Испытание Майи

(в соавторстве с Алексеем Самойловым)


Я — песня, недопетая тобой,
Я — зеркало, разбитое некстати.
Я сорванный недрогнувшей рукой
Цветок. Я мир.
А ты — его создатель.

Два месяца назад Честер Саллен отпраздновал своё сорокалетие. Он выпил бутылку вина со своей быстро сдающей жизненные позиции матушкой, примерил ей же подаренный свитер и лёг спать. На утро Честер отвёз новую подборку своих стихов в редакцию, а сегодня, наконец, получил неутешительный комментарий по поводу своего таланта.
Два года назад Честера бросила третья по счёту жена. Этот третий брак длился столько же, сколько предыдущие, и закончился аналогично. Детьми Честера так и не обзавёлся, но не потому, что он категорически возражал против такой формы самореализации, а потому, что так и не нашёл для них подходящей матери.
К сорока годам он считал, что многое в жизни понял правильно, и на основе своего опыта окончательно подтвердил единственно возможный вывод. Честер разочаровался во всём. Например, он разочаровался в женщинах, которые, по его глубокому убеждению, делились на две категории — на стерв, желающих только богатства, и на дур, желающих только секса. Помимо этого, Честер разочаровался в людях, которые делились на сволочей, стремящихся использовать других в корыстных целях, и на уродов, не понимающих его тонкой душевной организации. А ещё Честер разочаровался во всём мире, который, правда, ни на что не делился, а, по сути, являлся одной большой гниющей помойкой, и в этой помойке радостно копошились, подобно могильным червям, те самые люди, женщины и прочие моральные калеки.
Поскольку Честер Саллен и его правильный вывод давно дружили, то они много размышляли о том, каким должен быть этот мир, если бы его не подменили при рождении. И чем больше Честер со своим другом кумекали на сей счёт, тем больше они убеждались — этот мир уже не переделать. Но всё же Честер не считал себя оголтелым пессимистом, поэтому вскоре они с другом доразмышлялись до альтернативы происходящему вокруг ужасу. Эта альтернатива родилась достаточно давно, тогда, когда Честер впервые разлюбил себя. Она разрасталась с годами, крепла и мужала, и чем больше Честер разочаровывался, тем лучше чувствовала себя его альтернатива. А его друг-вывод периодически подкармливал её фактами.

И вот озлобленный на редактора-урода Честер в очередной раз поцапался со своей жалобно ноющей матушкой. Он хлопнул дверью, прыгнул в кровать и не успел даже сомкнуть глаза, как вдруг очутился там, где мгновенно забылись все невзгоды, неурядицы и несчастья его беспросветной жизни…
Он шёл по песчаному берегу шумящего прибоем океана, а вокруг всё казалось неописуемо красивым — таким красивым, каким наверно никогда не бывало. Бирюзовое прозрачное небо, мягкое улыбающееся солнышко, вечно цветущие и вечнозелёные экзотические растения, а главное — здесь отсутствовало всё то, что Честер уныло созерцал каждый божий день наяву. Уголок дикой невинной природы, Эдемский сад, и для абсолютного блаженства не хватает только одного…
И оно появилось, а точнее, Она. Она шла рядом, держа его за руку. Она казалась только что вылепленной из божественного теста, свежей и нетронутой, будто бы мгновенье назад Создатель вдохнул в неё жизнь и спустил со своих небес на эту совсем ещё не грешную землю.
Честер не мог не остановиться и не заглядеться на неё. И она тоже остановилась, и тоже посмотрела ему в глаза, нежно улыбнулась и… ничего не сказала.
— Ты кто? — шёпотом спросил он, и поразился собственному голосу.
— У меня нет имени. Ты можешь придумать его сам.
Её мягкому певучему голосу Честер удивился не меньше, и всё ещё не веря в реальность происходящего, усомнился:
— Ты реально существуешь?
— Этот мир для меня — реальность, — она обвела руками пространство, — но я сама придумана. Я абстракция. Твоя абстракция.
— Ты не можешь быть придуманной! — горячо возразил Честер, — потому что я знаю как тебя зовут. Тебя зовут Виржиния, и я люблю тебя!
Это вырвалось само по себе, но он знал, что это — правда. Он любит её, потому что так было всегда.
— Я тоже люблю тебя, — неожиданно ответила Виржиния.
Но эта неожиданность не вызвала никакого удивления. Честер осознал, что это — тоже правда, потому что так было всегда. И этот мир, и эта девушка — такие сказочные, волшебные, утончённые и гармоничные друг с другом — они есть, существуют. И он существует здесь с ними, и существовал всегда. Этому не нужно больше удивляться, этим стоит только наслаждаться.
— Я пишу стихи, я поэт, — сказал Честер, — например… такие.
И он начал читать, не по памяти, а как будто эти строчки рождались моментально, экспромтом. Но они рождались такими одухотворёнными, мелодичными и складными, что Честер почувствовал невообразимый прилив вдохновения.
Неожиданно он запнулся и посмотрел на часы. Они пищали, подобно сотовому телефону.
Честер открыл глаза, долбанул кулаком по будильнику и ещё несколько минут приходил в себя. Дверь спальни распахнулась, и на пороге появилась кряхтящая матушка:
— Сынок, вставай! Хватит спать, всю жизнь проспишь! Погуляй с Сэмми!
— Уйди, пожалуйста, а? И закрой дверь! — он снова зарылся в одеяло.
Матушка продолжала ворчать. Честера страшно бесило, что его, взрослого, умудрённого опытом человека, мать до сих пор называет «сынком». А ещё его зверски бесил мамин любимец — престарелый спаниель Сэмми, от которого постоянно пахло псиной. К тому же, Честер всё ещё находился под впечатлением сна. Он хотел закрыть глаза, чтобы немедленно вернуться туда, он пытался вспомнить, о чём думал перед тем, как уснуть.
В конце концов, матушка включила на полную громкость телевизор, и Честер с грустью осознал, что наступил новый мутный день, который будет как две капли воды похож на вчерашний и на ещё не родившийся завтрашний. На письменном столе — куча несделанных переводов, две кучи ненавидимых материалов для корректуры и три кучи нежелания приступать к первым двум кучам.
Разумеется, за этот день Честер так и не совершил ничего путного. Он пошёл в ближайший бар под названием «Синяя Птица», поссорился с заглянувшим туда приятелем-художником, поплакался в жилетку самому себе и потратил больше, чем смог бы заработать за день, если бы решил этим заняться.
А ночью к нему снова явилась Виржиния и их первозданный мир. Они гуляли по саду и общались, он изливал ей свои стихи и радовался тому безмерному пониманию и восхищению, что исходило от Виржинии. Он наслаждался тем, что она не задаёт никаких ненужных вопросов, что она просто воспринимает его таким, какой он есть на самом деле. Он наслаждался тем, что она — единственная, кто на это способна, а она кивала и подтверждала, что это именно так. Почему? Потому что она просто любит его.

Пасмурные и мрачные дни сменялись солнечными и сказочными ночами. Честер возвращался в свой сон, и постоянно думал о нём наяву. Так прошла неделя, за которую он умудрился забросить работу, забыть последних друзей, довести матушку до приступа, а главное, объяснить, наконец, сделанный когда-то правильный вывод. Он понял истинные причины того, ПОЧЕМУ разочаровался во всём. А всё потому, что помимо этого мира, существует совсем другой. Он существует — и это факт, поразивший Честера наяву. Раньше он только мечтал о нём, фантазировал, понимая, что всё это — идеализации. В какой-то умной книжке он прочитал, что сны — наша единственная реальность. Теперь Честер нашёл подтверждение этому в жизни.
Матушку увезли в больницу. В связи с этим, а также с обнулением его банковского счёта, у него возникла такая куча бытовых проблем, что нежелание их решать разрослось до горы размером с Эверест.
Поэтому он пропил предпоследние наличные в «Синей Птице», завалился домой, с облегчением не обнаружил там своей матушки и брыкнулся в кровать. Он хотел поскорее вернуться к Виржинии и серьёзно поговорить с ней.
— Я хочу остаться с тобой навсегда, — сразу же начал Честер, — я больше не хочу тебя покидать. Я боюсь, что когда-нибудь не увижу тебя, и тогда моя жизнь потеряет всякий смысл.
Виржиния подошла к нему и взяла за руку. Странно, подумал Честер, но ничего не почувствовал. То есть он просто не задумывался над этим.
— Ты понимаешь? — спросила она.
— Я не хочу ничего понимать, — моментально возразил он.
— Ты просто ничего не замечал. Ты видел только меня и слышал только меня. Ты видел всю эту красоту, слышал её, но не видел и не обращал внимание на то, чего здесь нет и никогда не будет.
— Здесь есть всё, что мне нужно. Здесь нет того, что мне не нужно, — убедительно сказал Честер.
— Ты коснулся меня, разве ты до сих пор не понял? Здесь нет телесных ощущений.
— Меня они не интересуют, потому что я разочарован в сексе.
— Но здесь нет ни пищи, ни воды, ни запахов. Неужели ты не обратил на это внимание?
— Но оно здесь не нужно. Я не чувствую голода, жажды…
— Здесь только ты и я, — говорила Виржиния, — только ты и только я. Одни. Больше никого нет — ни людей, ни зверей, ни машин.
— Правильно. Я сыт этим по горло. Я хочу тебя спросить — как мне остаться с тобой? Я устал от всего, от всех этим проблем… Но у меня есть ты, и я готов променять всё на тебя. Даже не променять, нет… — Честер задумался, — как можно променять что-то страшное, ужасное на что-то прекрасное и счастливое?
— Мы будем здесь одни. Я не смогу родить тебе ребёнка, — продолжила она, — сам понимаешь, почему. Подумай.
— Но это возможно?.. — заколебался он, — то есть возможно навсегда остаться?..
— Да, это возможно, — улыбнулась она, — но тогда ты уже не вернёшься ТУДА. В тот мир. И ещё — если ты останешься здесь, ты не сможешь здесь ничего изменить. Этот мир уже создан, создан таким, какой он есть. Приняв решение остаться, ты превратишься из творца в потребителя.
Честер оглянулся вокруг. Лёгкий ветерок колыхал листья на вечно цветущих, но не плодоносящих деревьях. Под ногами шелестела мягкая трава, среди которой яркими пятнами выделились нарциссы и тюльпаны. Но никакие райские птицы не перелетали с ветки на ветку и не щебетали певучими голосами. Странный мир, странный для кого угодно, но только не для Честера.
Он посмотрел на Виржинию. Без неё этот мир был бы бессмысленным. «Что останавливает меня?» — спросил себя Честер. Он вдохнул полной грудью, воздух был свеж, но не таил в себе никаких ароматов. Он не замечал этого раньше, и не заметил бы, если бы она об этом не сказала.
Он ещё раз посмотрел на неё. Для любви не нужно какого-то органа чувств. Все органы чувств ориентированы на внешний мир. Любят сердцем, а сердце — внутри. Честер удивился, что не понимал такой простой логики. Ощущение любви, которое было здесь и сейчас, не требовало никаких доказательств. Ощущение взаимной любви, любви к самой невероятной девушке на свете — Виржинии.
— Я согласен, — сказал Честер и проснулся.
Сэмми вылизывал ему руку. Честер вскочил, дал собаке пинка, быстро оделся и бросился из дома. Явь окончательно потеряла для него всякий смысл, ибо он знал, что больше её никогда не будет.
Так и случилось. Перебегая улицу, он даже не огляделся по сторонам. А водитель фургончика с надписью «Детское питание» даже не успел затормозить.

Виржиния снова была рядом. Честер открыл глаза — он лежал на песке, а она стояла подле него на коленях.
— Я умер? — вырвалось у него.
— Нет. Совсем нет, — улыбнулась Виржиния, — ты жив.
— Но я ничего не чувствую… Ни боли, ни запаха…
— Так и есть. Я тебя предупреждала, но ты решил остаться.
Наконец, Честер всё вспомнил. Конечно. Он навсегда покинул тот кошмарный и уродливый мир, и теперь — он в идеальном мире, который сам и создал. А рядом с ним — идеальное создание, которое любит его. Честер сразу же это почувствовал, и это придало сил. Он встал и взял её за руку:
— Значит, теперь мы будем вместе навсегда?
— Да, конечно.
— Только ты и я, и никто нам не будет мешать?
— Никто. Абсолютно.
— Я всю жизнь мечтал об этом! — воскликнул Честер.
Из него снова полились стихи. Влюблённые сидели на берегу океана, созерцали пылающий закат, и он рассказывал ей о своих чувствах. Постепенно он осознал, что этот сон — больше не сон, а его новая реальность. Он не просыпался, хотя иногда в его мыслях возникало нехорошее предчувствие, что вот сейчас что-то зазвонит, и всё закончится. Но время шло, и ничего такого не происходило.
Наступил вечер, затем ночь, но Честер ни капельки не устал, не хотел ни спать, ни есть. Он наслаждался своей реальностью, и никак не мог насладиться полностью. Наверно, он слишком сильно этого хотел…
Тёмное время суток сменялось светлым, но как таковых дня и ночи для них с Виржинией не существовало. Для них не существовало ничего, кроме их любви. Они гуляли по берегу и по лесу, лежали на траве, и болтали обо всём, что приходило в голову. Окружающие условия исключали необходимость крыши над головой — погода всегда стояла отличная, а ненужность еды, сна и секса полностью исключали из жизни быт. Характер Виржинии, её покорность, нежность и всепоглощающая любовь к нему, исключали возможность конфликтов или споров.
Для Честера всё происходящее казалось как в тумане. Но осознание новой, такой непривычной, и в то же время такой восхитительной реальности, только начиналось.
— Почему ты такая, а не другая? — спросил он.
Они лежали рядом на траве, даже не касаясь друг друга. Просто присутствие рядом Виржинии наполняло его светом.
— Я только учусь быть такой, — ответила она.
— Ты… невообразимая. Невоо… Не самая возможная.
— А какой ты? — спросила она.
— Я романтик, я с детства романтик!
— Как это?
— Это значит понимать жизнь правильно. Любить, творить, созидать… Глядя на тебя, мне хочется творить шедевры…
Он снова что-то прочитал ей, и Виржиния сказала:
— Это про меня.
Он замолчал, она — тоже. Потом он опять о чём-то заговорил, а она просто слушала и понимала его…
Для Честера перестало существовать внешнее время, и осталось только ощущение происходящего вокруг. А вокруг происходило одно и то же, если посмотреть на это со стороны. Но посмотреть со стороны было некому.
Он чувствовал необъяснимое стремление к чему-то большему. Будто бы его всепоглощающая любовь может стать ещё более всепоглощающей. Будто бы ему не хватает того безмерного счастья, в котором он ежесекундно купался, находясь рядом с Виржинией. И он спросил у неё — почему.
В ответ она подошла к нему, и обняла. Честер посмотрел на себя и на неё — на них не было никакой одежды. Только сейчас он первый раз понял это.
Но он ничего не ощущал своей кожей — словно никто к нему не прикасался. Словно он обнимал пустоту.
— Почему? — переспросил Честер.
— Не знаю, — ответила Виржиния.
Он обнимал воздух, он целовал пустоту. Но это было иллюзией, потому что Виржиния — вот она, её видно, она всё слышит, а остальное…
А он помнил обо всём остальном. Он не знал, сколько уже времени прошло с момента их первой встречи здесь, в Эдеме. Но память хранила обрывки прошлого — ещё до встречи с Виржинией. Память — единственная оставшаяся связь с тем миром, откуда он ушёл.
А в том мире были другие ощущения. Но в нём не было Виржинии.
— Я не могу почувствовать тебя, — сказал он, — почему?
— Может, потому, что я нереальна? — она отстранилась и улыбнулась.
— Этого не может быть! — воскликнул он, — если ты — только моя фантазия, то кто же для тебя я?
— Ты — моя реальность.
— Но почему я придумал тебя такой… неощутимой?
— Тебе разве не хватает нашей любви? Тебе разве не хватает чего-то здесь?
Виржиния говорила, а Честер понимал, что это он сам себя спрашивает. Так что же такое идеальный мир? Как в таком мире может чего-то не хватать?
— Объективный идеализм — это тоже чья-то выдумка, — сказал он, хотя хотел сказать совсем другое.
Он шагнул в воду застывшего в вечном штиле океана. Ласковый прибой коснулся его ног, но ноги, разумеется, ничего не почувствовали.
Честер зачерпнул пригоршню воды и вылил себе на лицо. Виржиния была рядом, она тоже плеснула на него водой и засмеялась.
Они ещё долго плескались живой, солёной, прохладной водой, которая казалась Честеру мёртвой.

Их любовь становилась сильнее. И чем сильнее становилась любовь, тем острее Честер чувствовал, что ему мало этой любви. И ему было совсем не больно, а просто одиноко и страшно. Их с Виржинией молчание перестало быть священным и стало гнетущим. Самое тяжёлое, что она откликалась на его переживания такими же — и он видел её грустные глаза, которые не плакали разве только потому, что кто-то, создавший этот рай, слёз не предусмотрел.
Слёзы не текли по её щекам, но вся природа, всё безоблачное небо, всё ласковое солнце медленно и тихо переполнялись слезами.
Это продолжалось бесконечно долго — нарастающая комьями льда неизвестность и молчаливое страдание с непостижимыми причинами. Это вылилось в одну-единственную фразу — и её произнёс Честер. Он произнёс её потому, что никогда не хотел произносить.
— Я хочу туда. С тобой.
— Я люблю тебя, — ответила она.
— Как мне это сделать? Подскажи.
— Я люблю тебя, — ответила она.
— Я хочу вернуться.
— Я люблю тебя, — снова повторила она.
И тут Честер почувствовал, что всё рухнуло. Да, вокруг оставалась всё та же девственная безжизненная природа, но мир затопило слезами. Всё рухнуло, потому что он осознал, что никогда не вернётся ТУДА с Виржинией. Он может остаться с ней здесь, но…
Он подошёл к ней, обнял за плечи и спросил:
— Ты тоже ничего не чувствуешь?
— Я всё чувствую. Всё.
Её глаза замёрзли, как две огромных слезы. Он отвернулся, чтобы не видеть её белого, переполненного страданием лица.
— Не бросай меня, — умоляюще произнесла она.
— Значит, ты более человечна, чем я, — отвернулся он, — я не могу теперь даже смотреть. Я слишком сильно люблю тебя, чтобы остаться. Но я не могу отсюда вернуться туда. Остаётся только одно.
— Ты можешь, — вдруг сказала она.
Честер аж вскочил. Но Виржиния не изменилась в лице.
— Ты можешь, но без меня. Пошли, я провожу тебя.
Они шли молча. Они миновали лес, луг и ещё один лес. Они очень далеко ушли от океана. Честеру казалось, что тропинка, по которой ведёт его Виржиния, скоро перейдёт в широкую накатанную дорогу, а затем они придут в какую-нибудь деревню. Если так, думал он, значит, в этом мире тоже есть люди. Кто же тогда в этом мире протаптывает тропинки?
Но это было просто отвлечённое рассуждение. Перестать переживать Честер не мог, и поскольку он не чувствовал боли, он чувствовал нечто, что много больше боли. Виржиния сама вела его туда, где больше никогда не будет её. Он был не способен расстаться с ней.
— Почему ты хочешь расстаться со мной? — безнадёжно спросил Честер.
— Я не хочу. Неужели это не видно?
Он зарёкся больше не смотреть на неё, но посмотрел. Они продолжили путь, и вскоре тропинка оборвалась.
— Вот дорога назад, — произнесла Виржиния, — эта пропасть. Шагни в неё, и мы больше никогда не увидимся.
— Почему?
— Ты не первый, кто прошёл через это. Как, по-твоему, создавались шедевры искусства? Как, по-твоему, люди достигали вершин познания мира?
Честер закрыл глаза в предчувствии прозрения.
— Ты свободен, — продолжила Виржиния, — ты сам выбираешь свою судьбу. Ты пришёл ко мне по своей воле, и уходишь сам. Я не стану тебя удерживать.
— Ты не хочешь… Ты ведь не хочешь! — закричал он, — прекрати! Ты обманываешь себя!
— Я только плод твоего воображения, — возразила она, — настало время тебе убить меня. Ты этого хочешь, я знаю, я вижу…
— Не-ет! — заорал он, но едва ли услышал сам себя. Он упал на землю и подполз к краю обрыва.
— Ты шагнёшь и больше не увидишь меня, — с горечью в голосе произнесла она, — неужели тебе меня не жалко? Я ведь люблю тебя. Тебя никто никогда больше не будет любить. Только я. Неужели тебе меня не жалко?
Честер почувствовал прозрение. Он поднялся, открыл глаза, но прозрение не состоялось. Рядом по-прежнему стояла Виржиния и смотрела на него. Она будто бы смирилась со своей участью.
— Ты сделал верный выбор, — добавила она, — ты живой, настоящий, а я лишь иллюзия. Ты выбрал настоящий мир, значит, ты стал живым человеком. А когда-то был мёртвым. А теперь убей меня.
— Я не смогу убить тебя, — прошептал он, — ты — самое прекрасное создание во Вселенной. Я не смогу прыгнуть туда.
— Ты всё ещё хочешь остаться здесь? Ты всё ещё колеблешься? Я разочарована, — Виржиния побледнела ещё больше, медленно обрастая льдом. — Прощай. Прощай. Мне будет слишком больно, но я не чувствую боли. Нельзя жить, не чувствуя боли. Я обречена. Я сама сделаю это. Прощай. Я сама избавлюсь от тебя, но я всё равно буду любить тебя вечно.
Она развернулась и пошла прочь. «Она уходит от меня! Она уходит!» — Честер закрыл глаза и почувствовал… что появились слёзы. Настоящие. Они полились одновременно с тем, как её силуэт стал медленно умирать вдали. А может, просто слёзы застили ему мир, и он не смог разглядеть таящую Виржинию?
Он хотел окликнуть её в самый последний раз. Но даже на это не хватило ни сил, ни мужества, ни даже настоящих слёз. Поэтому он просто шагнул в пропасть.

Честер открыл глаза. Над ним зависло изумлённое лицо медсестры, которая кричала:
— Доктор! Доктор! Мистер Саллен очнулся! Мистер Саллен вышел из комы! Доктор! Доктор!
В палату набежал народ. Честер плохо соображал, он вдохнул воздух и почувствовал сладкий аромат лекарств. Он поднял слабую руку и прошептал:
— Иди сюда.
Прыщавая медсестра, похожая на пережаренный пончик, склонилась над ним и улыбнулась лишённым нескольких зубов ртом. Честер коснулся её лица рукой. Оно оказалось тёплым, живым и настоящим.
— Живая… — прошептал он.
…Через некоторое время ему принесли еду. Медсестра кормила его, и Честер содрогался от ощущения божественного вкуса обычной, к тому же приготовленной без души, картошки. А потом его наполнил больничный чай, сравнимый по вкусу разве что с выдуманным нектаром из выдуманного райского сада.
Серия непередаваемых ощущений настигла Честера тогда, когда его выписали, и он первый раз вышел на улицу. Оказалось, что он пролежал в коме почти четыре месяца, и врачи сказали, что он родился в рубашке.
Честер не шёл — он летел на крыльях. Он никогда не знал, что всё вокруг — люди, дома, машины — могут вызвать такие бурные эмоции. Он глядел в лица встречных прохожих, улыбался им, а они… улыбались в ответ. Его переполняло ощущение бесконечной любви, и ему хотелось делиться ею. Ему хотелось обнимать и целовать всех этих живых, настоящих людей, и если бы он сошёл с ума, то наверняка бы этим занялся.
Но Честер пока не сошёл с ума, потому что знал, что сейчас придёт домой и расцелует свою горячо любимую матушку.
Подходя к дому и увидев соседку, он решил не откладывать и начать с неё. Но соседка — старушка-ровесница матушки — встретила Честера совсем не радушно. Из её длинной скомканной речи, прерываемой откровенными обвинениями в его адрес, выяснилось, что матушка скончалась в больнице, а пёс Сэмми умер от тоски, «пока ты шлялся неизвестно где, бросил свою мать на произвол судьбы, оглоед проклятый».
Весь прилив радости и любви моментально исчез. Честер отмахнулся от соседки, и ноги сами понесли его в бар «Синяя Птица»…
Добрый глоток шотландского скотча вернул его к жизни. Честер не мог отвлечься от мыслей о матушке, но не мог и не смаковать этот радужный напиток. Затянувшись сигаретой, он не сдержался и улыбнулся бармену.
Вдруг раздался грохот, Честер обернулся и увидел, что какая-то размалёванная под хохлому девица навернулась с высокого табурета. Он мгновенно подскочил к ней и протянул руку, чтобы помочь подняться. От девицы, одетой во всё сногсшибательное, разило дикой смесью перегара, французских духов, кубинских сигар и желания лёгкой наживы. Но с последним, видимо, сегодня случился облом.
— Спасибо-а, — поблагодарила девица, держась за руку Честера.
Почему-то он не выпустил её руку, а она не возражала. Наверно, он гнался за ощущениями реальности, а она просто была пьяной проституткой, переоценившей свои возможности.
Честер попросил бармена налить им ещё виски. Девица едва держалась на ногах и постоянно на него облокачивалась. Он выпил свою порцию, затем её и отвёл барышню в мужской туалет. Холодная вода привела её в чувства, но размазала весь марафет, поэтому девица ушла восстанавливаться в дамскую комнату.
Честер дождался её, но не уследил, как по дороге из туалета до стойки она успела заказать себе водки и снова опьянеть.
Понимая, что сейчас охранники выметут её из бара прямо в лапы полиции, Честер заплатил за водку и вывел девицу на улицу. Ему было наплевать на то, что он потратил свои последние наличные деньги. Он вообще не мог сейчас объяснить своих действий и понятия не имел, что его привлекло в этой безнадёжной и пропащей пьяной шалаве и зачем он тащит её к себе домой. Впрочем, шалава совсем не возражала, она вообще полностью подчинилась ему, ибо была невменяемой.
Дома Честер сразу же завёл её в ванную, и здесь «прекрасную незнакомку» стошнило. Не обращая внимания на царящий в квартире смрад и бардак, Честер на ощупь раздвинул диван и постелил постель. Затем вернулся к той, которую наверно просто пожалел.
Ей по-прежнему было плохо. Честер терпеливо помогал своей подопечной сперва избавиться от выпитого, а затем смыть сантиметровый слой косметики. После чего он помог ей раздеться, накинул на её плечи халат и отвёл в комнату. Девица завалилась на диван и тут же вырубилась. Честер нежно накрыл её одеялом и произнёс:
— Вот и хорошо. Завтра утром будешь в порядке.
Спать ему почему-то не хотелось. Он прикрыл дверь в спальню и уединился на кухне со своими странными и не похожими одна на другую мыслями.
Запивая эти мысли крепким чаем и закуривая их не менее крепкими сигаретами, он и провёл первую ночь.
Утром Честер помыл ванную, причесался и почистил зубы. Зайдя в спальню, он решил пока не будить незнакомку, но всё равно мельком взглянул на неё.
По её лицу скользнул луч рассветного солнца. И Честер замер на месте, медленно врастая в пол. Неожиданно девушка открыла глаза…
На него смотрела Виржиния.