Хиппи-Энд

Игорь Ханов
Стихи 2002-2003гг.

* * *
Вот прожили своё – пора бы на покой.
По Невскому бредёт заплесневелый хиппи
И гладит бороду веснушчатой рукой  -
Одряблою, система ибо – «ниппель».
А мимо – моторёв и мотобег,
Над этим – Бог, ревнующий смиренья:
И взгляды падают на землю, словно снег,
И тот асфальт – приют с кормёжкой зренья,
Когда мы глаз не в силах устремить
На небо, как оно ни называйся…
Того гляди, сейчас порвётся нить.
Пускай порвётся, - парка, не стесняйся, -
Чтоб, голову закинув, видел я
Итог Адмиралтейского укола –
Голубизной, и музыка моя
Мне прозвучала, словно лития
На площадном наречье рок-н-ролла.
* * *
Что город мне? Что тьма его густая?
Что сажей нарисованная осень?
Я еду на окраину трамваем,
И так темно, как только можно в восемь.
Но виноградны зданий огоньки –
Прозрачные бликующие окна,
И рядом дышат души-мотыльки:
О, как нелёгок тела душный кокон
Рождённым на болотах Петрограда.
В соленьями пропахшем магазине
Куплю себе немного винограда,
Приду домой, и в сумраке предзимнем
Дождины серафического пота –
Тяжёлые шары Причерноморья –
Раскусывать – весёлая забота
На берегу чернеющего горя.
* * *
Чем больше на стуле одежды – тем меньше возможности врать.
Да будет пространством надежды, луною палимым – кровать.
И вдруг нам случится однажды запить поцелуями страх?
Но можно унять только жажду, что держится в пряных губах,
Водицею с привкусом цинка на кухне бессонных ночей.
И так безалаберна  синька в пугающем взгляде очей.

***
А в эту ночь, когда простыла,
Когда промокла под дождём,
Ты всё равно меня простила
И город, бешеным вождём
Рукою длинной осенённый, -
Прозрачный серебристый рай,
Впадавший в чёрный, воспалённый
Вокзальный караван-сарай.
Мы там отъезда дожидались,
Глотали сладкий поцелуй,
Друг к другу за багажным жались,
Где вынимал прохожий ***,
Глазами пополняли память – ненаписуемый дневник,
И повод жить, как право мямлить нескладку тёплую возник.
И птица белая летала, и так честна была тогда
Вода Обводного канала, - как иорданская вода!
* * *
Хиппи-энд
Гудок гриппозный электрички.
И поэтическая шваль,
Потыкав в папиросы спичкой,
Закурит «Беломор», как шмаль.
И тамбур полон горьким дымом.
Ты говоришь: «Читаю, цыц!»
И проплывают скорбно мимо
Очередные Люберцы.
Читай ,девчоночка, хорошим,
Читай о лучшем и плохом.
Горячее переворошим и отогреемся дымком
От хирургических блокад. Перетряхнём  поэзий  медь.
Всё будет страшно, как плакат, но прежде мы умрём насмерть.
…

И с нами всё умрёт, а то – сойдёт с ума:
И парафинный лёд, и пиво из дерьма,
Суровый русский «ёрш» из подмосковных слёз,
Ерусалимских вирш, калифорнийских грёз,
И неба лоскуток в запыленном окне,
И переменный ток в египетском вине,
Походы в магазин, заплёванный вокзал,
Удавка длинных зим, и всё, что не сказал.
И, главное, тот свет, как отзвук, эхо как.
Поёт Господь -Поэт, и слышит наш барак
Про реку Иордань, про Канское вино.

…

Пусть дело было дрянь, но было всё равно.
* * *
Тому уже назад, под небом голубым,
Никто не виноват, рассеялось, как дым…
И был не каждый рад, когда инертный газ,
Погибший, как солдат, прикрыл собою нас
В той жизни, в тех делах… Тогда мы за вином
Пришли ненатрезвях в кирпичный гастроном,
И, запустив портвейн, как радиосигнал
По проволоке вен, попёрлись на вокзал,
Который поезда собрал в один пучок,
А ранняя звезда – июльский паучок –
Вибрирует в очах у спрыгнувших с ума,
А воздух по ночам – сплошная сулема.
Наверно, мы умрём…  И может быть, уже…
Там рядом водоём, там хорошо душе.

Гимназист

Снег падал, оседая, рушась в грязь,
И ворожила птица-горожанка,
А я стоял, к окошку наклонясь
(По городу разгуливал с испанкой
Ещё какой-то немец-дифтерит).
Язык, как колокол, но медь его немая.
Солоноватый вкус глазных орбит
Он смаковал, дотошно вспоминая.
Ты, уходя, оставила перчатки,
Они лежали – крылья пяденицы,
Чьё тело всё склевали злые птицы,
Слетевшись из распахнутой тетрадки
По зоологии. Снег падал, рушась в грязь.
Язык метался в колокольне рта.
…
Потеряна меж мной и Богом связь?
…
Что почитать? «Нат Пинкертон»? «Спартак»?
Есть По, есть Стивенсон, есть Купер Фенимор.
Так хорошо!
…
Ни разу до сих пор…
Ангел

Я часто вижу сад, в котором звери
И ангелы, цветы и человеки
Манят меня в распахнутые двери
Виденья, закупорившего веки:
Ты тоже там – подобием Ванессы,
С нежнейшими крылами в том краю.
Проснувшись, я глотаю воздух пресный,
Отравленную  воду рабски пью.
Но всё живу: хожу, сутулясь, плачу.
Касаюсь хлеба, словно губ твоих.
Считаю дней оставшуюся сдачу,
Делимых с Мнемозиной на двоих.
Теперь, когда я – вычитанья разница –
Смирился с математикой потерь,
Ценю дыхание.
И это выход разве –
Шагнуть в воображаемую дверь?
Вдруг вакуум там и чёрные лучи?
Воображенье – самый хищный зверь.
Владелец обесцененного клада –
Я буду слушать – музыка звучит
Терпимого ко мне земного ада.

                ****КРЕДО****
 Дождя шелкоплетенье, как тенёта,
Прорвало ласточки стремительное тело –
Гибрид аэроплана и пилота,
Вместившегося в черепа пределы.
И вся она, которая глуха
К любым стихам, счастливая летунья,
В сыреющем пространстве цвета мха
Сойдёт за них, не исчезая втуне.

                ***
Девочка с синим коленом,
Бланш украшает бедро,
Пахнет дешёвеньким кремом,
Рот мясист и багров,
Спрыгнула с мотоцикла
У магазина « Вино»,
Гибкая бритвочка-цыпа,
Сломанная давно.

Узкая острая спинка,
Клавиши позвонков,
И эта вот плеч горбинка,
И пыльный мохер носков,
Суставы – Господние флейты:
И от восторга мыча,
Не семя, а слёзы пролейте,
Бывает в столетие час
Таких ослепительных пауз
Ждёшь, а когда они – вот! –
К плечу прикоснётся Паунд,
Дохнёт госпитальный пот.
И все мы в одной палате,
Пусть по разной вине,
И каждому взгляда хватит ,
Скользнувшего по спине.
                ***
Графитный воздух городской зимы  -
Игралище бензинно-дымных взвесей,
Автобусно-трамвайной кутерьмы,
Вороньих горлопанных чёрных сессий:
И нету Выхода и Входа нет в Иное,
Уставший снег, как зеркало разбит;
Сутулый пролетарий бензопоя
Глазами злыми и весёлыми глядит
                ***
А бабочка – она не то чтоб знать
Перед людьми – подобье херувима,
Но бабочке, умеющей летать,
Заботы Божьего подобья  как-то мимо.
И я иду, в усах улыбку пряча,
Похожа бабочка на ангела ладонь.
Метнётся надо мной атласный плащик,
Сухое пламя, нежащий огонь.

            ***
   ГОТИКА.

Сойдя с трамвая, тыча в папиросу
Карманным обезбоженным огнём,
Вдруг сладкое дыханье страшной прозы-
Готической – почуешь ясным днём,
Свернёшь в проулок, где густые тени,

Там за тобой (ослабнут вдруг колени)
Увяжется собака с головой,
Пылающей глазами. Шуткой плоской
Приветствуешь её зловещий вой,
Но время потечёт курчавым воском,
И вдруг покажется – по гулкой мостовой
Гремит чумная чёрная повозка…


               ***
                М.Б-е.
Случится мудрость – ангела укус,
И метит лик морщинами и тайной,
А рыбка с клинописью на златом  боку
В воде летает , всё себе летает.
Брюхат пророком океанский кит,
А дух чреват и временем и верой,
И слышит босоногие шлепки
В болотах тростникового  Шумера
И дробь сухую бегства Авраама
По выжженной земле вблизи от Рая,
А рыбка с клинописью празднично-упрямо
В воде играет, всё себе играет.

            ***
Не надо обязательного счастья,
Достаточно сияющего горя,
И двух теней сокрытого участья,
Балтийского простуженного моря,
Чтоб справедливо, просто и жестоко
Стихи писались, ангелы витали;
Достаточно Иванова и Блока,
Отчаянья – старания печали.
         ***
Октябрь стоял, как ранний Достоевский,
Ссутулившись и кашляя в рукав,
Шарфом впивался в горло ветер невский,
И голуби смотрели свысока
На чёрный снег, заблёванный бомжами,
На продавщиц, что с видом нежных сук,
Вооружившись длинными ножами,
Кромсали на прилавках колбасу,
На весь бедлам Балтийского вокзала,
На чёрный снег, на ржавчину бомжей,
На то как я  - ни много и ни мало-
Упал лицом на сталь зрачков-ножей –
Толпились на карнизах, гомонили,
Слеталися на ржавую траву,
И я жалею, что меня убили,
Оставив жить , и до сих пор живу.
             ***
По пустырю , за стаей не поспев,
Бежит пессимистически  собака,
И вдалеке горит фонарь – припев
Той песенки  окраинного мрака,
Которую насвистывал поэт….
Не вынимая руки из карманов,
Иду туда, где нам пощады нет,
Всему – изгой и сам себе – Иванов.
       ***
СЕВЕРОМОРСК.
По городу С. , в затрапезном  пальтишке,
В автобусе ехал Рембо,
Он спал (укачало), и снились мальчишке
Небесные Силы и Бог.
А снег за окном – торопливой походкой
И старый автобус гугнив.
И скальпеля вроде подводною лодкой
Был взрезан свинцовый залив.
И я сочинил в ФРГ иностранке:
«Всё прах, что не Слово – и тлен.»
И сладко дремал за шофёрской баранкой
Лобастый водила Верлен.
        ***
     ПАМЯТИ  Б. П.
Дымное дыхание гостиниц,
Праздных толп сиреневые звуки,
Под мерцаньем звёздочек-латиниц
Шум воды на дальнем акведуке.
Утомлённых праздниками пьяниц
 Сами закрываются глаза,
 Вечер – голубой и нежный заяц  -
Лапкой трогает и силится сказать:
«Отчего вы плачете беспечно?
Не вернуться из лесов солдатам.»
Заплетает огородник-вечность
Кружево галактики-салата.
Всё проходит, всё источник хроник,
Представлений, шуток, декламаций….
Утро – розовый и осторожный кролик –
Краем глаза смотрит из Далмации.
***
Злая январская  наледь,
потных кафе перегар-
чуешь, присутствует сзади
этот не мусор, а дар
Глупая морда собаки,
ветра шершавый язык-
переплавляются  бяки
в честной поэзии вскрик.
Значит, он есть между нами-
белый, в сиянии крыл.
Значит ,  об ангеле память-
всё, что о ней не забыл.
       **********
Ни вина, ни любови, ни пряжи
у тебя ни за что не прошу,
если солнца медовая тяжесть,
если ракушки бережный шум.
Расплескался лопух у дороги,
побелел  от горячей  пыли.
Ариадна,  твоё -недотроги-
непечальное сердце болит.
Обносились и стали хрустящи
наши джинсы от соли морской.
Я всё жду  -  под звездою звенящей
ты поделишься нежной тоской,
чтобы птицами вволю носиться
над лохматой паршою волны.
И брезгливо на нас покосится
население хмурой страны.

Аутсайдер арт
Стою у оконной пасти
И чувствую чей-то посыл.
А воздух разобран на части,
Как сломанные часы.
И страшно становится, душно.
Кузнечиком в голове
Я чую несчастную душу,
А ей бы попрыгать в траве.
И солнце горячее ярко,
Облизано, как леденец.
Колючую ниточку парка
Мотает, и скоро – конец.
* * *
Хазарских глаз моих две метины – бездушны,
Особенно, когда один – в метро,
Где стих мой – безалаберный и ушлый,
Рифмует поезда манером строф.
Но… девочка с гитарой в переходе,
Я шёл за ней от самого вагона.
Сих песен не должно звучать в народе
Без для народа вящего урона.
Что, кроме нелюбви, косая чёлка
Способна вызвать? А безумный взгляд?
Её непросыхающая щёлка?
Словес неразлагающийся яд?
Покину – и почую: Бог с ней связан, -
Увидев ворона, венчающего храм
(Не тот ли он, кому пророк обязан?).
Огарки галок всюду – тут и там.
Родина
Хлоркою пахнут её коридоры.
С каждым по-братски «на ты»,
Ходят, сутулясь, угрюмые воры,
Ездят, сутулясь, менты.
Резана бритвами летопись спинок
В парках. И только не трусь!
С привкусом детским дешёвых заминок
Долго у выхода мнусь.
Может, мой ангел с седой головою,
Может, за этою дверцей
Блюдце придвинет со ржавой халвою,
Жалуясь сходу на сердце,
И разговор заведёт кипячёный,
Так, ничего, ни о чём;
Чёрной берёзой, берёзою чёрной
Тронет меня за плечо.
***
Сидеть в кафе, помешивая в чашке
Остывший кофе, взятый за трояк,
И вдруг в деталях, ярких и мельчайших
Увидеть женщину – и это смерть твоя.
Клубнично-ядовитою помадой
По уху мазанёт кровавый рот,
Когда шепнёт, что на делянках ада
Теней поэтов явный недород.
И ты шагнёшь, держа её за руку,
Поверх голов, поверх моторных стай,
И пропоёт идущему на муку,
Пустив слезу слепящую, трамвай.
***
Смеркалось. На тучные липы
Упали плечом этажи.
Читается Вася Филиппов,
А где он, Всевышний, скажи?
«Где в глотку нейдёт атмосфера,
Где сладок один циклодол,
Где в страшные сны Агасфера
Его окунает укол,
Где мёд накопился пощады,
Но горек прощения вкус,
Где всякую шваль Ленинграда
Омоет слезами Иисус».
            ***
Дающее горстку забвенья
Моторных молчание стад,
И розовый снег сновиденья
Засыплет недремлющий ад,
Холодными пальцами Бога
Коснётся пустого лица,
И примутся  звёзды убого,
Но вечно и вещно мерцать.

       ***
В кафе стояли, пили кока-колу
И заедали сладкою капустой;
Поэзии изысканную школу
В кафешке реформировали устно.
Кипя-сопя, капуста пахла нежно,
У поварих - распаренные руки…
Ах, если  б можно, как Рембо, небрежно
Пинка поддать зажравшейся науке,
Чтоб этот гул паршивенькой обжорки
С пивными лужами, с капустой под ногами,
Неделями не видящей уборки,
Вдруг развернулся в Моцартовой гамме.
          ***
Особой тишиной наполнен час
В начале нежном и росистом лета.
Отвесное падение луча –
Тень Райского, должно быть, минарета.
Перебирает птица чётки «чирк»,
Верблюжьи очи спящие закрыли.
Как ангелов проворные мечи –
Стрекоз повсюду яростные крылья,
Их звук настолько полнит тишину,
Что сон под утро без следа порока.
И снится мне, что я обучен гнуть
Тень облака по правилам барокко.
       ***
     1986.
                Т.Н.
Год  кончался ласково и плавно.
Было так легко в последний час
Верить и смиренно и тщеславно,
Будто Кто-то помнит и о нас,
Что грешивших выгнали из ада,
Что грешащих впустят в Светлый Рай…
И твой рот  кровавою помадой
Пачкал у бокала тонкий край.
         ***
Дразнясь, мы пронесём вино
У леденелых губ зимы,
И спичку, как тепла зерно,
Когда сюда вернёмся  мы.
И низкий, жирный  небосвод,
Покрытый копотью, что чан,
Колебля лучшею из од,
Мы больше не пойдём к врачам.
И будет дым из красных труб,
И только скажешь: «Не балуй!» -
Забьётся бабочкою губ
В ладонях ночи – поцелуй.
         ***
Когда с башкой прощался Уолтер Рейли,
На дне лужёном лондонского неба
(того котла, что полон мглой кисельной
и маслицем тускнеющего Феба)
Вороны разошлись угрюмо каркать
В порыве преждевременных поминок,
Как будущие подданные Карла
Предвидя окровавленный суглинок;
Дул ветер с воспалённого Ла-Манша,
И нищие капустою катились,
И в головах, как в перекисшей каше,
Личинки смуты тихо разводились.


       ***
Лязг, грохотание чёрных вагонов,
Запах шершавый и липнущий гари.
Пара легавых в сиянье погонов:
«Эй, пошевеливай задницей, парень!»
Отсвет фонарный, лежащий неярко
На не кошерных , неструганых лицах,
жёлтой Луны утонувшая барка -
это ли повод, чтоб плакать и злиться?
Снег дармовой беспокойного ада,
Руки озябшие, спины бескрылые…
С этой вокзальной чужой эспланады
Едет такси до созвездия Лиры, -
Там всё , как хочешь, и там всё, как надо,
Там не суют папиросочку в рыло…

              ***
                О.
Тут кошки , горлопаня, как суфии,
Растаскивают рыбьи потроха.
Беременный живот Айя-Софии
Поглаживает пальцами Аллах.
И в утреннем медовом полумраке,
Когда мы в снах прародине близки,
Бродячие плешивые собаки
Ломают лаем воздух на куски.
И нету сил разорванные звенья
Распавшегося сна соединить.
Пока ты спишь, я в райском нетерпеньи
Попробую немного покурить.
И дымом, словно горькою халвою,
Наполнив задыхающийся рот,
Вдохну твой свежий, пахнущий травою,
Росой на теле выступивший пот.
          ***
Нищих кухонь уютная Спарта  -
Говорливых поэтов союз.
В закутках торопливого марта
Хромоногий балакает блюз,
Греет водку в гранёном стакане,
Проливает на скатерти чай.
А катрен народившийся канет
В чьём-то соло, чтоб всплыть невзначай
Под виска беспокойною костью

В эавихрившемся омуте сна.
Выжимает фонарные гроздья
В близорукие очи весна.
И в узоре полуночных бдений
Породнились ангина и смех.
А сизарь , одинокий как гений,
Роет клювом обугленный снег.


         ***
Я до того люблю трамваи,
Их плоскомордые кибитки,
Когда они, сбиваясь в стаи,
Плывут сквозь воздух нежно-жидкий.
И не в одном-другом, так в третьем
Есть некто…жить ему осталось…
А он стоит – и тих и светел –
В себя влюблённый за усталость.
       ***
               Т.Н.
Я о тебе так истово мечтал,
Что мне казалось: пряну головою
И заварю в сияющий металл
Накопленное честною рудою.
И до утра смоля «БТ» и проч.,
Бесхитростен , упрям и добродушен –
Над ломкой строчкой извивался ночь,
Как только поэтические души.
Превозмогая головную боль,
Мучительно и яростно подробен,
Я был не только сверстником Рембо,
Я был глухонемым его подобьем.
Накуренного воздуха сестрицей
Чернилами стекала немота,
И зарастали терном и волчицей
Натруженные пажити  листа.
А я, из спальни выйдя на балкон,
Где май дразнился розовым рассветом,
закуривал и – маленький дракон –
мечтал о мрачном фатуме поэта.
            ***
Как мирный гражданин скончался век
под  перебранку хмурую собак.
И яркий свет полуночных кафе

Не мог рассеять мёртвый полумрак.
И кислый, как овчина, снег лежал,
Где нёс куда-то маленький прохожий
Своё лицо, как золотой кинжал;
На ангела  тщедушного похожий,
Он не боялся больше ничего,
Ну, разве что собак, готовых драться.
Прекрасная эпоха, первый год
Косых крестов, образовавших ХХ.
     ***
Это небо зимою убого,
Вот и мечется страшно под ним,
Как в могиле проснувшийся Гоголь,
В сновидении Х – аноним .
Не похож он на адское пламя –
Этот охрой окрашенный сон.
И промокло негордое знамя
Бумазеи домашних кальсон.
      ***
   ДЕВОЧКА НА ВЕЛОСИПЕДЕ.

Лето . Вечер. И дышится, словно
Мы уже не здесь , а в Раю.
И не девочка – ангел условный
Пересёк дорогу мою
И вдогонку мальцы просвистели,
Тоже ангелы, тех же лет.
Ах, как ладно они запели
По оставшимся на земле!
А потом им привиделся демон,
 сохраняющий злой покой.
И звонок постоянной темой
Под девчачьей запел рукой.
Так в лохматом ухе у сквера,
Запинаясь с тех пор звонком ,
Обитает нота Бодлера
И колдует нами тайком.
     ***
                Кр-у.
Всё напрасно: «Пиво-Воды»,
Раки, сумерки свободы,
В легких плащиках девчёнки –
То ли девы, то ли нет….
А в метро стоят народы.

Нет опасностей погоды –
Светит всем нейтральный свет.
Это просто , очень просто:
Едем мы на Н-ский остров,
И трясёт вагона тёплый
Переполненный барак.
Едет пьяный после пьянки –
Пахнет сыро, как портянки.
Едут хилые подростки –
Над любым чугунный рок.
Едет бледный, как в извёстке,
Но с каким-то мёртвым лоском, -
Может быть , в натуре, Блок?
Может в венах бродит мак?
Едут двое в макинтошах:
«Что у тёщи?» «Вроде, рак.»
Вот и вся литература – любопытная натура…
«Что ты смотришь косо, дура?»
«Что раззявился, дурак?»
     ***

Трамваев, тормозящих с пыла,
Визжат, как кошки , тормоза.
И смотрят страшно и уныло
Милицьонерские глаза.
А в глотке пьяного поэта
Надсадный матереет крик
На злое Коплинское гетто,
На всё , к чему давно привык.
Роняя пиво с губ на почву,
Окурку яростный палач, -
Он слышит , видит он воочью
Как в небесах трубит трубач:
И , значит, небо, словно слива,
Сегодня лопнет, переспев.
И меж каденций он счастливо
Бубнит : «Пора бы», - как припев.

        ***
Как жизнь тяжела, - как рыба
В сетях у сейнера-смерти.
Потом – то ли ад, то ли – рынок
Под хмурой чухонской твердью.
Торговкам не виден продых:

«На крону! На две! На десять!»
И как чешуёю, воздух
Покроется снежной взвесью,
И, как чешуя, снежинки
Прилипнут на лоб горячий,
Не тая. А в небе инки
Загнали куда-то мячик.
И так тебе грустно, слышишь!
Как-будто ты весь из тумана,
Как-будто скребутся мыши
В спальне у Кристиана….
         ***
Тупая осенняя морда ненастья.
Раскисшие листья, как хлеб.
И если ты чувствуешь приступы счастья,
То ты, безусловно, поэт…
А мне всё равно: не пишу, не читаю,
Не надо ни града, ни сёл…
Я ложечкой в чашке горячего чаю
Гоняю чаинки – и всё…
А ветер – с шершавою шкурой скотина –
В закрытое бьётся окно…
Приди же скорее, зима-скарлатина,
Мне, право, уже всё  равно.
          ***
Если ночь навсегда до рассвета,
Если грудь затанцует кашлем –
Для тебя, певуна-поэта,
Остальное уже не страшно:
Это, правда, из семидесятых,
Где, паршивой шинелькой одет,
На фалангах  чернильные пятна
над коптилкою греет студент.
Он заложник собачьего воя,
И такая находит тоска,
Что как прорубь, куда головою,
Эта луночка в ткани носка….
Ах, напутал! Ах, как же напуган!
Как теперь разобраться и жить?
И стучится в окошко вьюга.
Всё стучится, как Вечный Жид.
Ничего и не видно – так бело…
Напоследок выхаркнув мак,
Закачалось , как маятник,  тело .

С гулким стуком упал башмак.

         ***

День пасмурный .Мышиный топоток
Дождя и мыслей тягостных, случайных.
Придёт на помощь переменный ток,
И взвар готов крепчайший чёрный чайный.
Отпить его торопится душа
Поспешно (ощущение – трофея),
Но надо пять минут ещё дышать
И морщиться манером котофея.
И вот сижу и горячу лицо,
Стихотворений грустных демиургом,
Сжимая чашку в пальцах, как яйцо
Упущенного в сотый раз Симурга.