Дитя Клеопатры

День клонился к закату, когда я, сделав над собой усилие, выглянул в окно дилижанса. Унылые холмы и чахлые деревья — вот что я увидел. Когда мы выезжали из города, все было по-другому. Правда, такое же унылое выражение читалось в глазах полисмена, поднимавшего шлагбаум, однако природа была значительно оптимистичнее. А эти холмы побуждали мое разгулявшееся воображение рисовать мрачные картины средневековых замков с привидениями. Казалось, где-то недалеко обязательно должен быть такой замок. И верно. Не проехали мы и двух миль, как слева от дороги возникло нечто похожее. Почему-то древние зодчие всегда выбирали для своих творений места с пейзажами вроде этого. Наверное, все феодалы были меланхолики.
Дилижанс мягко качнуло, и он остановился у массивных ворот с фамильным гербом.
— Заночуем здесь, — сказал Кларенс, слезая с козел. — До станции еще два дня пути, а силы уже на исходе...
Я согласился, подтвердив это однократным кивком. В самом деле, до конечного пункта нашей поездки еще два дня, а я ужасно проголодался. Да и кони наши тоже требуют отдыха и воды...
— Если в этом замке живет Клеопатра или царь Соломон, я не удивлюсь, — проговорил Кларенс, стуча.
К моему удивлению, дверь тотчас же отворилась, как будто хозяин только того и ждал, чтобы усталые путники постучали. Впрочем, сказав «хозяин», я ошибся. Было бы правильнее сказать «хозяйка». Ибо перед нами предстала девушка лет девятнадцати, с огненно-рыжими волосами, отливавшими на солнце медью. У нее было красивое грустное лицо, но она пыталась улыбаться.
— Здравствуйте, — проговорил Кларенс, слегка ошалев от ее внешности и внезапного появления.
— Простите, я, кажется, напугала вас, — извинилась девушка, — но когда ваш дилижанс показался на дороге, я как раз смотрела в окно и подумала, что, наверное, вы голодны и пожелаете остаться на ночь...
Кларенс всегда был пошляком и по привычке бы среагировал: «Я действительно не прочь остаться с тобой на ночь, детка», — но я вовремя дернул его за рукав и получилось что-то вроде:
— Я... м-м... прочь... ночь...
— Простите его, мисс, он устал с дороги и говорит стихами.
Девушка понимающе кивнула и пригласила нас войти, отдав слуге распоряжение заняться лошадьми и чемоданами. Мы прошли сквозь ворота в небольшой двор, мощенный серым булыжником, и, пройдя его, оказались перед лестницей, ведущей наверх. Все-таки чудаки были эти архитекторы! Ну зачем, спрашивается, нужно было делать вход на втором этаже, когда можно было сделать его на первом? Наверное, это чтобы удобнее было спускать с лестницы надоевших гостей и давать пинки слугам. Последние, должно быть, славно летели оттуда.
Поднявшись по этому ступенчатому бичу слуг и гостей, огороженному перилами, мы попали в большой холл, увешанный коврами, зеркалами и прочей атрибутикой позднего феодализма. Девушка затворила дверь и обвела нас приветливым взглядом.
— Располагайтесь и чувствуйте себя как дома, джентльмены. Надеюсь, вам понравится у меня...
— Кларенс опять хотел проявить свою дрянную натуру, дополнив: «В постели», — но я дернул его за рукав, и получилось:
— В пост... ели... Пришлось мне выкручиваться.
— Знаете, мой друг как-то в Пост ел мясо, а ведь это считается страшным грехом. С тех пор он никак не может себе этого простить. Особенно, когда устанет...
Кларенс подозрительно покосился на меня, но вслух ничего не сказал. А девушка проговорила:
— Прошу вас, не упоминайте в этом доме ни о чем, что так или иначе связано с Богом — мой отец немного не в себе на религиозной почве и...
В этот момент одна из дверей распахнулась, и в холл вошел мужчина лет пятидесяти, в халате и с трубкой в руке.
— У нас гости, доченька? А почему меня не известили?..
— Ах, папа, эти джентльмены только что прибыли, — девушка любяще посмотрела на отца и умоляюще спросила: — Можно они переночуют у нас?
Отец проницательным взглядом оглядел нас с Кларенсом, затем перевел его на дочь и сказал, наставительно подняв палец к потолку:
— В Библии сказано: «Просящему да подавай, голодного накорми, замерзшего обогрей, алчущего напои...
«Моралист», — подумал я про себя. А он продолжал:
— ...если у тебя есть рубашка, отдай ее нуждающемуся в ней, ибо она к тебе вернется, когда в ней будешь нуждаться ты». Отсюда следует, путники, что я предоставлю вам кров, постель, еду и питье — в обмен на ваши рассказы о дальних странствиях и жителях той далекой страны, откуда вы прибыли. Однако для начала давайте познакомимся.
— Я Марк Болан, — отрекомендовал я.
— Меня зовут Кларенс О’Кей, — сказал Кларенс.
— Дороти, — коротко представилась девушка.
Хозяин удовлетворенно пожал всем руки, включая собственную дочь, и троекратно проговорил:
— Сэр Персифаль Норидж, эсквайр.
После того как наше знакомство состоялось и я наконец узнал имя очаровательной рыжеволосой незнакомки, нас повели в столовую ужинать.
— Вообще-то мы ужинаем рано, — сказала Дороти, — но сегодня, по случаю годовщины смерти преподобного Исаака в результате несчастного случая — он попал под трамвай, — ужин перенесли на восемь часов.
Кларенс посмотрел на девушку так, будто хотел что-то сказать. Я посмотрел на Кларенса так, будто хотел дернуть его за рукав. Мы все вчетвером вошли в обеденную залу. Несмотря на свое название, служила она также и для завтраков (и для ужинов — тоже).
— Уильям!
Эхо огласило помещение гулким голосом Персифаля Нориджа и заставило дворецкого вздрогнуть.
— Накрывай на стол, у нас гости!..
Старик дворецкий, мирно дремавший у камина под шотландским пледом, выпустил из объятий бутылку виски и, кряхтя, поднялся. Ростом он был примерно в шесть бутылок английского рома, а при движении весь как-то трясся и позвякивал. Мне даже показалось, что этот чудесный старик — ничто иное как большая бутылка, на которую в спешке натянули камзол, парик, панталоны, чулки и туфли с пряжками. Я все ждал, когда же камзол распахнется, — чтобы прочитать этикетку.
— Мистер Мак-Дуглас уже давно нам прислуживает, — сказала Дороти, заметив, что я с интересом разглядываю «бутылку».
Норидж дополнил:
— В Библии сказано: «Возлюби дворецкого своего, как себя самого, и зачтется тебе». Так что мы прощаем Мак-Дугласу его медлительность, — он покосился на старика, все еще дремавшего у камина, но уже стоя. — Эй, пошевеливайся!..
Я заметил, что Кларенс как-то странно озирается по сторонам. К чему бы это? Подсвечник он уже стянул — вот он, выглядывает из кармана, — неужели нужны еще и свечи?.. Я наклонился к нему и шепнул:
— Послушай, старина, не волнуйся ты так, — за ужином будут ложки...
Кларенс посмотрел на меня укоризненно и перевел взгляд на девушку:
— Ты не психолог, Марк. Тебе не понять, ты склонен к неуместным шуткам, тогда как в мою душу купидон методично вонзает свои стрелы...
Наш разговор был прерван позвякиванием. Это Мак-Дуглас переместился на несколько футов левее камина, к шкафу с посудой, и доставал оттуда столовые приборы.
— Прошу к столу, о усталые путники, ибо все недуги телесные преходящи, яко же воистину, и со духом святым заодно... — торжественно проговорил Норидж, приглашая нас к столу.
— Аминь, — добавил Кларенс и шепнул мне на ухо: — ибо голод не тетка.
Мы сели за стол. Дворецкий переместился на кухню и звякал там; вскоре он появился в дверях с подносом, на котором стояло нечто, накрытое крышкой.
— Что это? — спросил эсквайр, поводя одновременно бровями и носом.
— Это, с вашего позволения, суп, — ответствовал тот. — Если угодно.
— Угодно, угодно, — сказал Кларенс. — Давай его сюда!.. — и прибавил, благочестиво сложив руки: — Но вначале — молитва.
Кларенс никогда особой набожностью не отличался, точнее, разницу между Рождеством и Новым Годом улавливал с трудом. А уж чтобы с трех попыток отыскать в календаре День Св. Патрика — так этого за ним вообще не водилось. А тут вдруг — «молитва вначале»... Наверное, он свихнулся от Дороти... Или, нет, скорее, другое: желая добиться расположения девушки, он решил сначала обработать ее отца.
Мои опасения оправдались. С Кларенсом О’Кеем дела обстояли далеко не о’кей. Он даже ухитрился выложить подсвечник из кармана и незаметно поставить его на стол.
— Мистер О’Кей, — торжественно проговорил Норидж, встав из-за стола, — я совершенно с вами согласен — молиться нужно: с утра, перед завтраком, перед ленчем, перед обедом, перед five o’clock’ом, перед ужином и на сон грядущий, а также — если вы случайно проснулись среди ночи. Прочтите, пожалуйста, молитву.
— О да, — ответил Кларенс и, многозначительно посмотрев на меня, добавил: — Ты ведь знаешь, Марк, я часто молюсь последнее время... — он перевел взгляд на Дороти, но вместо ожидаемого восторга прочел на ее лице недоумение.
Я-то понял почему: она ведь еще в самом начале упоминала об отце как о человеке, который «немного не в себе на религиозной почве», а Кларенс был уже близок к тому, чтобы перещеголять эсквайра в набожности.
Однако мой друг ничего не заметил, а глупо улыбнулся и начал:
— Друзья! Мистер Норидж, мисс Норидж, мистер Мак-Дуглас, мой друг Марк! Я... то есть вы... то есть мы... собрались в этой благочестивой обители, чтобы вознести смиренную хвалу... э-э-э... ну, и поужинать, разумеется... Да святится имя... э-э-э... того, чьей милости мы удостоились, сидя под сводами этого храма, словно жители Иерусалима перед пятью хлебами... Или это был Назарет? Нет, пожалуй, все-таки, Вифлеем...
— Идиот, — сквозь зубы прошипел я, — это был Спрингфилд, штат Иллинойс! Заканчивай быстрей, я проголодался, как тысяча тираннозавров!
— А-ам... Аминь, — закончил он, вспомнив наконец спасительное слово.
Все с облегчением сели, а Мак-Дуглас, словно гигантская улитка в камзоле, начал перемещаться вокруг стола, подавая блюда.
— Да, кстати, — заговорил Норидж, отпив из бокала, — вы впервые в наших местах?
Мы с Кларенсом переглянулись и дружно закивали.
— Тогда вам, должно быть, небезынтересно будет послушать одно предание, связанное с этим замком?..
Дороти, по-видимому, в сотый раз приготовившись слушать эту историю, укоризненно посмотрела на отца и опустила глаза. Кларенс, заметив это, с жадностью уставился на нее, пользуясь удобным моментом. Старик Мак-Дуглас занял свое обычное положение у камина и задремал. Похоже, я был единственным слушателем.
«Было это давно, — начал эсквайр, — когда я еще был мальчишкой и гонялся с арбалетом за воробьями. Рос я вот в этом самом замке под присмотром родителей, повара да старой экономки, которая так допекала меня своей строгостью, что я, будучи в очередной раз запертым в своей комнате, чертил на стене ее изображение и упражнялся с его помощью в меткости стрельбы — она, бывало, очень злилась, когда заставала меня за этим занятием.
Так и протекало мое детство, среди мирных вересковых пустошей и звуков волынки...
В тот роковой день неожиданно переменившийся ветер принес с собой холодный воздух Арктики. Свинцовые тучи заволокли небо, и день стал как ночь. К вечеру пошел дождь. Мокрые осенние листья налипали на окна, но тут же падали, смытые струями воды...
Мы уже заканчивали ужинать, когда в дверь постучали. В наших местах не принято отказывать путнику в ночлеге — «гость в дом — Бог в дом», как говорит Библия, и я открыл дверь.
На пороге стоял высокий человек в черном. Вода ручьями стекала с его плаща и шляпы; обеими руками он поддерживал другого человека, который, казалось, спал. Мне стало страшно, но я сделал над собой усилие и пробормотал:
— Добро пожаловать... господа... Г-гость в дом — Бог в дом...
Черный человек скривился в ухмылке и ответил хриплым грубым голосом:
— Скорее — Дьявол... К черту ужин! Скорей спать! — и замертво рухнул на порог.
Мы с отцом кряхтя втащили гостей на второй этаж, в свободную комнату, и оставили их там. Один из них было очнулся, потребовал рому, но снова впал в забытье...
Ночь прошла спокойно, если не считать какого-то странного грохота в комнате с «черными» людьми.
Наутро матушка пошла пригласить их к завтраку. Спустя минуту послышался крик ужаса: оба гостя оказались мертвы.
Позднее мы узнали, что один из них был шерифом, а другой — преступником, которого шериф поймал и вел в тюрьму. Последнему удалось каким-то образом прикончить своего навязчивого спутника по дороге, но отомкнуть сковывавшие их наручники он не смог — видимо, ключ затерялся в грязи во время жаркой схватки с шерифом. Так что, когда страшные гости появились у нас на пороге, один из них был уже мертв (выходит, я здоровался с покойником, мир праху его...) Второй же — убийца — скончался ночью от ран.
Какой ужас — таскать на цепи одеревеневшего мертвеца! Под влиянием случившегося я быстро повзрослел и перестал расстреливать экономку из арбалета. Отец подарил мне ружье».
Эсквайр кончил говорить и принялся набивать трубку. Все молчали. Мак-Дуглас — потому что спал. Кларенс был слишком увлечен Дороти. Дороти было скучно. А я просто не мог вымолвить ни слова, ошеломленный историей Нориджа. Как говорится, было тут над чем поразмыслить уму и менее неискушенному.
Когда Норидж поджег опиум и задымил, как первый паровоз, с нетерпением ждал продолжения истории только один человек — Марк Болан, то есть я.
Эсквайр нагнал на себя потусторонний вид и, окунувшись в облако дыма, заговорил.
«Отец боялся, что полиция припишет эти два убийства ему, поэтому не торопился заявлять в управление. Законы в то время были суровыми, и никто не стал бы с ним долго разбираться — повесили бы на первом суку и дело с концом! Нет, было бы просто безумием обнародовать эту грязную историю. Нужно было искать другой способ избавления от тел.
С нами по соседству жил один гробовщик, к нему-то отец и направился...
— Кто там? — послышался сонный голос из-за двери с вывеской «Гробовых дел мастер Э. Вайоминг».
— Эндрю, — ответствовал Норидж-старший, — это я, твой сосед. Мне нужна твоя помощь.
Грохнул засов, звякнула щеколда, дверь отворилась. На пороге, с бутылкой в руке, стоял худощавый человек. Его левый глаз украшал багровый синяк, происхождение которого он не пожелал объяснять, одет он был в какие-то лохмотья.
— Что, умер кто-то из близких?..
Отец испуганно отмахнулся и трижды сплюнул через левое плечо.
— Тогда, наверное, свою смерть почуял?
Норидж испуганно перекрестился.
— Ну, в таком случае, я не знаю... — гробовщик пожал плечами и приложился к бутылке. — Третьего не дано, ибо я гробовщик, а не священник. Моя задача — упаковать мертвеца. Я, в своем роде, почтальон смерти. Когда кто-то умирает, Старуха получает его в моем дубовом конверте. А сама она писем не пишет...
— Послушай, — прервал его Норидж-старший, — дай мне сказать, наконец. Я пришел по другому делу. Но, может быть, сначала дашь мне войти?..
— Пожалуйста... — Эндрю пропустил его в дом.
Дверь затворилась, звякнула щеколда, грохнул засов.
Дом гробовщика представлял собой две небольшие комнаты, обычно заставленные гробами. Но в тот день было очень много смертей, и Вайоминг распродал почти все: этим объяснялось его распитие алкоголя.
Отец прошел в ту комнату, что служила гостиной, и остановился, глядя на два деревянных ящика продолговатой формы так, словно он не знал, что это — гробы.
— Ах, да, — спохватился Эндрю, — эти я еще не продал — не умирает что-то больше никто...
Норидж смотрел на гробы и, казалось, видел в них двоих: в одном — шерифа, а в другом — убийцу. Вот только цепь разрушала идиллический образ и мешала мертвецам спокойно закрыть свои крышки и улететь в Преисподнюю...
Из оцепенения его вывел хриплый голос Вайоминга, полагавшего, что «от такого взгляда гробы деформируются, и тогда на них не налезут венки от друзей».
— Ничего, — спокойно ответил Норидж, — о тех, кто будет в них лежать, друзья не узнают. За тем я и пришел.
Гробовщик понимающе покачал головой.
— Не хочешь придавать дело огласке? Что ж, понимаю... Незаконнорожденный сын?
— В некотором роде, — усмехнулся отец. — Их два. Два незаконно... незаконноумерших. И кому-то они, несомненно, приходятся сыновьями... — на минуту Норидж-старший умолк, прислушиваясь к тишине за окном. — Да, так вот, нужно похоронить двух мертвецов — я не хочу, чтобы их видели в моем доме. Лучше всего, думаю, сделать это ночью, так как днем ходит слишком много любознательных старух, которые только и ждут какой-нибудь сенсации, чтобы тут же пустить слух о ней по всей округе. Деньги я заплачу, как только увижу своими глазами могилы... Да, вот еще — мертвецов сковывает цепь кандалов, так что ты уж позаботься о ней, а то гробы не закроются. Вот, собственно, и все...
Гробовщик отхлебнул из бутылки и скорчил жуткую гримасу, по которой человек, хорошо знающий Эндрю Вайоминга, мог бы с уверенностью сказать, что тот сделает все как надо. Конечно, за соответствующее вознаграждение.
Мой отец хорошо знал Эндрю Вайоминга...»
Эсквайр докурил и постучал трубкой о край пепельницы; я словно очнулся от тяжелого сна. Странное дело, но я верил услышанному, хотя это вполне могло оказаться плодом воображения Нориджа. Ведь существует множество чудаков, которых хлебом не корми — дай только наврать с три короба за чаркой вина в кругу знакомых. Впрочем, даже если это и так, все равно занимательно. Мои аплодисменты, сэр!
Норидж тем временем внимательно разглядывал Кларенса, который внимательно разглядывал Дороти, внимательно разглядывавшую пустую тарелку. В углу тихо посапывал дворецкий. Судя по тому, что он делал во сне большие глотки и произносил тосты, Мак-Дугласу снилась выпивка. За окном было уже совсем темно...
— Если вам интересно, — обратился вдруг ко мне Норидж, — я могу поведать, что же произошло дальше. Вижу, только вы один слушаете меня...
Мне стало жаль старика, к тому же я действительно жаждал продолжения, поэтому я сказал:
— О да, мистер Норидж, конечно!
Эсквайр помолчал немного, уныло глядя в окно — на минуту мне показалось, он там что-то увидел, — и снова заговорил.
«Это произошло на девятый день после похорон. Гробовщик выполнил все, как обещал, и был щедро вознагражден. Отец даже просветлел лицом: такая гора с плеч!
В тот день ничто не предвещало беды. За окном установилась прекрасная погода. Было одно из тех затиший, когда первые дожди уже отстучали по крышам, а до первого снега еще оставалось два месяца...
Мы ужинали на террасе, когда где-то наверху раздались гулкие шаги. Несомненно, над нами кто-то был. Может, кошка?.. Сначала мы так и подумали. Но после того как эта кошка споткнулась и начала изрыгать хриплые проклятия, не знаю как остальным, а мне стало ясно, что это вовсе не кошка. Этот голос. Даже во сне я узнал бы его из тысячи! Голос принадлежал тому черному господину, что умер у нас в комнате на втором этаже в один из тех августовских вечеров 1896 года. Если, услышав голос, кто-то и сомневался в этом, то когда раздался звон кандалов и звук перетаскиваемого волоком тела, все были твердо убеждены — по дому бродят привидения...
— О, Господи! — отец выронил чашку из рук, и она вдребезги разбилась об пол.
Матушке сделалось плохо, и она без чувств упала со стула. Я схватил со стены ружье, но отец остановил меня. Впрочем, через мгновение я и сам осознал: «Когда стреляешь по призракам из ружья, это не дает ничего, кроме дырок в стене и переполоха соседей».
— О, майн Готт! — вскричала старая экономка; она была близка к состоянию обморока. — Эта Скотландия шведетт меня в могилу! Ну пошему меня рекомендовали именно шуда, ражве мало других штран на швете?!.
Послышался грохот. Я обернулся, полагая, что это призраки провалились в террасу с верхнего этажа, но оказалось, это всего лишь старая экономка, не перенеся душевных мук, потеряла сознание. У меня отлегло от сердца.
— Да принесите же кто-нибудь воды! — выругался отец...»
— Отец, — прервала рассказ эсквайра Дороти. — Уже половина двенадцатого. Я хочу спать.
Норидж потянулся за трубкой, но дочь остановила его.
— ...и прекрати курить! Это вредно для твоего слабого организма...
Комната медленно приобретала в моем мозгу свой первоначальный облик. Из нее улетучивались страшные привидения в черных шляпах, и возвращались на свои места люди из плоти и крови. Вот, слева от меня, сидит сам Норидж. Напротив — Кларенс и Дороти. У камина привычно посапывает Мак-Дуглас. А где же экономка?.. Ах, да, она уже давно умерла и живет теперь лишь в рассказах эсквайра.
— Друзья! — обратился ко всем Норидж. — Простите меня, я слишком сильно погрузился в воспоминания и забыл о сне. А между тем, в Библии сказано: «Да будет утро мудренее вечера, аки и свет пусть восторжествует надо тьмой!» Давайте поблагодарим Господа нашего за ту скромную трапезу, что он ниспослал нам на сегодняшний день, и разойдемся по комнатам, дабы, помолившись, отправиться в Царствие Морфея.
Все встали и произнесли слова Благодарения.
— Послушай, — обратился я к Кларенсу, когда мы прошли в отведенную нам комнату на втором этаже. — Уж не та ли это самая комната, в которой умерли страшные постояльцы из рассказа Нориджа?
— Ты прав, Марк, — ответил Кларенс. — Дороти — прекраснейшая из всех девушек, когда-либо живших на земле!..
Я тактично согласился, а про себя подумал: «Этот чурбан даже не слышал, что рассказывал эсквайр. Держу пари, если призраки заявятся к нам этой ночью, для него это будет сюрпризом...»
Я пожелал ему спокойной ночи и лег, а Кларенс опять пробормотал что-то о «прекраснейшей из всех». Не будь я таким уставшим, непременно бы сострил по этому поводу, но глаза мои слипались и перевозбужденный мозг требовал покоя. Я уснул раньше, чем увидел сон...
До сих пор не могу понять, что же явилось причиной моего внезапного пробуждения. Я сел на кровати и долго всматривался в темноту. Сначала мне показалось, что тень, стоявшая посреди комнаты, — ничто иное как Кларенс, который не может уснуть из-за красоты Дороти. Однако, к вящему своему ужасу, вскоре я услышал мирное похрапывание, доносившееся из угла, где стояла его кровать. Меня одолело странное чувство. Это был не ужас, скорее — оцепенение. Так иногда случается в страшном сне: хочешь бежать, а ноги не слушаются; хочешь закричать и не можешь. Я сделал над собой усилие и спросил, как спрашивают обыкновенно во время спиритического сеанса:
— Здесь есть кто-нибудь?
Тишина была мне ответом. Но по движению воздуха я понял, что гость повернулся. Я повторил свой вопрос, правда, уже с меньшей решимостью. Что-то зазвенело. Послышался шорох, как будто по полу тащили мешок с опилками. Я спросил в третий раз:
— Здесь есть кто-нибудь?..
— Да, — усмехнулась тень хриплым голосом, от которого мурашки побежали по моей спине. — И не кто-нибудь, а я — Лэрг Питерхед, самый отчаянный из всех головорезов по эту сторону Атлантики! А это, — тень указала на то, что я поначалу принял за мешок с опилками, — шериф Мак-Грегор, он мертв. Это я убил его!..
Я пребывал в состоянии, близком к обмороку, и, чтобы хоть как-то скрыть свой испуг, спросил как можно непринужденнее:
— Который час?
Вопрос был до такой степени нелеп в подобной ситуации, что привидение Лэрга разразилось истеричным хохотом.
— Нет, вы видели, дорогой Мак-Грегор, он спрашивает, который час! Ха-ха-ха-ха-ха! — Питерхед снял шляпу и поклонился шерифу. — Ах, извините, сэр, я позабыл, что вы мертвы... Впрочем, сорок семь лет назад я тоже умер, и это ни для кого не секрет, — гость перестал смеяться и надвинул шляпу на лоб.
— З-зачем вы п-пришли? — спросил я, выдавливая из себя слова; похоже, в тот момент я был способен только задавать вопросы.
Привидение приблизилось к кровати, где я сидел, и опустилось на ее край. Меня обдало холодом.
— Вы спрашиваете, зачем мы пришли сюда, я вас правильно понял? А куда же, по-вашему, мы должны были придти — в полицейское управление, что ли? — Лэрг хмыкнул и дернул цепь кандалов; рука шерифа подпрыгнула и безжизненно шлепнулась на пол. — Каждый год, вот уже почти полвека, мы приходим сюда, в комнату, где умерли, и стенаем, наводя ужас на обитателей замка Нориджей...
«Так вот почему эсквайр такой набожный, — подумал я, чувствуя, как мой страх понемногу проходит. — Вместо того, чтобы продать имение и уехать, не вытерпев кошмара, он окружил себя иконами и вымаливал у Бога прощение!..»
— Проклятый гробовщик! Это из-за него я не могу обрести покой и вынужден шататься по замку с чертовым шерифом на цепи! — выругался Питерхед и пнул Мак-Грегора. — Этот негодяй, вместо того, чтобы по-человечески похоронить нас, сняв цепь и положив в гробы, сделал вот что!..
«...Эндрю Вайоминг уже почти допил бутылку и как раз собирался приступить к выполнению задания Нориджа, как вдруг в дверь постучали. Он прикрыл оба тела куском рогожи и пошел открывать.
На пороге стоял какой-то заплаканный старик в черном пальто.
— У нас произошло несчастье, сеньор гробовщик, — проговорил он с сильным испанским акцентом. — Сегодня Леонсия и Антонио должны были обвенчаться в церкви Св. Германа, что недалеко отсюда. Но в тот момент, когда священник спросил Антонио, согласен ли он взять в жены Леонсию, одна из балок, поддерживавших потолок, оторвалась, и крыша вместе с куполом упала на собравшихся. Все погибли. Сейчас здесь будет толпа, я — первый. Скорее, сеньор гробовщик, продайте мне два гроба!..
С минуту Вайоминг колебался — ведь он дал обещание Нориджу, что похоронит в этих гробах незаконноумерших. Впрочем... Норидж сказал: «Деньги я заплачу, как только увижу своими глазами могилы...» Не станет же он их раскапывать лишь для того, чтобы посмотреть, в гробах мертвецы или нет. А могилы, уж будьте любезны, он увидит, не будь я Эндрю Вайоминг!..
— Ну хорошо, забирайте ваши гробы. И скажите остальным, чтобы больше не приходили — у меня кончилась древесина.
Старик проворно подхватил оба гроба под мышки и убежал. Гробовщик вернулся в дом...
Прошло около двух часов. Он перетащил трупы на небольшое поле позади замка Нориджей и остановился передохнуть у трех сосен.
Высоко в небе зависла луна. Вайоминг смотрел на нее, и ему чудилась в ее облике Смерть. Горы и кратеры на ней он принимал за пустые глазницы, а облака казались ему белым саваном.
«Где же коса? — думал гробовщик, близоруко щурясь. Взяв лопату и вытянув ее перед собой, он еще раз посмотрел на луну. — Нет, все не так. Где это видано, чтобы Старуха расхаживала с лопатой! Скорее уж это могильщик...»
Старик достал из-за пазухи бутылку и, встряхнув ее, вылил в себя остатки рома. Затем, поплевав на руки, принялся копать...
Когда яма сделалась настолько глубокой, чтобы в нее поместились два покойника, он выбрался наружу и, неприязненно покосившись в сторону преступника и шерифа, пробурчал:
— Проклятые мертвецы! Шиш вам, а не гробы!
Затем столкнул обоих в яму, даже не потрудившись разомкнуть цепь, и, не произнеся молитвы, закопал.
В это время часы на башне замка начали бить полночь...»
Питерхед окончил повествование грустным стоном, и мне стало жаль беднягу.
— Значит, все дело только в молитве?..
— Не только. Если бы нашелся человек, который смог снять цепь, положить нас в отдельные гробы и закопать, произнеся молитву, мы с шерифом навсегда обрели бы покой. Однако все, кому я пытался это объяснить, шарахались от нас в сторону и, если сразу не падали в обморок, то в диком ужасе вопили: «Привидение!» А один полоумный, — Питерхед показал на дыру в своей ветхой шляпе, — когда нас увидел, схватил ружье и принялся палить из него! Чуть не убил... — Лэрг скривился в ироничной ухмылке. — Это, конечно, шутка...
В это время со стороны кровати Кларенса послышался протяжный вздох. Я повернул голову на звук, а когда обернулся — в комнате уже никого не было. Гости исчезли так же внезапно, как появились. Синхронно с боем часов на башне. Я в бессилии откинулся на подушку. Но моим мечтам относительно сна не суждено было осуществиться, потому что Кларенс О’Кей влюбился в Дороти Норидж.
— Ох-ох-ох... — печально вздохнул он. — Марк, что ты видел во сне?
— Привидений, — честно сознался я.
— А я — ее. Она говорила мне много красивых слов, но я понял из них не много...
Кларенс включил свет, и следующие полчаса мы обсуждали: он — достоинства Дороти, я — недостатки Кларенса...
К завтраку эсквайр не вышел. Как объяснила его дочь, у старого Нориджа разыгралась подагра.
— Может быть, съездить за доктором? — услужливо предложил Кларенс; он был сама любезность. — Поверьте, меня очень беспокоит здоровье вашего отца, мисс. И я сочту за истинное удовольствие оказать ему всяческое содействие, если...
— Если это окажется в твоих силах, — закончил я за него. — Ведь, кажется, это ты хотел сказать, Кларенс?
Он покраснел. Похоже, в отсутствие эсквайра в нем опять взыграла его распутно-кабацкая натура. Не знаю, что уж он там собирался предложить девушке, но, во всяком случае, могу догадываться.
— Я, право, не знаю... — робко начала Дороти. — Это так мило с вашей стороны...
— О, не надо комплиментов! — возразил Кларенс. — Для вас — что угодно. Мы едем прямо сейчас! Эй, Билли, запрягай лошадей!..
— Но может быть, сначала позавтракаете?..
Через четверть часа я трясся в чертовом дилижансе, проклиная всех, кроме моей невесты Дженис, и с пустым желудком, стенки которого ударялись друг об друга на каждом новом ухабе. Этот дрянной лекаришка жил в тридцати милях от замка, в глухой деревне, и вернуться раньше пяти я не помышлял. К пяти — если бы загнал коней в мыло. А поскольку ехал я со скоростью водовоза, то было бы правильнее сказать — к семи, если повезет и не умру с голоду по дороге...
В три часа пополудни, в расстроенных чувствах, с обидой на злую судьбу и на Кларенса, который остался дома, а меня снарядил в экспедицию, я подъехал к небольшому домику у леса, на самом краю деревни. Дверь домика украшала табличка

«ЧАСТНЫЙ ДОКТОР».

Я постучал.
— По какому случаю пожаловали?
Сначала я даже не понял, откуда доносится этот скрипучий, с присвистом, старческий голос. Однако, поглядев под ноги, обратил внимание на карлика в пенсне, который поминутно приставлял слуховую трубку к моей левой ноге и хмурился.
— У вас нет сердца, — мрачно сообщил он, закончив обследование, и после ряда гримас добавил: — смерть наступила от окостенения грудной клетки в результате удушья пролапса митрального клапана черепно-мозговыми диафрагмами.
— Господь с вами, доктор, — сказал я и засмеялся. — Разве я похож на мертвеца?
— М-да?.. — врач задумчиво погладил бороду и посмотрел на меня, задрав голову. — А ведь пожалуй что и нет. Дайте-ка мне вашу левую руку, — он измерил мне пульс и покачал головой. — Все верно, вы живы. Тогда чего же приходили — все равно когда-нибудь умрете...
Карлик проворно прошмыгнул в дверь и захлопнул ее прямо перед моим лицом.
Я снова постучал.
— По какому случаю пожаловали?
Посмотрев вниз, я увидел доктора. Но как он тут появился, ведь дверь после моего стука не отворялась?! Я внимательно осмотрел порог и только сейчас заметил маленькую дверцу, вделанную в основную. Наверное, через основную док принимал посетителей, а через маленькую — ходил сам.
— Видите ли, доктор, — я смастерил на лице самую слащавую из своих ужимок и поклонился. — Я пожаловал к вам по случаю заболевания подагрой сэра Персифаля Нориджа, эсквайра, живущего в тридцати милях отсюда.
При упоминании имени эсквайра брови доктора поползли вверх, и он захихикал.
— Что же тут смешного? — обиделся я.
— Нет-нет, ничего, просто этот ваш Норидж когда-то был пациентом моего друга — психиатра Роберта Гальвануотера. Боб рассказывал мне о нем. Если желаете, могу поделиться, — доктор опять захихикал, — только для начала пройдемте в приемную...
Он взял меня за руку и прошел в маленькую дверь. Я вошел следом в большую. Приемная состояла как бы из двух уровней: низенькие столики, стульчики и шкафчики — для доктора, мебель обыкновенной высоты — для посетителей.
— Да вы садитесь, мистер... э-э-э...
— Болан, Марк Болан, — ответил я, поклонившись.
— Очень приятно, мистер Болан. Меня зовут Смолл Тайни, я лекарь здесь. Итак, — Тайни многозначительно покосился на часы, — я вас внимательно слушаю.
— Видите ли, я пожаловал к вам по случаю заболевания подагрой сэра Персифаля Нориджа, эсквайра, живущего в тридцати милях отсюда.
Карлик закурил маленькую трубочку.
— А что же он сам не приехал?..
— Видите ли, он заболел подагрой и не может ходить, понимаете?
— Несомненно, — доктор налил себе воды из маленького графинчика. — Заболел, значит. Чего ж тут не понять? Я и сам частенько болею... Ну вот, часики отстали...
— Так едемте же! — воскликнул я. При мысли об обеде, ждущем меня у Нориджей, мое рвение утроилось.
Лекарь флегматично посмотрел в маленькое окошко (оно располагалось под большим) на затянутое тучами небо, вздохнул и проговорил:
— А я тут пообедать собирался...
При этих словах мое рвение улетучилось.
— Слушайте, док, а давайте в ближайшие полчаса вместо посетителей принимать обед!
— Хорошо, — согласился доктор, — только у меня нет больших тарелок. — И громче: — Марта, накрывай на десятерых — у нас Большой Гость!..
После обеда, состоявшего из девяти маленьких пиалочек супа (десятую выпил карлик), девяти тарелочек жаркого (десятую съел карлик) и десяти стаканчиков чая (карлик пить не стал), мы собрались в дорогу, и уже садились в наш с Кларенсом дилижанс, как вдруг послышался истошный вопль:
— Эй, стойте!.. Подождите!..
— Э, да это же старина Гальвануотер! — воскликнул лекарь. — Интересно, что ему нужно?.. Эй, Боб, тебе чего надо?.. Куда подвезти?.. Да, по пути, залезай!
В салон дилижанса, тяжело дыша и отдуваясь, вскарабкался румяный толстяк лет сорока, в клетчатом костюме. Он был небрит и, с щетиной, торчавшей, как семечки, напоминал арбуз, вывернутый наизнанку. Голова его, с вечно открытым ртом, торчала из высокого воротника, словно граммофонная труба, и поминутно качалась из стороны в сторону на шее, до того тонкой, что малейшее дуновение ветерка отклоняло ее на максимально возможный угол.
— А куда вам, собственно, надо, мистер Пальманометр? — строго спросил я, не желая давать самоуверенному карлику распоряжаться моим дилижансом. — Мы спешим.
— Галь-ва-ну-о-тер, — по слогам произнес толстяк. — Повторите!
— Галькавгорле, — сказал я и засмеялся. — Так куда вам все-таки надо, мистер Пальманометр?
Толстяк обиженно надулся и забился в угол.
— Кстати, мистер Тайни, — спросил я, — почему Гальвануотер интересовался Нориджем?
При правильном произношении своей фамилии предпоследний просветлел лицом и стал похож на большой кочан капусты. Он даже вмешался в разговор:
— Да ему, знаете ли, все какие-то привидения чудятся... Накатывает на старика этакая блажь раз в год, примерно в это время: звенят, дескать, кандалами, и все тут. Ничего не попишешь...
Я хотел было не согласиться с ним, однако мне пришло в голову, что еще вчера я, пожалуй, подумал бы точно так же, да еще остротой бы приправил...
У деревни Смолл-Мэркуолл Гальвануотер вышел, и дальнейший путь мы проделали в одиночестве...
Пока мы с доктором тряслись в дилижансе по холмистым дорогам Шотландии, Кларенс занимал Дороти светской беседой наедине, в порыве безудержного восхваления-воспевания ее платья, причем он так яростно жестикулировал, что ей приходилось поминутно опускать глаза и смущенно говорить:
— Пойду наверх, узнаю, как там папенька...
Уже полчаса Кларенс безуспешно пытался добиться такого же восхищения своим костюмом, и только Дороти сказала, что у него на пиджаке не хватает пуговицы, как приехали мы. Было уже восемь: в дороге пришлось вытаскивать неповоротливый дилижанс из грязи.
Доктор выписал Нориджу какие-то пилюли и собирался ехать домой, но я убедил его, что уже поздно и что желательно остаться с пациентом — вдруг начнется обострение?
— Хорошо, — согласился карлик. — А в этом доме найдутся маленькие стульчики и тарелки?..
К ужину эсквайр не вышел; Мак-Дуглас отнес еду к нему наверх. А вот с доктором возникли проблемы.
— Может быть, посадить его за стул? — неуверенно предложил Кларенс.
Доктор категорически отказался.
— Что я, ненормальный какой — за стулом сидеть?! По-вашему, если человек — карлик, значит можно над ним издеваться, да?
Он страшно обиделся, и кто знает, чем бы все это закончилось, не вступись за него Дороти.
— Хотите, я усажу вас к себе на колени, доктор Тайни? — предложила она.
Лекарь согласился. А Кларенс, держу пари, сильно пожалел о том, что не родился на свет карликом.
Помолившись, мы приступили к ужину...
После еды мой друг пошел проводить девушку до спальни, а Уильям собрал все со стола и отправился на кухню; мы с доктором остались одни. Лучшего момента нельзя было и пожелать. Я давно уже вынашивал в голове один план, касающийся освобождения замка Нориджей от ежегодных визитов Лэрга и Мак-Грэгора, но для его осуществления мне необходим был помощник — такой, как мистер Смолл, маленький и проворный. Только как мне объяснить ему все это: кажется, док не верит в привидений...
— Скажите, доктор... — начал я, но Тайни прервал меня:
— Не скажу. После ужина я страдаю меланхолией и ни с кем не разговариваю во избежание всяческих недомолвок и превратного толкования чужих и собственных мыслей.
— Превратного толкования? — кажется, это выход из положения. Я приободрился. — Значит, когда у вас бывает меланхолия, доктор, вы верите в то, над чем при иных обстоятельствах посмеялись бы?
Карлик рассеянно кивнул.
— А если я попрошу вас помочь мне в одном деле, где замешаны потусторонние силы, вы не сочтете меня сумасшедшим и не станете утверждать, что меня следует отвести к Гальвануотеру?
— Откровенно говоря, сейчас — нет, — лениво ответил Тайни и потер пенсне краем скатерти. — Хотя, при других обстоятельствах, — возможно...
Подготовив его рассказом об истории появления привидений в замке Нориджей, я перешел к главному:
— Так вот, теперь, надеюсь, для вас, так же как и для меня, совершенно очевидно, что необходимо сделать ради очищения замка. Вы согласны помочь мне?
— Откровенно говоря, — скептически заметил доктор, протирая пенсне краем скатерти, — ваша история не внушает мне особого доверия...
Я подумал, что, пожалуй, не стоило рассказывать так подробно — меланхолия мистера Тайни начинала проходить. Может, дать ему бренди? Для карлика хватило бы и рюмки...
— Э, нет, — ехидно протянул доктор, отодвигая пододвинутую мной бутылку. — Вы, что же, споить меня замышляете? Ничего не получится. Можете выбросить это из головы: я занял первое место на Всешотландском Фестивале Выпивох’1939! Вот, взгляните, — он сунул руку за пазуху и извлек оттуда золотой брелок в форме бутылки. — А знаете, как мне это удалось? Я подменил виски на микстуру.
Мы дружно захохотали.
— Ну ладно, — доктор встал из-за стола и одел пенсне. — Я сделаю то, о чем вы просите, но только ради того, чтобы старик Норидж перестал досаждать моему другу Гальвануотеру, а тот, в свою очередь, — мне.
Я тактично согласился...
Было около полуночи, когда мы вышли из замка. В моей руке тускло поблескивала большая лопата; доктор нес маленькую. Мы обогнули западную башню и по заросшему белым мхом оврагу выбрались на уединенный холм, откуда открывался вид на черный бор и залитое дрожащим лунным светом поле. На вершине холма рос старый корявый дуб и какие-то колючки, в которых доктор потерял свое пенсне. Дул холодный ветер.
— Проклятье, я ничего не вижу! — воскликнул Тайни, шаря по земле в поисках утраченного.
Я посветил фонариком. Он шагнул в сторону; послышался хруст.
— Да вот же оно! — раздался из темноты радостный вопль.
— Вы хотели сказать, то, что от него осталось? — цинично заметил я. — Надеюсь, копать-то вы сможете?..
С холма мы спустились на равнину.
— Послушайте, мистер Болан, а как вы собираетесь искать захоронение? — спросил вдруг Тайни.
Я задумался. Действительно, об этой-то мелочи я и забыл... Ладно, решим позднее. Главное — чтобы доктор не заподозрил, что я сомневаюсь, а то бросит лопату и уйдет.
— Все очень просто, док. Видите вон там три сосны?
— Нет, не вижу: мое пенсне разбилось.
— Так поверьте мне на слово. Идемте...
Через некоторое время мы подошли к одиноко стоявшим посреди поля деревьям. Тайни чихнул; из-под ног его выбежало какое-то животное и унеслось прочь. Послышался всплеск. Наверное, болотная выпь... Впрочем, это не важно.
— Так где же ваша могила? — нетерпеливо спросил доктор. — Может, никакой могилы-то и не было? — с этими словами он оступился и чуть не упал. Что-то глухо зашуршало под ногами.
Я подошел ближе. Все ясно — это просевший дерн дает о себе знать.
— Копать надо здесь, док...
Мы принялись за работу. Лопаты легко входили в мягкую землю, и с каждой минутой яма становилась все глубже и глубже.
— Что это? — спросил я, рассматривая землю на конце своей лопаты; она слабо мерцала.
— Фосфор выходит из костей — на старых кладбищах это встречается. Иногда свечение принимает форму того, кто в могиле... Страшно?
Я попытался улыбнуться, отбрасывая землю прочь.
— Да, немного не по себе...
Вскоре послышался удар металла о металл.
— Скажите, док, а вы боитесь смерти? — спросил я, чтобы хоть как-то развеять гнетущую атмосферу соприкосновения с потусторонним миром.
— Не знаю... Своей я не испытывал, а чужой насмотрелся столько, что никаких эмоций не возникает... Так вы сможете разрубить эту цепь?
Я попросил его подложить под наручники лопату и принялся что есть силы бить по цепи острием своей. Цепь не поддавалась, лишь упрямо позвякивала при ударах.
Неожиданно откуда-то со стороны леса выплыли, один за другим, двенадцать глухих ударов колокола. В соседней деревне служили заупокойную.
Мне стало страшно. Я оглянулся: доктор стоял как ни в чем не бывало, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу и теребя полу своего сюртука.
— Ну, что же вы, мистер Болан? Пора кончать с этим.
Слова Тайни подействовали отрезвляюще. Я докурил и с удвоенной силой принялся за работу.
Вскоре цепь поддалась. Почувствовав, как две ее половинки разлетелись в стороны, я облегченно вздохнул.
— Ну вот, — доктор отбросил лопату. — Кажется, теперь эти кости улягутся здесь навсегда.
— Нет, мы еще не закончили! Обряд погребения будет считаться завершенным только после прочтения молитвы, — сказал я. — Вот только я не знаю ни одной...
Лекарь сощурился и посмотрел в сторону церкви, белевшей вдалеке за лесом.
— Может быть, сходить за священником?..
Как ни хотелось мне вернуться назад, в замок, пришлось согласиться, ибо это был единственный возможный выход из создавшегося положения.
Мы воткнули лопаты в землю и отправились. Я осторожно ступал по траве, боясь наступить в темноте на какую-нибудь птицу или животное, и ежеминутно оглядывался по сторонам в поисках доктора — все время забывал, что он карлик и следует смотреть вниз. Тайни, с полосками лунного света на плечах, наощупь пробирался вперед. Он был почти слепой с тех пор, как утратил свои окуляры, и постоянно цеплялся за ветки и падал, споткнувшись о корни, торчавшие из земли.
Наконец, когда я уже совсем отчаялся увидеть просвет в деревьях, а доктор потерял свою слуховую трубку, впереди показалось нечто похожее на белокаменную кладку церкви Св. Германа.
Это была клетская церковь, прямоугольная в плане. Над коньком двускатной крыши возвышалась главка с позеленевшим куполом и покосившимся крестом. Высокие стрельчатые окна черными провалами зияли на фасаде с облупившейся штукатуркой; в одном из них слабо теплился свет.
Мы с доктором двумя черными тенями продвинулись вглубь церковного дворика и, прошествовав мимо захоронений святых, остановились перед дверью со смотровой щелью в форме креста. Я постучал.
В глубине помещения послышался хриплый кашель, и в щель нам с доктором стало видно, как по лестнице со второго этажа спускается святой отец. Он был одет в черную сутану, на груди висел серебряный крест. Густая борода чуть-чуть не касалась пламени свечи, которую он нес в руке, а длинные смазанные салом волосы были расчесаны на прямой пробор.
— Вечер добрый, — поздоровался он, приоткрыв дверь и тоскливо щурясь на луну, зависшую над полем. Посмотрев на карлика из-под кустистых бровей, он вежливо прибавил: — Блаженным подают по четвергам, так что приходите послезавтра...
Доктор приподнялся на цыпочки, чтобы казаться хоть немного выше, и сощурился, пытаясь что-нибудь разглядеть.
— Он у вас что, слепой? — поинтересовался у меня вполголоса священник.
Я отрицательно помотал головой. Тайни закашлялся.
— Э-э-э, да он у вас совсем плох, — сказал священник. — Надо бы свести его к доктору. Я слышал, в тридцати милях отсюда живет прекрасный лекарь. Кажется... Да-да, его зовут Смолл Тайни! Сколько народу от смерти спас...
В возникшей паузе послышалось сипение карлика:
— Что же, по-вашему, я должен ехать лечиться к самому себе, да?
Бородач удивленно повернул голову:
— Заговаривается?..
— Видите ли, — ответил я, чувствуя, как мы попусту теряем время, — просто этот человек и есть доктор Смолл Тайни. Но он здоров. А щурится — потому что потерял пенсне, когда мы рыли могилу, чтобы разрубить цепь. Разрубить — чтобы мертвецы не появлялись в замке. Надо еще произнести молитву, а ни я, ни доктор ее не знаем... Помогите!
Все это я выпалил на едином дыхании и замолчал, глядя в лицо служителю церкви. Судя по его выражению, он мало что понял. А точнее — не понял совсем ничего.
— Отец, помогите, и Господь отблагодарит вас! А если этого будет мало, Норидж доплатит. По дороге я все расскажу...
И вот, мрачная процессия из трех черных фигур двинулась в сторону леса. Впереди шла высокая, сутулая — я, следом — коренастая, с брюшком — священник, и завершала процессию маленькая, вертлявая — доктор Тайни; он засыпал на ходу.
Мы шли сквозь деревья и мрак, ветки хлестали нас по лицам. Отец нес под мышкой псалтирь и небольшой крест, перекладывая Священное писание на музыку. Тайни то и дело ронял свое кепи и спотыкался. Я старался донести до священника суть нашего путешествия.
Вот так, с песнями, спотыканиями и байками о мертвецах, мы дошли до края леса, за которым виднелось поле, три сосны и на заднем плане — башни замка Нориджей. Все было окутано туманом, поднимавшимся с болота.
— Смотрите, святой отец, — сказал я, когда мы поравнялись с оставленными лопатами. — Они там, внизу.
— Не подходите близко к краю, — предостерег доктор, — тут могут обитать гробовые змеи...
Священник перекрестился, открыл псалтирь и привычно забубнил заупокойную. А я смотрел на него и думал: сейчас прочтет, запишет в книжечку, что следует получить с Нориджа, и пойдет к себе допивать церковное вино. А в четверг придут блаженные, юродивые и убогие, и прихожане будут подавать им пенс на десятерых... Этот человек в сутане неплохо устроился у себя в приходе, не проявляя особого религиозного рвения...
— ...аминь, — монотонный голос святого отца, как ледокол, оттеснил лед моих мыслей прочь. — Можете закапывать... Кстати, усопшие, надеюсь, были католики?
— Какая разница?.. — зевнул доктор и бросил в яму первый ком земли.
Через несколько минут все было кончено. Водрузив на могиле крест, мы с Тайни перекрестились и отправились в замок. А священник, сказав, что получит с Нориджа на воскресной службе, побрел к себе в церковь...


Наутро я собрал чемодан и спустился к завтраку. Все уже собрались в столовой, за исключением Кларенса. Через некоторое время вышел и он — с перевязанной мокрым полотенцем головой. Я зажал рот рукой, чтоб не прыснуть.
— Что с вами, мистер О’Кей? — воскликнула Дороти, подбегая к нему. — Вы больны?
— Боюсь, что да, — ответил Кларенс, состроив мученическую гримасу. — Но я должен ехать... Ах, сердце!.. — жалобно вскрикнул он и схватился за печень. — Марк, поехали!
— Никуда я вас не пущу! — твердо заявила Дороти, взяв его за руку. — Вы останетесь здесь до полного выздоровления.
Я заметил, что Кларенс подмигнул доктору: пришел его черед. Внимательно прослушав легкие симулянта запасной слуховой трубой и осмотрев горло через запасное пенсне, он нахмурил брови и внушительно проговорил, взявшись рукой за подбородок:
— М-да... Положение серьезное. Больному необходим полный покой и... — забыв нужное слово, доктор вопросительно посмотрел на Кларенса; тот проговорил одними губами. — ... и уход! — победоносно завершил карлик.
Помолившись, мы сели завтракать. «Больной», после того как ему «поставили диагноз», уписывал за обе щеки, пил в три горла, шутил и смеялся, переглядываясь с Дороти. Еще бы — он добился-таки чего хотел!..
Покончив с завтраком, все встали из-за стола.
— Может, все-таки, останетесь, мистер Болан, а? — Норидж сжал мою руку и испытующе посмотрел в глаза. — Не часто у нас бывают такие гости, как вы...
— Спасибо, большое спасибо, но меня ждет невеста. Я и так слишком задержался...
Я спустился по лестнице во двор. Мак-Дуглас уже подготовил дилижанс к отъезду, и мне оставалось только погрузить чемодан и попрощаться.
Когда я взял в руки вожжи, ко мне подбежал доктор и всыпал в ладонь какую-то мелочь.
— Что это, док? Вас подвезти куда-нибудь?
— Нет, спасибо, я дождусь двенадцатичасового. А это — ваши деньги. Ими ваш друг расплатился со мной за «диагноз».
Я сунул руку в карман: он оказался пустым. Все-таки подлец этот Кларенс! Обчистил меня, пока я спал. Спасибо доктору, а то на что бы мы с Дженис жили в Лондоне?
Я разжал руку. Справедливость восторжествовала, и карман наполнился блестящими шестипенсовиками.
— Передайте Гальвануотеру, что Норидж его больше не побеспокоит!..
Еще раз помахав рукой обитателям замка и своему хитрому другу Кларенсу, я взмахнул хлыстом, и кони понесли меня, унося все дальше от удивительных событий, происшедших со мной на пути в Лондон.


ПОСЛЕСЛОВИЕ

Через два года мне с моей женой Дженис довелось вновь побывать в тех местах. Мы не преминули заглянуть в замок Нориджей, где я когда-то расстался с Кларенсом. В лихорадке войны нам так и не довелось свидеться.
Каково же было мое удивление, когда у дверей нас встретили Кларенс, Дороти и какой-то годовалый мальчуган, которого все звали Стивеном.
Я узнал, что через несколько месяцев после моего отъезда Кларенс и Дороти обвенчались и переехали в Спрингфилд, штат Иллинойс. Там, в американском роддоме, и родился Стив. Вскоре после переезда в Соединенные Штаты Кларенс занялся торговлей недвижимостью, и они купили дом.
Надо сказать, мне очень повезло: семья О’Кеев приехала в Англию навестить старика Нориджа — всего на месяц, и именно в этом месяце мы с Дженис оказались поблизости...
...Как-то после ужина я пошел навестить могилу у трех сосен, но не нашел ее. На том месте зияла воронка от авиационной бомбы. На краю воронки сидело грустное привидение Лэрга Питерхеда и курило.
— А, ты опять здесь… — сказал я. — А где шериф?
Лэрг печально посмотрел на меня и выпустил облако дыма.
— В раю.
— А ты — почему не в аду?
— А там сегодня санитарный день...
Больше он ничего не сказал, а я нахлобучил шляпу на уши, поднял воротник пальто и побрел своей дорогой, изредка поглядывая на хмурое небо и разгребая палочкой осенние листья...