже заливался маслом винегрет сумасбродных мыслей, который накрывала крышечкой здравого смысла мысль о предстоящей встрече с кредиторами.
Где-то робко запела синичка; он остановился и поднял голову; рядом со свистом пролетели помои.
Вацлав брезгливо поморщился и пошел дальше. Вскоре внимание его было привлечено каким-то свежевыкрашенным забором, точнее — маляр в шапочке из газеты уже наносил последние мазки, гордо любуясь творением рук своих.
Хелмек терпеливо дождался ухода маляра, затем, подойдя к забору и воровато оглядевшись по сторонам, достал из кармана уголек и, старательно вырисовывая каждую буковку, вывел:

«БРОДСКIЙ — ДУРАКЪ».

С чувством выполненного долга он осознал, что это — забор его собственной конторы!
«Когда-нибудь его продадут с аукциона за миллион...»


12

Через несколько минут Варта Хассе, секретарша Хелмека, стала невольной свидетельницей следующей беседы. Сначала разговор шел в официальных тонах.
— Итак, пан Хелмек, когда же вы заплатите по векселям?
— Видите ли, многоуважаемые панове, случилось непоправимое. Сегодня утром я получил телеграмму... Мне тяжело говорить об этом...
Дальше голоса зазвучали раздраженно.
— Так кто у вас умер на этот раз?!
— Ах, моя тетя... Моя драгоценная тетя умерла.
По мере того как суп ярости в головах кредиторов закипал, напоминая о том, что пора в него высыпать макароны долга, поднимающееся тесто ожидания встречи с Мариской в голове Вацлава напоминало, что пора лепить из него пирожки бегства из конторы, начинять их мыслями о хорошем и класть в печь обмана кредиторов.
— Бросьте валять дурака, ваша тетушка изволила протянуть ноги вчера! — завопил другой кредитор. — А на прошлой неделе — ваш дядюшка сыграл в ящик!!!
— Ну и что ж такого, — завопил Хелмек, лихорадочно вспоминая всех своих родственников и не находя среди них ни одного почившего.
— Так кто же у вас сегодня умер?! — Грибовский истерически захохотал, замахал руками и, взобравшись по вешалке на шкаф, совершил попытку самоубийства, бросившись вниз.
Второй кредитор побежал к окну и принялся исступленно колотить по нему тростью.
— Что ж, панове, — равнодушно протянул Вацлав, — вам и сегодня нужен мертвец?
— Да!!! — дружно завопили кредиторы и, повалившись на пол, стали делать руками и ногами плавательные движения.
— Ну, тогда... Сегодня — я сам скончался. Еще утром. Не верите — могу показать телеграмму!
Кредиторы выпрыгнули было в окно, но это оказался первый этаж, и они с проклятиями удалились.


13

— Варта, принесите мне, пожалуйста, кофе! — Хелмек откинулся в кресле и посмотрел на часы. Было уже почти пять, а он еще собирался зайти к Мариске...
Выпив кофе, Вацлав собрал бумаги в стол и вышел на улицу, закрыв дверь на замок, а затем, наняв извозчика, поспешил в «Краков» — съесть порцию краковской колбасы, выпить пива с орешками и посмотреть, как танцуют краковяк.
Проезжая мимо магазина «Игрушки пана Гливицы», он невольно обратил внимание на странный дуэт: напротив выставленного в витрине плюшевого медведя стояли уже знакомые нам интеллигентный старичок и пьяный детина. Старичок близоруко щурился, озираясь по сторонам и подмигивая детине, который смотрел сквозь очки отсутствующим взглядом. Оба ничего не видели и были любезны друг с другом, как бывает любезен с вами тот, кто желает одолжить у вас денег.
Когда Хелмек уже скрылся за поворотом, дуэт превратился в трио во главе с сердитым паном Гливицой, который выбежал из магазина, размахивая палочками для детского барабана и крича, что «они хотят разорить его, загораживая витрину, и, черт возьми, разорят, если не уберутся отсюда ко всем чертям!» Затем, по мере появления зевак, детей и бродячих старьевщиков, трио преобразовалось в квартет, квартет — в квинтет и так далее, результатом чего явилась полная какофония, и уже нельзя было разобрать в ней хотя бы жалких останков того, что и по сей день принято именовать здравомыслием.
— Проклятье! — вылезая из пролетки, он совсем забыл, что уже давно сидит в трактире за одним столом с Мазолевичем. Оба были вдрызг пьяны, и Мазолевич тщетно старался втолковать Вацлаву, как следует смешивать краски. Однако вместо этого он нес полную околесицу о том, как однажды, возвращаясь домой поздно вечером, он нашел старую пишущую машинку, принес ее домой и долго не мог починить; лишь спустя многие годы ее удалось сбагрить одному клерку с почты за бутылку контушовки.
— Так и стоит у меня, родимая, — закончил он свой рассказ и уснул.
— Парадоксально, — задумчиво пробурчал Хелмек и тоже уснул.
И приснился ему сон. О чем — не смеем поведать, только, по свидетельству очевидцев, Вацлав вдруг вскочил и как ошпаренный выбежал из трактира. Затем нанял извозчика и уехал.
Мазолевич вскрикнул и во сне свалился со стула.


14

В это время Бродскому тоже снился сон, явившийся закономерным результатом всей его непутевой жизни и, в особенности, — недавно прочитанного романа Поопуу «Страдания исстрадавшихся страдальцев, или Судьба пани Ольштынской».

«Идет Франко-Прусская война, 1870 год. Он, Тадеуш Бродский, — маршал, гарцует на белом коне и властным жестом двигает франко-прусские полки на врага. Вокруг пылают деревни, и тщетно пытается Бисмарк дозвониться в Нью-Йорк, чтобы заказать своим врагам лучшие места на кладбище Пер-Лашез. Все залито электрическим светом, и в витринах магазина пана Гливицы тускло отражаются блики его собственного камина.
К Бродскому на аэроплане прилетает фельд-адъютант в старой помятой треуголке и с букетиком в петлице.
— Мсье адмирал, вам срочная телеграмма!
— С каких это пор я, собственно, адмирал?! — негодующе вопрошает Бродский, величественным жестом двигая полки еще дальше, в тыл врага. Где-то вдали замирают звуки Интернационала, гудят домны сталелитейного завода.
Вдруг Бродский замечает, что он — адмирал Нельсон, стоит под руку с леди Гамильтон и одновременно ведет войну с французами, испанцами, португальцами и янки; очень чешется палец левой ноги. Обед откладывается на час ввиду полного штиля.
С подплывшего броненосца «Потемкин» вплавь добираются немые братья Драгобычи и начинают взволнованно гугукать.
— Сэр, — говорит леди Гамильтон, — они опять взялись за свое.
— И это, по-твоему, шепот?! — отстраняет ее Наполеон и провозглашает тост за здоровье мсье Кутузова; в бокалах — коньяк «Наполеон».
Бродский садится в подводную лодку и уплывает к берегам Индии, не смотря на протесты Энгельса.
— Я предлагаю... — слышится чей-то шепот, переходящий в глухое сморкание, а затем — во взволнованный щебет.
— Ха-ха, — размеренно возражает Бродский. — А не пора ли нам спать?..
Он подходит к ящику с надписью «динамит», вытряхивает его содержимое кому-то на лысину, потом залезает в него и выплывает наверх через шлюзовую камеру.
На поверхности он позволяет себе разжечь керосинку, поудобнее устраивается в ящике и, под звучащие с неба мантры, тонет.
— ...Нет!.. Отойдите! Нет!
— Да, — слышится голос.
— Что — да? — удивленно спрашивает Бродский.
— А что — нет? — отвечает матушка.
Занавес падает.
— Сколько раз я говорила тебе, чтобы ты получше закрепил карниз!..»


15

Темнело. Снег мягкими хлопьями падал на землю, укутывая ее белым полотном. На закрытые жалюзи ветер хмуро плевал остатки листвы. Где-то лаяли собаки. Звон церковного колокола за лесом дрожал, замирая, в зыбком свете луны, покрывавшем окрестные холмы.
Вацлав попросил извозчика подождать. Тот поплотнее закутался в плащ и замурлыкал себе под нос колыбельную:

«А в низинке ручеек,
Под крестом лежит гробок.
На холмишке крестик,
А в гробу кудесник...»

Этот дом на краю оврага навевал смутные предчувствия. Хелмек с трудом отворил тяжелую дубовую дверь и вошел. Холодный камень старых стен проглотил гулкое эхо неверных шагов. Закрывшаяся дверь похоронила луну за его дрожащей спиной. Где-то в дымоходе завыл ветер.
Вскоре послышался звон ключей, и он в ужасе прислонился к мокрой стене — к нему, размеренно покачивая фонарем, приближался призрак жуткой старухи в черном балахоне.
При ближайшем рассмотрении это оказалась ключница, Ядвига Крыница. Она неприветливо сказала:
— Вы помешали мне раскладывать «Ведьмовский пасьянс». Я проклинаю вас!
В распахнутое окно ударила молния. «Кажется, я встречал это в одном из шедевров этого... как его... Поопуу!..» — подумал Вацлав, в нерешительности топчась на месте.
— Не знаю, что вы там читали, — еще более нелюбезно проскрипела Крыница, — а только в этом доме никого нет. Последний владелец — барон Филиппо Эдиш — скончался в 1559 году, и с тех пор замок посещают лишь редкие туристы, да и те — по выходным...
— Но, — нерешительно возразил он — пани Мариска сама дала мне этот адрес...
— Последняя пани, жившая здесь, — Мариска Дрэбимор-Горбула, урожденная Эдиш, — старуха указала рукой на старый портрет в обветшалой бронзовой раме.
Хелмек похолодел. С портрета на него смотрела та, о которой он грезил даже во время схватки с кредиторами, — Мариска! Только здесь в ее туалете не было ярких красок от фирмы «Фантомс Колье». Напротив, на портрете была изображена изысканно одетая молодая дама в кружевном платье из черного бархата; золотая диадема с рубином венчала ее золотистые кудри, а непослушный локон (Боже, сколько раз он вспоминал его!) выбивался из-под диадемы и падал на нежную щеку. Надпись на раме гласила:

«Баронесса Мариска Д. — Горбула, урожд. Эдиш».

— Не питайте иллюзий, — сказала Крыница, заметив, что он зачарованно смотрит на портрет. — Еще триста лет назад один лорд увез ее к себе в Англию...
— Я все равно найду ее! — прошептал Вацлав и пошел вверх по лестнице.
— Не ходите! — закричала Крыница, но, увидев на своей ладони несколько монет, добавила: — Впрочем...
Хелмек этого уже не слышал. Он с трудом карабкался вверх по шатким ступеням, ежеминутно опасаясь познакомиться с каким-нибудь нелюбезным мертвым паном или наступить в чей-нибудь брошенный череп. Теперь им владела только одна мысль: вскрыть гроб незнания о Мариске, вынуть из него свои заживо погребенные чувства; оживить их гальванической батареей общения с ней, чтобы эти чувства задушили в нем мертвеца равнодушия, закутали его в саван вечности и погребли навеки, вместе со всеми кредиторами, на дне того океана, имя которому — Вацлав Хелмек.
Он подошел к двери в конце коридора, постоял немного в раздумье и шагнул через порог...
Больше его никто никогда не видел. И кто знает, какие мысли питали аккумуляторы его мозга, когда он входил, но одно можно сказать наверняка: на этом наша история подходит к концу.


ПОСЛЕСЛОВИЕ

Если вы захотите побольше узнать об этих событиях, советуем вам обратиться к местным газетам тех времен. А еще лучше — загляните в трактир «Краков» к пану Сливовице; только не забудьте заказать краковской колбасы — чтобы вызвать расположение хозяина.
Тогда вы сможете просить его познакомить вас с паном Пшемысловским, который уже давно на пенсии и каждый вечер приходит сюда. Он охотно даст вам почитать свои мемуары — если вы разопьете с ним бутылочку эльблонгской настойки. А если разопьете вторую — поведет вас к замку на краю оврага и покажет комнату в конце коридора. Но только не уговаривайте его войти туда — самое большее, на что отважится старик, — это подойти к двери и шепнуть:
— А все-таки, я считаю, что они тайно обвенчались...
Больше он ничего не скажет, только тихо тронет вас за плечо и уйдет, а вы останетесь наедине с тайной. И смутная догадка озарит на миг ваше воображение, и вы сможете придумать свою версию, присоединив ее к сотне других.