Книга предназначена для тех, кто рождён в аду.
Вхождение
В доисторическое время
По магистрали высоты
Я направляюсь через темень,
Держась за ржавые кресты…
Года выводятся на счётчик
Моих уверенных шагов.
Мгновенья дней сменяют ночи
На самой глубине мозгов.
Я душу выстрелил из пушки -
Назад, в далёкий мезозой,
И будто - конфетти хлопушки -
Она рассыпалась росой…
Но у шлагбаума той эры
Я был свеченьем опалён,
И на мгновенье мир стал серым…
Назад, за тридевять времён!
Системой гор окольцована плоскость…
За нею живут до сих пор динозавры…
Досюда доносятся лишь отголоски
Их рёвов, похожих на звоны литавров…
На древней Земле обитают победно
Цари - динозавры, везде, где возможно…
И только за ширмою гор беспросветной
Древнейшие люди ютяться безбожно…
Они здесь - со дня сотворения мира…
Они - знаменитые гиперборейцы…
Такие же странные, как дебоширы…
Такие же белые, как европейцы….
(Они - по ту сторону гор не ходили,
Там - ящеры были царями планеты…
Оттуда дорогу ещё не открыли,
Ведь зуб динозавра убийственно-меток…
И дело не в том, что трусливый характер
Скрывался в тех людях, а просто - опасно…)
И только когда залетал птеродактиль
Сюда, то его убивали прекрасно…
Прошло исторических лет - миллиарды,
И тикало время, а люди плодилась,
Их внешность всегда оставалась стандартом,
Они не менялись, а только - рядились…
И жили они точно так же неярко,
И так же, как мы - не жалели природу…
В их местности горной, высотной и жаркой
Росли мегаполисы, парки, заводы…
И было известно такое селенье:
Ardovra - в народе оно называлось.
Десяток домов, подлежащих старенью
И то, что от хвойного леса осталось…
Земля! Дотрагиваться до тебя могут только небеса… Все они, будто розовопёрые фениксы, клюют безнаказанно мою голову. Я поднимаю глаза к отражающим почву листьям явора и сквозь сумерки вспархивают незримо пёстрые тени. Я ощущаю, как их перья рассекают воздух на две половины… Рассекают нас…
Если ты прячешься от меня за планетариями крон, то ты увидела. Умопомрачение иллюзии, калейдоскоп мыслей-фантасмогорий… Всегда так, всегда это, когда впервые видишь… Изредка чёрные листья отворяют небье взморье и над моей рукой рождается порыв ветра, который никогда не станет ураганом, ибо ты здесь. У каждого листа - своё наречие, слова, и ежели слить воединно слова всех наречий, ты возникнет целый международный язык. Вздох сух. Твой... Разве там, в вышине, так же душно пахнет хвоей? Я потерял уверенность во мгле. Фениксы… Как по ним скажешь: сгорал ли он хоть раз или нет? Случалось ли возрожденье? Воздух сыт.
Та белая точка, которая мерцнула за щелью - наверно, это звезда… Откуда мне знать. Мерцнула и погасла. И зажглась. И погасла… Это ты управляешь ею!.. Лежу на холодной траве и заглядываю в твой мир. Никогда не видеть больше одной звезды… Что я знаю о правде? Далёкие с серпами и косами запели судорожно. Звёзды рассекают нас… Песни рассекают нас…
Стоит только пошевельнуться, и всё поймёшь - и конструктор от фирмы "Жизнь", и двигатель заурядного человека. И перья, и листья станут понятны. Так говорят мне бутдо бы арфа и серебряный голос в незримо далёкой вышине, голос облизал струны и вязко прилип к ним. На расстоянии руки от меня - журчанье ручейка. Сам ручей - чуть дальше. Он, как артерия, или змея, или артерии, по которой ползёт змея… Берега, словно живые, ползут… Только повернуть голову и увидеть, провести по контурам берегов рукой… Я - рука, я - пальцы, я - течение. Бежит откуда-то серебристо-зелёная холодная родниковая вода по коже (откуда - не знаю). Пальцы - по берегу ручья, ручей - в мизинец направился. Продолжаю прислушиваться. Скачет по гальке нотой Ми, устраивает миниатюрные водопады… Живая вода и я - гармония. Даже ты не знаешь, смогут ли розовопёрые рассечь нас, а я - знаю… Никто, ничто - не сможет. Между своей и моей выбираю твою душу.
Время течёт быстро и столько, сколько я здесь нахожусь, может, и не бывает времени… Не припомнить, как я оказался здесь… Время теперь не значит ничего: оно идёт только когда движешься сам - или горизонтально, или вертикально, идёшь - медленно, бежишь - быстрее. Солнце не любит разглядывать сокровища, его щупальца бессильны обворовать плоскость… Солнце до боли вытягивает руки свои, а я его всё равно не вижу…
Земля! Вся сила твоя обращена ко мне! Разверни мою голову к ручью. Пусть всё, что было твоим, станет - со мной…
Песня косарей. Где-то, за далёким, но одиноким рядом летних тополей - пшеничное поле. Уже чувствую, как под лилово-красными пробивающимися сквозь небо лучами Солнца колышется лилово-красная волнистость зрелых колосьев. Длинные тени… Тонкие фигуры косарей с косами и с серпами. Мужчины - с косами, женщины - с серпами… Они едва двинули косой и - еле видимое отражение лезвия скользит по стеблю пшеницы. Ещё секунду спустя лилово-красные зёрна, падая к поверхности, окрашиваются в серый, отливающий золотом, цвет. По вечернему воздуху проноситься звук: шы-шы, шы-шы - зерно хрустит…
Короткая жизнь наблюдателя оборвалась на закате, и зелёный луч берложного Солнца превратил её в жизнь режесёра. Это было прикосновением жизни ко мне, незамеченным мною.
Любители пахоты летом пшеницу
Ростили, косили - ночами и днями…
И гнулись от едкого пота ресницы…
А люди себя ощущали царями…
В кедровом лесу танцевали блондинки,
И юноши прятались для размышлений…
Из мирного озера - словно картинки -
Смотрели свидетели всех поколений…
Туристы, бывало, ходили и горы
(Но дальше - ни шагу!), искали пещеры,
Любили они путешествия в город,
Исследовать улицы, дворики, скверы…
А парень Yuhamt ещё не был ни разу -
За гранью деревни и ближнего поля…
Он жил в своём доме и слыл ловеласом.
Теперь и ему захотелось на волю…
Его несусветные джинсы в порезах…
Его безымянная кофта - протёрта…
Но он был избранником хвойного леса,
Он шёл через лес идилически-гордо…
Коряги катились под быстрые ноги…
Зелёные шишки дурманили душу…
До города - семь километров дороги…
Не взял он собой ничего, чтоб покушать…
Под наконечником ботинка -
Усталый топот и следы…
Как будто бы трещит пластинка…
Игла слетела с борозды…
В гигантской жёлтой жгучей чаше,
Вдоль строгого бордюра гор,
Как будто между рельс, отважен,
Пронзает юноша простор.
А склоны чаши золотистой
Скрывает рожь и виноград.
Есть царство знойных, есть - тенистых,
А солнце жарит в аккурат.
Звезда высреливает дробью,
И дробь - как семена цветов.
В траве скрываются надгробья.
Для рая край почти готов.
Сумерки за сумерками, с термосом и - в дебри,
В синее и в розовое - на домашней зебре…
В доме нет дверей и я - через окно - из дома -
Вдаль и каждый раз - дорогой новой, незнакомой.
Я вернусь с рассветом в тесной сумке или позже,
Не рассвет со мной, а я - с рассветом в душной ноше…
Смерть мертва, а жизнь жива, и с этим поспоришь.
Этой ночью я узнаю то, как пахнет море,
И о чём кричат медузы в солнечных ожогах,
Что такое мало грёз и что такое много…
В неизведанную даль сквозь сумерки и чащу,
Муравейник на опушке жизни предстоящей,
Через апогей мечты и перелигий зноя,
Прихватив с собой из дома вазу с сухостоем,
Прикреприв себе на шляпу сад в миниатюре -
Цветники и перья ржи, расчёсанные бурей…
Я вернусь и расскажу о том, что видел ночью -
Как во тьме рвалась у горизонта пасть на клочья,
Месяц реял знаком вопросительным без точки,
А пожарища туристов строились в цепочки,
И в загадочной пещере - мыслей всех обитель,
Где я отыскал рассвет и как его похитил…
Мне нет дела до того, что где-то бродит леший.
Ночь грешна, я - беззащитен, леший - безутешен…
Мне нет дела до того, что гдето-то - взрывы фабрик:
Трубы их - затушенные свечи в канделябре…
И я - союзник взрывов, друг чудовищ грустных.
Я знаю, как здороваться с обоймой грузных
Созвездий, выспавшихся днём в гробу Вселенной…
И ежедневной смерти ждут они, гоня геенну…
Мне нет дела до того, что где-то - континенты
В небеса вздымаются - в последние моменты
Жизни - взорванные в вулканическом пожары…
Только настораживает этот запах гари…
Мне хотелось бы узнать фамилию медузы,
Выброшеннлй на песок, какого она вкуса,
С кем она дружила и каков её характер,
Знает ли она об удалении галактик…
Я люблю смотреть на дым за сонным парапетом
Волн… Когда вернусь домой, то расскажу об этом…
Змеиный шерох через бисир
Упавших шишек полз вперёд,
Читая заголовки писем,
Не зная, что прорыл их крот.
По норам и по каждой букве,
По шелухе упавших стрел…
Дым фабрик виляс - как хоругви -
Вдали, где город сатанел.
Мохнатый шёрох полз по ветру,
По черенкам лесных ручьев,
По спицам веток, рёбрам кедров,
По крыльям дряхлых соловьёв.
Он поднимался вверх, на крышу
Сплошного леса - из низин.
И становтлся, шёрох слыша,
Весь лес - как будто клавесин.
У шёроха учился пенью
Птенец, родившийся зимой.
А шёрох полз, предав забвенью,
Что потерял змею в селеньи
И что змее ползти самой.
Yuhamt, персонаж, упомянутый выше,
По выбритой просеке шёл грациозно.
Ботинки Yuhamt'а скользили, как лыжи.
Склонялись над кепкой свинцовые сосны.
Краснеющий ягодник цвёл самоцветно,
Как будто рассыпаны всюду кристаллы…
Янтарь становился оранжево-медным,
Стекая с кедровых стволов одичало…
А мальвы - разбрызганной врозь мамалыгой -
Фокстротом под алым лучом пламенели.
Листались - как будто страницы у книги -
Страницы бутонов и ландышей трели…
Бутон - словно клюв затаившейся птицы -
Кричал из травы непонятную ересь…
А в небе закатном копились зарницы
И с ними сливался младенческий вереск…
В долине виднелись стальные ограды,
Там были питомники трицератопсов,
И люди ходили за пасмурным стадом
С игрой инструментов, похожих на кобзы…
Холмы - череда многолетних сугробов -
Тропинкой на две половины разбиты…
Дорога вела в городские трущобы…
Сам город гудел вдалеке монолитом…
Yuhamt продолжал, и чем ближе к строеньям -
Тем больше в окрестности серого цвета…
Бесцветными стали цветки и растенья -
Как будто на спектр наложено вето…
"Серые поля! Как удивительно! Находка, достойная сострадания!
Серые деревья, серые травы!.."
Прячутся в норы по инерции, без сознания,
Механизированные удавы…
"Я бы никогда не подумал, что маки бывают серыми!..
Ах! Над городом алым заревом,
Оловянным костром, полосатыми шерстяными химерами
Летает дымное живое марево!
Земля хрусти под наогами, как сухая солома.
Она - словно музыкальный инструмент!..
Дым вздымается из труб дома, похожего на хлебный ломоть,
Прядью серых шёлковых лент…
Наклонясь к Земле, что я услышу?
Она не дышит.
В норах -
Мёртвые мыши,
Мёртвый ворох…
В подземной нише -
Шёрох,
Всё ниже,
Ниже,
Ниже…
Припав к Небу, что услышу?
Город.
Один - гудит.
Один - гремит.
Один - дышит…"
Молот стальной над мостом позвоночным,
Медный котёл над кривым небоскрёбом.
Небо затопленено лавой проточной.
Стал небоскрёб многочисленным гробом.
Уровни неба - "Кровавая Мэри" -
Тучи расплылись - одна над другой…
Алые - в космос - проталиной - двери -
В небе, накрывшем пространство дугой…
С гордостью города смерчи играют,
Тучи повсюду и тучи - везде…
Тёмно-лиловые, с розовым краем.
С красным пятном там, где место звезде…
По серым каменным пузырям дорожного гравия,
Отшлифованным сапогами,
Юноша Yuhamt входил в город, поражаясь равноправию
Между людьми и домами…
"Город - чудеса, спаситель, на него - всем - меряться!
Воронка, уловка, для душ - пасека.
В его межнебоскрёбную воркотню можно только впериться
И - не отводить глазики!"
Скромное небо теснилось на рельсах,
Тучи сгорали в печал паровозрв.
Небо проткнул небоскрёб для пришельцев,
Напоминающий чёрную розу.
Падая вниз на стальную платформу,
Молот громодный отстукивал звонко
Тиканье времени - главную норму,
Временем - бил по ушным перепонкам…
Коридор магистрали однажды протоптан лихорадочным
Небоскрёбом, похожим на сапог.
После - эта махина нелепая исчезла загадочно…
Сапог смылся без ног…
Нет! Некуда бежать домам, площадям, закоулочкам…
Стены обступили друг друга.
Дом-ботинок шагнёт и, наступив, размозжит дом-шкатулочку!..
Покалечит сестру недугом!..
Кирпичи спелые, зрелые, с золотистой корочкой копоти,
Юношу - гостя - заодеялили…
Восторги захлебнулиь в свинцовым ногах, в мясном сухожилистом топоте,
С поверхности уст отчалили…
Грязно-лимонным цветом с оборкой алого стального свечения,
Агрессивные,
Стеты умели производить на гостей впечатление,
Совращали душу наивную…
Парень смотрел изучающим взглядом
На краснорукую, вставшую дыбом,
Отягощённую уличным скрипом,
Дымно-зелёную сталь эстакады…
Тёмный залив, как чудовищный панцырь -
Кровью заката-повешенца брызгам.
В море, забившемся в угол от визга,
Весь небосвод отражался багрянцем…
Второе небо - раскинулось под Землёю,
Море стало: прорубь.
Красные кляксы туч и метеоры
Отражают хляби,
Припудренные золою…
Нырнёшь в залив, и сразу - навылет,
В другое море,
В другое небо,
В другие бури,
В другие штили…
Нитки и узлы, видимо-невидимо:
Сплетения уз-обуз,
Подневольная дружба крика и шёпота,
Иго-любовь
Между человеком
И роботом…
Yuhamt напрвлялся к волшебным объектам
По зову капризного взгляда, и вектор
Движения был перманентно нацелен
На самое дно красоты и котелен…
Где было уютно, где краски бурлили -
Туда и шагалось, и прыгалось резво…
Там - фабрики были примером идиллий…
Yuhamt не оценивал города - трезво…
Забрёл в центр восхищения,
Окружили его испаряющиеся костры
Четырёх заводов,
Стены, истекающие спускающимся водопадом
Дыма грязно-жёлтого,
Едко-кислого на вкус…
Проехала мимо бронированная бензовозка…
Над головой сирена пронеслась:
В колодец дыма,
В когти воронки…
Свет его лизнул…
В голове помутилось…
Абрадарабда…
На помощь!
(Я ощутил мировой кайф)…
На помощь!
Кл, кл, бл, дл-мдк
Хола-зонба… -
Так отвечали трубы…
На помощь!
(Не по кайфу кайф - мне, не привык, бры…)
Дыр-выр-а-йо-тай -
Откликнулась бензиноноска…
…
Они сами с собой разговоры…
…
На помощь - поздно!
Он потерял сознание…
Ри-вык-бры-дрыщ -
Приехал робот-яга.
Лента пульса лёгких…
…
Кисло-сладкий луч присел у изголовья…
Фею рисовал вокруг Yuhamt'а - кровью…
Роб приехал согна луча.
…
…
…
***
Что - мы? Уже 100 миллионов лет назад - предшественники наши -
Взорвали эту Землю, не оставили на камне камня даже!..
Уже тогда она своё существованье прекратила,
И с тех далёких пор её обломки - под неистовым светилом
Окружно мчатся.
И этот мир, наш дикий мир, и мы, и всё, и всё, что происходит с нами -
Всего лишь сновиденья тех доисторических ребят,
Которые взорвались в унисон с Землёй, которых съело пламя,
Которых нет давно и камни о которых не скорбят,
Но сны - всё снятся.
глава 1
Смертельные болезни солнечных лучей -
Сражали вспышки света из небес, как штурм.
Протуберанцы из печей
Фабричных вырывались, как из тюрьм.
И сколько не свети пульсарами в их мутные глаза:
Чтоб видели, как глохнет сердце дней в присутствии дорог -
Они спасают сон, который вечностью промок!
Они ослепли так, что не увидят, если небеса
Ударят в них, исторгнув ток
Межгалактической грозы,
И не поймут, когда на их порог
Придут последние часы!..
… Суженый вечности тоже заболевал инфекциями солнечных лучей - лучи болели абсцентной пневмонией, делающей свет липким, фобией солнечного света и странной болезнью, которая излечивала все остальные болезни, но взамен превращала жёлтую кровь лучей - сиреневой… Не понимая ям и не понимая возвышений… Yuhamt'а откачали от передозировки жары и выпустили обратно в яд, вручив на память текст песни, написанной полузабытым странником, заглянувшим в город и женившемся на дочери дыма…
"ПЕРЕДОЗИРОВКА ЖАРЫ
Слюна превращается в воск.
Скатапультировали слёзы
И сколапсировало мозг.
Следы смертельной передозы
Жары и зноя - на виду:
Мой чёртвый разум сжался в точку
Италия глаз, как чёрная дыра,
Глотает бездну, как дыру,
Садятся слёзы на листочки,
Колоды крыш и веера.
Играя в спектакли…
Играя в спектакли…
Машины, не так ли?
Не так ли, причины?
Питаюсь призраками на ночь,
А сердце залито свинцом,
И затвердел в железных ранах
Лукавый запах хромосом".
Yuhamt сразу же выяснил у горожан, какова дорога из. Теперь он стоял у люка, ведущего в древнюю дренажную систему. Отворачиваясь. Размышляя, разочаровавшись. Закапываясь в мысли, он говорил про себя - эта мысль про смерть. И это про смерть. И это про смерть... И это. Это всё, как суббота, переодевшаяся в пятницу, и забывшая при этом о нижнем белье... Всё с красным оттенком - синее с красным оттенком, зеленое - с красным, белое - с красным... Иже с ними. Смурь...
Здесь на вопрос "Сколько времени?" - отвечают: "Сколько и всегда". Все горожане - это неудавшиеся наркоманы, ибо достаточно заразному только посмотреть в глаза собеседнице, и она тут же становилась наркоманкой тоже, а те, кому уже удалось стать наркоманом, живут в многоэтажных подземных галереях. Здесь люди умеют говорить только по будням и не умеют - в уик-энд. Горожане не чувствуют, как пахнет Луна и не могут видеть птиц, зато могут усилием воли переключать каналы телевизора.А уходя в гости или в никуда, говорят домоседам: "Если мне будут звонить... Передай им, что меня нет". Здесь можно перед смертью утопиться в кровавой (Чья кровь?) ванне, а птицы всё равно улетят в тёплые-тёплые края. Здесь даже кошки научились уже плакать, как маленькие дети, иногда переходя на звуки "Лю" и "Фу" и даже на слова, являясь источником десятков ночных инфарктов и гротескных приключенческих сновидений у ещё оставших в живых. Кошки-говорушки - не редкость... Вопрос в ином: кто научил диких кошек говорить? - если в городе всем кажется, что они ходят вверх головой, что солнце внизу да ещё и под ногами, то нужно ли им знать - видят ли цветы так же, или этот дар дан только людям? И ещё. Смысл - это причина или следствие? Каково количество оранжевых домов в этом проклятом городе? Чем отличаются оранжевый и лиловый, а если ничем - почему в Мегаполисе нет лиловых домов? Кто такой отнюдь?
Думал отрешёнными мыслями...
Это всё - жизнь в форме бублика, червь, соединившийся в кольцо, у которого голова соединена с хвостом, поэтому он ест всеми порами кожи... Каждая пора - одна пасть... Впрочем, колесо выдумала не природа... Природа придумала шар - планеты, звёзды - а человек, сделав, как всегда, шар - плоским, получил колесо. Играй. Играй, фортепиано! У тебя всего четыре чёрные клавиши, отзеркаливающие четыре ноты МИ - МИ контр-октавы, первой октавы, второй и третьей... Фортепиано? Ты хочешь, чтобы на тебе играли четырьмя руками... Не много ли удовольствия - чтобы на тебе играли? Да ещё и четыре руки... Нет. Тебе - НЕТ.
В одном зеркале отражаются только лица, в другом - только руки...
Yuhamt не хотел обитать внутри бомбы,
Внутри мегаполиса, родины взвыва...
Он шёл под землёй, бередя катакомбы -
Из города в дали огней молчаливых...
Уже за пределами серого поля
Он вышел под лунное небо из гротов,
И в первый момент захлебнулся от воли,
А после - задумался об идиотах...
Туннель был прорыт через гору,
В туннеле проложен ручей,
И чёрные эти просторы
Желтели от пляски свечей.
Томились свободные лодки
У берега, скромно скрипя,
И в лодки садились красотки,
Горой соблазняя тебя.
А в центре речного разлива
Стояли - по пояс в воде -
Скамьи из бамбука и ивы,
Мерцая в ночной темноте.
Теннель был как симвал слиянья,
А лодки - зародыши душ.
Любил укрощать расстоянья
Туннель под горой Дермартуш.
Сидели на этих бамбуках,
Купаясь в цветах-кружевах,
Влюблённые дети недугов,
Похожие на черепах.
Вокруг, вдалеке, там, где берег -
Свечей прогорали огни -
Как будто бы звёзды в пещере,
И круг рисовали они.
Здесь плыл и Yuhamt, отвлечённо
Смотря на кутящих в горе,
А пара весёлых девчонок,
Чертя на ручьистом корве
Оранжевой лодкой рисунок,
Решила преследовать цель.
И парня, став празднично-юной,
Шумя, пригласила в постель.
Оставил Yuhamt без внизанья
Их окрик, и плыл сквозь туман,
Домой, где - ИНЫЕ - созданья
Целуют глазами капель...
… Когда он всю ночь отдыхал у левады,
Роса собиралась в морщинах ладони...
Чуть солнце: роса обращалась в осадок,
Запачканно-розовый, с примесью вони...
А небо казалось неистово-древним...
Yuhamt не увидел знакомого леса,
Когда возвращался в родную деревню...
"Сюда пришли крезы - из Города крезы -
Сюда добирались, вот - увозятся брёвна... -
(Он тут же всё понял) - Нельзя!.. Невозможно!
Я этому лесу - племянник был кровный!"
Ему было страшно, тревожно и тошно...
… Оттуда, где хлопали в ладоши молотки в сапогах-скороходах и кричали разгорячённые глотки верноподданных строителей дуры Цивилизации, смешивались все звуки в одно и в последствии звучали, как гимн: "Мы варим дождь в железных лапах двух зеркал…"
Прошла вторая ночь бегства. Дождинки были матрёшками - одна в другой - и, падая, они оставляли на листьях черёмух веснушки. Это был чей-то дождь на чьём-то сенокосе. Вероятно, дождь и сенокос принадлежали кому-то одному.
Yuhamt проснулся от того, что не слышал механического шума. Где-то падал человек. Где-то поднимался от земли туман. Вероятно, это человек - стремился к земле, а падая, взмывал ввысь туманом, неспособный помешать себе. Такое ощущенье, что сутки удлинились вдвое и все фотоны, вмурованные в блестящие лучи за световой день, выстрелили одновременно в зрачки фруктовые Yuhamt'а - свет был сверхсветом, гипернабатом, новым поколением лучей - несказан, неоъясним… Небеса были знаменем, их цвет нам был дан, как лучший цвет для любого знамени, но кто-то не знает этого. Рядом с собой, у изголовья, он взглядом набрёл на девушку - зеленоглазую (у неё были обнажены глаза) и бледнокожую, похожую на голографические картинки строгих юных развратниц из популярных компьютерных игр, с короткой причёской и неглубокими морщинками-оврагами вокруг глаз. В то же время она была похожа на последную амазонку (Кто бы мог подумать, что в городах могут водиться в городах?!.) - сентиментальная хищница.
- Кто ты, хищница? - он хотел закрыть глаза, но не мог позволить себе этого... Не потому, что пробуждение, а потому, что хотел смотреть на дувушку. Осознав это, он раздосадованно подумал о том, что "опять ему не дали выспаться".
- Gzoyarva. Я шла за тобой ещё из Города, следила за тобой всё время... Да ты не бойся: ты не пленник, и я не пленница. Но пока ты жив, я не уйду.
- Зачем тебе это?
Yuhamt приподнялся. Не было другого выхода, и другого выхода не хотелось... Он пытался понять, конец это или начало. Выходило одно: солнечный луч был оклеветан и клеймён чумой. Дуэт странников глушил расстояния шагами.
- У меня остеклелые глаза - не обессудь. Мне было очень страшно, когда тебя увезли в больницу. Я поехала за тобой, и сидела у твоей койки. Я сказала санитарам, что я - твоя жена, а ты - в бреду - подтвердил: "Да". Когда они ушли, я - одна -обручилась с тобой, и ты - снова в бреду - снова произнёс: "Да"...
- Ты любишь придумывать сказки...
- Не веришь? Вот чудной ты... Вообще, здесь тоже страшно. Будто иной мир.
- Чудная. Как писала одна известная поэтесса позапрошлого века "И ты не пугаешься тени, что спит у тебя за спиной. Ты просто внимательный гений и тоже… немного чудной". Отчего тебе страшно?
- Ну как будто настояли цвета мира, как вино, в древних мехах космоса, и всё здесь - ярче, пестрее. В три раза... Как называются эти штуковины?
- Это цветы. Незабудки. Если дарят незабудки, значит просят человека, чтоб тот их не забывал. Это старая традиция. Тебе когда-нибудь дарили незабудки?
- Нет.
- Держи, - синие лепестки были как воспламенившийся газ.
- Нет. Я боюсь. А вдруг укусит?
- Хм... Мда... Да не укусят. Держи!
- А я и не собираюсь забывать тебя, - Gzoyarva не отступала, всё ещё боялась, - я просто пойду рядом... Можно мне пойти рядом с тобой?
- Очевидно, затворница, - отвечал он, задумавшись, почему - если страсть в людях он дьявола, то эта страсть - такая чистая...
- Покажешь мне другие незабудки.
- Незадудки пойдут с нами, - и Yuhamt вставил цветы в свой карман, как в вазу, чтобы после - незаметно переложить в ёё карман.
***
Дуэт подорванцев нашёл в лесу маленькое уютное кафе. Yuhamt пил из вишнёвых веточек чай из гранённого стакана и заедал наслажденьями. В небе уверенно пролегли первые старческие морщины.
- Горожане привыкли дышать чистым углекислым газом, и для них кислород стал ядом. Вы наивно считаете, что северный ветер должен пахнуть букетом из тетрабензола и ОН-полихлоридов, а западный ветер - просто нефтью, и вот - тропосфера без знакомых запахов кажется тебе обнажённой, таящей опасности, или её вообще нет, а если тебя захочет потрогать, заигрывая, ветвь явора, занчит, тебя атакут чужеродное тело… Хочешь чая? Да ты попробуй, что это такое… - Yuhamt уже привык снисходительно относиться к странностям Gzoyarv'ы (если бы обращал внимание на это, то уже через минуту бы признал, что Gzoyarv'а невыносима…), - единственное, что у вас осталось от людей - это способность ****ься… Представь себе, солнце - раньше всё было наоборот у людей. Я понимаю, ты сейчас подумаешь: "Вот тупицы!.." Но поверь - они не умели дышать смогом…
Девушка искренно удивлялась. Но беспокойство было сильнее удивления. Говорят, если те люди - люди LXII века - очутились бы здесь, в LXVI веке, они бы умерли от инфекций и токсикозов через десять секунд…
- Я верю тебе. Теперь, прожив на свободе неделю, я начинаю привыкать к зелёному, синему и даже жёлтому цвету. Это потому, что утебя кожа жёлтая. У меня - серая. Ты как другой расы.
- Покажу-ка я тебе, что такое лес. Не пугайся. И… Я всё хотел тебя спосить. Ты волосы красила налётом гирдоксида углерода с титановыми белилами или бензокарбонатом рубидия?
- Серной кислотой.
- Мда… Деревенские погибли бы от серной…
Она была в восторге от увиденного ею:
Она стократно изучала хвойную аллею,
Ходя по ней туда-сюда. Она срывала шишки
И удивлялась радуге - без передышки.
***
Прошло два дня. Изумрудномраморные леса сменяли друг друга. Опушки были озадачены странной девушкой. Однажды девушка приникла губами к уху Yuhamt'a. Он подумал, что она хочет его поцеловать, а она взяла и прошетпала:
- Мне кажется,что этот мир, где зелень так усердна,
Где взглядом всех цветов за раз не почерпнёшь -
Вот этот мир для некоторых смутных
Не так хорош, не так хорош?
Что для людей он суть враждебен,
Что жить на фабриках от бога нам дано.
Ты посмотри: какое жёлтое светило в странном небе?!.
Он же серым быть должно.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Будто глаз на лице не было, а были они где-то далеко, за горизонтом, и обливались потом драконьим. Будто стала она прозрачной, материя её тоньше стала, почти - эфир стала, и просвещается насквозь, а вместо крови - туман, вместо сердца - три лампочки, и ничего нет более. Испарины исполосовали кровавыми царапинами подкожную паутину авеол, яблоки глаз напряглись, желая стать мускулами и катапультировать на волю, а чёрно-белая кровь ворвалась, как волна, в хвойный воздух.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Она спросила Yuhamt'a:
- Что мне останется от тебя на память? - потом вспомнила о незабудках в кармане и жалобно успокоилась.
Через минуту Gzoyarv'а умерла. Её организм оттогнул окружающую природу.
Кровь превращалась в снег, и не только стервятники, даже бактерии не прикосались к прекрасному трупу. Для них эта плоть была ядовита…
глава 2
Солнце на клешнях пронзивших море якорей
Отражалось - мир русалок слишком неприступен…
Горицветы шторм сорвал с полей.
Горицветы унесло в морские глуби…
Лепестки цветов укрыли море пеленой.
Волнорез разбит и стал похожим на расчёску.
Волны нюхали цветы в испарине дневной.
Шторм сошёл на нет и океан казался плоским.
Щупальца дрейфующих забытых кораблей
Шажимали клавишу волны - одну, другую…
Горицветы утонули в хляби трёх морей
И теперь - на дне морском: ликуют…
Шторм накрыл собой луга, дробя все берега,
И теперь - произростают горицветы
Там, на дне, на глубине - подводные луга,
Бирюзово-розовые - словно пледы…
Я пропустил.
Я опаздал
На карнавал
Бесовских сил,
На вещий шквал,
На праздник бурь,
Когда штурвал
Забыл лазурь…
Горицветы с луга сорваны волной,
И прохладой водной заменён воздушный зной…
Я хочу быть -
Где стихийные бедствия -
И и х дети -
Катастрофические последствия…
Я хочу пить
Из шатуна-смерча…
Меня ведёт ветер -
Им путь мой по Земле прочерчен…
Шхуны - в тайфуны…
Пламя - в цунами…
Дрели - в метели…
В штормы
Пляшем кадриль до сих пор мы!..
Плот из пластмассовых бутылок
Прямо на воду спустили: поплыл…
Вдребезги - волны, гладь бурлила,
Ринулся плот через шум, без ветрил…
Мы - внутри большой пласмассовой бутылки,
Нас - бросает в стороны помпезная волна.
Мы - вперёд, мы тет-а-тет со штормом пылкий,
Мы взмываем в небеса и достаём до дна…
Вечное блуждание по морю -
Самая забавная из всех историй.
Моя мечта - участвовать во всём,
Заведовать тайгой и пустырём,
И разрабатывать режим муссонов,
На прочность проверять циклоны,
И даты смерчей назначать,
И ставить молнией печать,
Писать на джунглях метеором,
Повсюду сеять мухоморы,
Быть испутателем вулканов,
Быть воспитателем цунами,
Быть другом бурь и ураганов,
Быть стражем солнца…
Вдруг я замер…
Сегодня будет лучшее землетрясенье
На полуострове Аляска…
Какое всё-таки упрямое везенье,
Катастрофическая сказка…
Я буду там. Сейчас же - к месту действий,
Чтоб наблюдать за пьесой!
Не обличит меня планета в фарисействе -
Я буду там работать светлым бесом,
Служить - во имя драмы -
Мессу!
Где эпицентр хаоса бездонен,
Стихия - грозный пастырь,
И светосфера жалостливо стонет,
И воздух плачет часто…
Я не могу такое пропустить…
Я не могу так много потерять…
(И прозорливец мчался во всю прыть
За пядью пядь)…
Я знаю, я могу погибнуть -
И это так привычно для меня -
Я лавой захлебнусь, гуляя в кратере вулкана,
Комета постучится в голову тараном,
Завалит самоцветами в глубоком подземельи,
А может, раптор съест, решив, что я являюсь целью…
Отгорожусь Луной!..
Возможно, я - больной.
Деметра, ты со мной!
Луна на небе - словно циферблат часов…
Висит, напоминает: время - птицелов!..
Безмолвное оцепененье перед высью…
Глаза - совиные, а взгляды - лисьи…
Луна, а будет - месяц: ночь и - дачное окно
Выходит прямиком на горизонт…
А месяц - как подкова, тихо, но -
На пляж ползёт степной ночной бомонд:
Цыгане, грызуны
И насекомые,
Всем фазам глянцевой луны
Уже знакомые…
На пожарище жизни -
Лечт головой,
Поставить свои следы на всех событьях,
На всех мгновеньях!..
Только тогда поймёшь, что значит:
Живой!
Смерть - если она приходит за тобой домой -
Страшна.
Ежели же сам идёшь к ней, храбрый или хромой -
То совсем не страшна она!..
Ни впечатленья не должно быть выпущено даром!..
Ловить адреналин везде, космической и здешний!..
И жизнь заканчивать не глухотою, а пожаром,
Прислушиваясь не к метели зимней, а капели вешней!..
Неугомонные стихии!
Землянам - откупорьте уши!
У них - проколотые души
И невменяемо-глухие!
Приволокла меня карета -
Сквозь всё арктическое лето,
По льду, смутившемуся иностранцу
И покраснувшему от солнечных багрянцев,
Роняющих на землю розовую краску -
Сюда, в Аляску.
Я лёд ворошил.
Я в таборе жил:
Пёстрый народ -
Пережить глобальное землетрясенье
Приехали, пришли
Со всех концов Земли:
Абориген,
Араб, амазанка,
Тибетец
И даже затерявшийся в веках мессопотамец!..
Утро упало на снежную накипь.
Солнце на небо подброшенно гирей.
Сырость влилась в разноцветные флаги,
Отягощая рассетные шири…
Чёрные точки подтаявших бликов
Трескались, ольдины по швам расходились…
В предвосхищении нервного тика
Глыбы морщинами вдаль бороздились…
Мутные капли га лезвиея нежных
Первый ростков мегкомыслий полярных -
Алый рассвет отражали мятежно…
Алый рассвет целовал их коварно…
Вдруг -
По торосам пронёсся второй луны глюк,
По трав стеблям пробежал басовый звук,
Из чайника Земли выпрыгнул надменный стук…
Мы встали в круг,
Мы стояли на головах,
Опрокинулись…
Небеса от земли отодвинулись…
Что им? Один взмах
Крыльями звёзд!..
Вниз ринулись -
Гроздь трёх гнёзд
И прах с плах…
Красным зигзагом разрезана кожа -
Напополам - у Земли огневой…
Красный зигзаг прыгнул в небо, и что же?.. -
В небе раздался божественный вой…
Красный зигзаг - это Бог наш - отныне!
С неба посыпался - Господа - прах…
Быть красным рекам в гглубокой пустыне!
Быть красным айсбергам в алым морях!
Наше приветствие - огненной птице!
Рукопожатье с разумным огнём!
Круг горизонта шалфейно дымится.
Бак горизонта исходит вином.
Стоп-кадр! - Замолчало
Вдруг литосферы одеяло…
Огонь застыл на небе диском…
Планета выплюнула спутник,
И воздух лава с диким визгом
Пронзила - будто вилкой - студни…
Я сел на камень, взял папирус
И написал посланье миру:
В ФОЙЕ ПОСЛЕДНЕГО ГОДА
Книга предназначена для тех, кто рождён в аду.
Вхождение
В доисторическое время
По магистрали высоты
Я направляюсь через темень,
Держась за ржавые кресты…
Года выводятся на счётчик
Моих уверенных шагов.
Мгновенья дней сменяют ночи
На самой глубине мозгов.
Я душу выстрелил из пушки -
Назад, в далёкий мезозой,
И будто - конфетти хлопушки -
Она рассыпалась росой…
Но у шлагбаума той эры
Я был свеченьем опалён,
И на мгновенье мир стал серым…
Назад, за тридевять времён!
Системой гор окольцована плоскость…
За нею живут до сих пор динозавры…
Досюда доносятся лишь отголоски
Их рёвов, похожих на звоны литавров…
На древней Земле обитают победно
Цари - динозавры, везде, где возможно…
И только за ширмою гор беспросветной
Древнейшие люди ютяться безбожно…
Они здесь - со дня сотворения мира…
Они - знаменитые гиперборейцы…
Такие же странные, как дебоширы…
Такие же белые, как европейцы….
(Они - по ту сторону гор не ходили,
Там - ящеры были царями планеты…
Оттуда дорогу ещё не открыли,
Ведь зуб динозавра убийственно-меток…
И дело не в том, что трусливый характер
Скрывался в тех людях, а просто - опасно…)
И только когда залетал птеродактиль
Сюда, то его убивали прекрасно…
Прошло исторических лет - миллиарды,
И тикало время, а люди плодилась,
Их внешность всегда оставалась стандартом,
Они не менялись, а только - рядились…
И жили они точно так же неярко,
И так же, как мы - не жалели природу…
В их местности горной, высотной и жаркой
Росли мегаполисы, парки, заводы…
И было известно такое селенье:
Ardovra - в народе оно называлось.
Десяток домов, подлежащих старенью
И то, что от хвойного леса осталось…
Земля! Дотрагиваться до тебя могут только небеса… Все они, будто розовопёрые фениксы, клюют безнаказанно мою голову. Я поднимаю глаза к отражающим почву листьям явора и сквозь сумерки вспархивают незримо пёстрые тени. Я ощущаю, как их перья рассекают воздух на две половины… Рассекают нас…
Если ты прячешься от меня за планетариями крон, то ты увидела. Умопомрачение иллюзии, калейдоскоп мыслей-фантасмогорий… Всегда так, всегда это, когда впервые видишь… Изредка чёрные листья отворяют небье взморье и над моей рукой рождается порыв ветра, который никогда не станет ураганом, ибо ты здесь. У каждого листа - своё наречие, слова, и ежели слить воединно слова всех наречий, ты возникнет целый международный язык. Вздох сух. Твой... Разве там, в вышине, так же душно пахнет хвоей? Я потерял уверенность во мгле. Фениксы… Как по ним скажешь: сгорал ли он хоть раз или нет? Случалось ли возрожденье? Воздух сыт.
Та белая точка, которая мерцнула за щелью - наверно, это звезда… Откуда мне знать. Мерцнула и погасла. И зажглась. И погасла… Это ты управляешь ею!.. Лежу на холодной траве и заглядываю в твой мир. Никогда не видеть больше одной звезды… Что я знаю о правде? Далёкие с серпами и косами запели судорожно. Звёзды рассекают нас… Песни рассекают нас…
Стоит только пошевельнуться, и всё поймёшь - и конструктор от фирмы "Жизнь", и двигатель заурядного человека. И перья, и листья станут понятны. Так говорят мне бутдо бы арфа и серебряный голос в незримо далёкой вышине, голос облизал струны и вязко прилип к ним. На расстоянии руки от меня - журчанье ручейка. Сам ручей - чуть дальше. Он, как артерия, или змея, или артерии, по которой ползёт змея… Берега, словно живые, ползут… Только повернуть голову и увидеть, провести по контурам берегов рукой… Я - рука, я - пальцы, я - течение. Бежит откуда-то серебристо-зелёная холодная родниковая вода по коже (откуда - не знаю). Пальцы - по берегу ручья, ручей - в мизинец направился. Продолжаю прислушиваться. Скачет по гальке нотой Ми, устраивает миниатюрные водопады… Живая вода и я - гармония. Даже ты не знаешь, смогут ли розовопёрые рассечь нас, а я - знаю… Никто, ничто - не сможет. Между своей и моей выбираю твою душу.
Время течёт быстро и столько, сколько я здесь нахожусь, может, и не бывает времени… Не припомнить, как я оказался здесь… Время теперь не значит ничего: оно идёт только когда движешься сам - или горизонтально, или вертикально, идёшь - медленно, бежишь - быстрее. Солнце не любит разглядывать сокровища, его щупальца бессильны обворовать плоскость… Солнце до боли вытягивает руки свои, а я его всё равно не вижу…
Земля! Вся сила твоя обращена ко мне! Разверни мою голову к ручью. Пусть всё, что было твоим, станет - со мной…
Песня косарей. Где-то, за далёким, но одиноким рядом летних тополей - пшеничное поле. Уже чувствую, как под лилово-красными пробивающимися сквозь небо лучами Солнца колышется лилово-красная волнистость зрелых колосьев. Длинные тени… Тонкие фигуры косарей с косами и с серпами. Мужчины - с косами, женщины - с серпами… Они едва двинули косой и - еле видимое отражение лезвия скользит по стеблю пшеницы. Ещё секунду спустя лилово-красные зёрна, падая к поверхности, окрашиваются в серый, отливающий золотом, цвет. По вечернему воздуху проноситься звук: шы-шы, шы-шы - зерно хрустит…
Короткая жизнь наблюдателя оборвалась на закате, и зелёный луч берложного Солнца превратил её в жизнь режесёра. Это было прикосновением жизни ко мне, незамеченным мною.
Любители пахоты летом пшеницу
Ростили, косили - ночами и днями…
И гнулись от едкого пота ресницы…
А люди себя ощущали царями…
В кедровом лесу танцевали блондинки,
И юноши прятались для размышлений…
Из мирного озера - словно картинки -
Смотрели свидетели всех поколений…
Туристы, бывало, ходили и горы
(Но дальше - ни шагу!), искали пещеры,
Любили они путешествия в город,
Исследовать улицы, дворики, скверы…
А парень Yuhamt ещё не был ни разу -
За гранью деревни и ближнего поля…
Он жил в своём доме и слыл ловеласом.
Теперь и ему захотелось на волю…
Его несусветные джинсы в порезах…
Его безымянная кофта - протёрта…
Но он был избранником хвойного леса,
Он шёл через лес идилически-гордо…
Коряги катились под быстрые ноги…
Зелёные шишки дурманили душу…
До города - семь километров дороги…
Не взял он собой ничего, чтоб покушать…
Под наконечником ботинка -
Усталый топот и следы…
Как будто бы трещит пластинка…
Игла слетела с борозды…
В гигантской жёлтой жгучей чаше,
Вдоль строгого бордюра гор,
Как будто между рельс, отважен,
Пронзает юноша простор.
А склоны чаши золотистой
Скрывает рожь и виноград.
Есть царство знойных, есть - тенистых,
А солнце жарит в аккурат.
Звезда высреливает дробью,
И дробь - как семена цветов.
В траве скрываются надгробья.
Для рая край почти готов.
Сумерки за сумерками, с термосом и - в дебри,
В синее и в розовое - на домашней зебре…
В доме нет дверей и я - через окно - из дома -
Вдаль и каждый раз - дорогой новой, незнакомой.
Я вернусь с рассветом в тесной сумке или позже,
Не рассвет со мной, а я - с рассветом в душной ноше…
Смерть мертва, а жизнь жива, и с этим поспоришь.
Этой ночью я узнаю то, как пахнет море,
И о чём кричат медузы в солнечных ожогах,
Что такое мало грёз и что такое много…
В неизведанную даль сквозь сумерки и чащу,
Муравейник на опушке жизни предстоящей,
Через апогей мечты и перелигий зноя,
Прихватив с собой из дома вазу с сухостоем,
Прикреприв себе на шляпу сад в миниатюре -
Цветники и перья ржи, расчёсанные бурей…
Я вернусь и расскажу о том, что видел ночью -
Как во тьме рвалась у горизонта пасть на клочья,
Месяц реял знаком вопросительным без точки,
А пожарища туристов строились в цепочки,
И в загадочной пещере - мыслей всех обитель,
Где я отыскал рассвет и как его похитил…
Мне нет дела до того, что где-то бродит леший.
Ночь грешна, я - беззащитен, леший - безутешен…
Мне нет дела до того, что гдето-то - взрывы фабрик:
Трубы их - затушенные свечи в канделябре…
И я - союзник взрывов, друг чудовищ грустных.
Я знаю, как здороваться с обоймой грузных
Созвездий, выспавшихся днём в гробу Вселенной…
И ежедневной смерти ждут они, гоня геенну…
Мне нет дела до того, что где-то - континенты
В небеса вздымаются - в последние моменты
Жизни - взорванные в вулканическом пожары…
Только настораживает этот запах гари…
Мне хотелось бы узнать фамилию медузы,
Выброшеннлй на песок, какого она вкуса,
С кем она дружила и каков её характер,
Знает ли она об удалении галактик…
Я люблю смотреть на дым за сонным парапетом
Волн… Когда вернусь домой, то расскажу об этом…
Змеиный шерох через бисир
Упавших шишек полз вперёд,
Читая заголовки писем,
Не зная, что прорыл их крот.
По норам и по каждой букве,
По шелухе упавших стрел…
Дым фабрик виляс - как хоругви -
Вдали, где город сатанел.
Мохнатый шёрох полз по ветру,
По черенкам лесных ручьев,
По спицам веток, рёбрам кедров,
По крыльям дряхлых соловьёв.
Он поднимался вверх, на крышу
Сплошного леса - из низин.
И становтлся, шёрох слыша,
Весь лес - как будто клавесин.
У шёроха учился пенью
Птенец, родившийся зимой.
А шёрох полз, предав забвенью,
Что потерял змею в селеньи
И что змее ползти самой.
Yuhamt, персонаж, упомянутый выше,
По выбритой просеке шёл грациозно.
Ботинки Yuhamt'а скользили, как лыжи.
Склонялись над кепкой свинцовые сосны.
Краснеющий ягодник цвёл самоцветно,
Как будто рассыпаны всюду кристаллы…
Янтарь становился оранжево-медным,
Стекая с кедровых стволов одичало…
А мальвы - разбрызганной врозь мамалыгой -
Фокстротом под алым лучом пламенели.
Листались - как будто страницы у книги -
Страницы бутонов и ландышей трели…
Бутон - словно клюв затаившейся птицы -
Кричал из травы непонятную ересь…
А в небе закатном копились зарницы
И с ними сливался младенческий вереск…
В долине виднелись стальные ограды,
Там были питомники трицератопсов,
И люди ходили за пасмурным стадом
С игрой инструментов, похожих на кобзы…
Холмы - череда многолетних сугробов -
Тропинкой на две половины разбиты…
Дорога вела в городские трущобы…
Сам город гудел вдалеке монолитом…
Yuhamt продолжал, и чем ближе к строеньям -
Тем больше в окрестности серого цвета…
Бесцветными стали цветки и растенья -
Как будто на спектр наложено вето…
"Серые поля! Как удивительно! Находка, достойная сострадания!
Серые деревья, серые травы!.."
Прячутся в норы по инерции, без сознания,
Механизированные удавы…
"Я бы никогда не подумал, что маки бывают серыми!..
Ах! Над городом алым заревом,
Оловянным костром, полосатыми шерстяными химерами
Летает дымное живое марево!
Земля хрусти под наогами, как сухая солома.
Она - словно музыкальный инструмент!..
Дым вздымается из труб дома, похожего на хлебный ломоть,
Прядью серых шёлковых лент…
Наклонясь к Земле, что я услышу?
Она не дышит.
В норах -
Мёртвые мыши,
Мёртвый ворох…
В подземной нише -
Шёрох,
Всё ниже,
Ниже,
Ниже…
Припав к Небу, что услышу?
Город.
Один - гудит.
Один - гремит.
Один - дышит…"
Молот стальной над мостом позвоночным,
Медный котёл над кривым небоскрёбом.
Небо затопленено лавой проточной.
Стал небоскрёб многочисленным гробом.
Уровни неба - "Кровавая Мэри" -
Тучи расплылись - одна над другой…
Алые - в космос - проталиной - двери -
В небе, накрывшем пространство дугой…
С гордостью города смерчи играют,
Тучи повсюду и тучи - везде…
Тёмно-лиловые, с розовым краем.
С красным пятном там, где место звезде…
По серым каменным пузырям дорожного гравия,
Отшлифованным сапогами,
Юноша Yuhamt входил в город, поражаясь равноправию
Между людьми и домами…
"Город - чудеса, спаситель, на него - всем - меряться!
Воронка, уловка, для душ - пасека.
В его межнебоскрёбную воркотню можно только впериться
И - не отводить глазики!"
Скромное небо теснилось на рельсах,
Тучи сгорали в печал паровозрв.
Небо проткнул небоскрёб для пришельцев,
Напоминающий чёрную розу.
Падая вниз на стальную платформу,
Молот громодный отстукивал звонко
Тиканье времени - главную норму,
Временем - бил по ушным перепонкам…
Коридор магистрали однажды протоптан лихорадочным
Небоскрёбом, похожим на сапог.
После - эта махина нелепая исчезла загадочно…
Сапог смылся без ног…
Нет! Некуда бежать домам, площадям, закоулочкам…
Стены обступили друг друга.
Дом-ботинок шагнёт и, наступив, размозжит дом-шкатулочку!..
Покалечит сестру недугом!..
Кирпичи спелые, зрелые, с золотистой корочкой копоти,
Юношу - гостя - заодеялили…
Восторги захлебнулиь в свинцовым ногах, в мясном сухожилистом топоте,
С поверхности уст отчалили…
Грязно-лимонным цветом с оборкой алого стального свечения,
Агрессивные,
Стеты умели производить на гостей впечатление,
Совращали душу наивную…
Парень смотрел изучающим взглядом
На краснорукую, вставшую дыбом,
Отягощённую уличным скрипом,
Дымно-зелёную сталь эстакады…
Тёмный залив, как чудовищный панцырь -
Кровью заката-повешенца брызгам.
В море, забившемся в угол от визга,
Весь небосвод отражался багрянцем…
Второе небо - раскинулось под Землёю,
Море стало: прорубь.
Красные кляксы туч и метеоры
Отражают хляби,
Припудренные золою…
Нырнёшь в залив, и сразу - навылет,
В другое море,
В другое небо,
В другие бури,
В другие штили…
Нитки и узлы, видимо-невидимо:
Сплетения уз-обуз,
Подневольная дружба крика и шёпота,
Иго-любовь
Между человеком
И роботом…
Yuhamt напрвлялся к волшебным объектам
По зову капризного взгляда, и вектор
Движения был перманентно нацелен
На самое дно красоты и котелен…
Где было уютно, где краски бурлили -
Туда и шагалось, и прыгалось резво…
Там - фабрики были примером идиллий…
Yuhamt не оценивал города - трезво…
Забрёл в центр восхищения,
Окружили его испаряющиеся костры
Четырёх заводов,
Стены, истекающие спускающимся водопадом
Дыма грязно-жёлтого,
Едко-кислого на вкус…
Проехала мимо бронированная бензовозка…
Над головой сирена пронеслась:
В колодец дыма,
В когти воронки…
Свет его лизнул…
В голове помутилось…
Абрадарабда…
На помощь!
(Я ощутил мировой кайф)…
На помощь!
Кл, кл, бл, дл-мдк
Хола-зонба… -
Так отвечали трубы…
На помощь!
(Не по кайфу кайф - мне, не привык, бры…)
Дыр-выр-а-йо-тай -
Откликнулась бензиноноска…
…
Они сами с собой разговоры…
…
На помощь - поздно!
Он потерял сознание…
Ри-вык-бры-дрыщ -
Приехал робот-яга.
Лента пульса лёгких…
…
Кисло-сладкий луч присел у изголовья…
Фею рисовал вокруг Yuhamt'а - кровью…
Роб приехал согна луча.
…
…
…
***
Что - мы? Уже 100 миллионов лет назад - предшественники наши -
Взорвали эту Землю, не оставили на камне камня даже!..
Уже тогда она своё существованье прекратила,
И с тех далёких пор её обломки - под неистовым светилом
Окружно мчатся.
И этот мир, наш дикий мир, и мы, и всё, и всё, что происходит с нами -
Всего лишь сновиденья тех доисторических ребят,
Которые взорвались в унисон с Землёй, которых съело пламя,
Которых нет давно и камни о которых не скорбят,
Но сны - всё снятся.
глава 1
Смертельные болезни солнечных лучей -
Сражали вспышки света из небес, как штурм.
Протуберанцы из печей
Фабричных вырывались, как из тюрьм.
И сколько не свети пульсарами в их мутные глаза:
Чтоб видели, как глохнет сердце дней в присутствии дорог -
Они спасают сон, который вечностью промок!
Они ослепли так, что не увидят, если небеса
Ударят в них, исторгнув ток
Межгалактической грозы,
И не поймут, когда на их порог
Придут последние часы!..
… Суженый вечности тоже заболевал инфекциями солнечных лучей - лучи болели абсцентной пневмонией, делающей свет липким, фобией солнечного света и странной болезнью, которая излечивала все остальные болезни, но взамен превращала жёлтую кровь лучей - сиреневой… Не понимая ям и не понимая возвышений… Yuhamt'а откачали от передозировки жары и выпустили обратно в яд, вручив на память текст песни, написанной полузабытым странником, заглянувшим в город и женившемся на дочери дыма…
"ПЕРЕДОЗИРОВКА ЖАРЫ
Слюна превращается в воск.
Скатапультировали слёзы
И сколапсировало мозг.
Следы смертельной передозы
Жары и зноя - на виду:
Мой чёртвый разум сжался в точку
Италия глаз, как чёрная дыра,
Глотает бездну, как дыру,
Садятся слёзы на листочки,
Колоды крыш и веера.
Играя в спектакли…
Играя в спектакли…
Машины, не так ли?
Не так ли, причины?
Питаюсь призраками на ночь,
А сердце залито свинцом,
И затвердел в железных ранах
Лукавый запах хромосом".
Yuhamt сразу же выяснил у горожан, какова дорога из. Теперь он стоял у люка, ведущего в древнюю дренажную систему. Отворачиваясь. Размышляя, разочаровавшись. Закапываясь в мысли, он говорил про себя - эта мысль про смерть. И это про смерть. И это про смерть... И это. Это всё, как суббота, переодевшаяся в пятницу, и забывшая при этом о нижнем белье... Всё с красным оттенком - синее с красным оттенком, зеленое - с красным, белое - с красным... Иже с ними. Смурь...
Здесь на вопрос "Сколько времени?" - отвечают: "Сколько и всегда". Все горожане - это неудавшиеся наркоманы, ибо достаточно заразному только посмотреть в глаза собеседнице, и она тут же становилась наркоманкой тоже, а те, кому уже удалось стать наркоманом, живут в многоэтажных подземных галереях. Здесь люди умеют говорить только по будням и не умеют - в уик-энд. Горожане не чувствуют, как пахнет Луна и не могут видеть птиц, зато могут усилием воли переключать каналы телевизора.А уходя в гости или в никуда, говорят домоседам: "Если мне будут звонить... Передай им, что меня нет". Здесь можно перед смертью утопиться в кровавой (Чья кровь?) ванне, а птицы всё равно улетят в тёплые-тёплые края. Здесь даже кошки научились уже плакать, как маленькие дети, иногда переходя на звуки "Лю" и "Фу" и даже на слова, являясь источником десятков ночных инфарктов и гротескных приключенческих сновидений у ещё оставших в живых. Кошки-говорушки - не редкость... Вопрос в ином: кто научил диких кошек говорить? - если в городе всем кажется, что они ходят вверх головой, что солнце внизу да ещё и под ногами, то нужно ли им знать - видят ли цветы так же, или этот дар дан только людям? И ещё. Смысл - это причина или следствие? Каково количество оранжевых домов в этом проклятом городе? Чем отличаются оранжевый и лиловый, а если ничем - почему в Мегаполисе нет лиловых домов? Кто такой отнюдь?
Думал отрешёнными мыслями...
Это всё - жизнь в форме бублика, червь, соединившийся в кольцо, у которого голова соединена с хвостом, поэтому он ест всеми порами кожи... Каждая пора - одна пасть... Впрочем, колесо выдумала не природа... Природа придумала шар - планеты, звёзды - а человек, сделав, как всегда, шар - плоским, получил колесо. Играй. Играй, фортепиано! У тебя всего четыре чёрные клавиши, отзеркаливающие четыре ноты МИ - МИ контр-октавы, первой октавы, второй и третьей... Фортепиано? Ты хочешь, чтобы на тебе играли четырьмя руками... Не много ли удовольствия - чтобы на тебе играли? Да ещё и четыре руки... Нет. Тебе - НЕТ.
В одном зеркале отражаются только лица, в другом - только руки...
Yuhamt не хотел обитать внутри бомбы,
Внутри мегаполиса, родины взвыва...
Он шёл под землёй, бередя катакомбы -
Из города в дали огней молчаливых...
Уже за пределами серого поля
Он вышел под лунное небо из гротов,
И в первый момент захлебнулся от воли,
А после - задумался об идиотах...
Туннель был прорыт через гору,
В туннеле проложен ручей,
И чёрные эти просторы
Желтели от пляски свечей.
Томились свободные лодки
У берега, скромно скрипя,
И в лодки садились красотки,
Горой соблазняя тебя.
А в центре речного разлива
Стояли - по пояс в воде -
Скамьи из бамбука и ивы,
Мерцая в ночной темноте.
Теннель был как симвал слиянья,
А лодки - зародыши душ.
Любил укрощать расстоянья
Туннель под горой Дермартуш.
Сидели на этих бамбуках,
Купаясь в цветах-кружевах,
Влюблённые дети недугов,
Похожие на черепах.
Вокруг, вдалеке, там, где берег -
Свечей прогорали огни -
Как будто бы звёзды в пещере,
И круг рисовали они.
Здесь плыл и Yuhamt, отвлечённо
Смотря на кутящих в горе,
А пара весёлых девчонок,
Чертя на ручьистом корве
Оранжевой лодкой рисунок,
Решила преследовать цель.
И парня, став празднично-юной,
Шумя, пригласила в постель.
Оставил Yuhamt без внизанья
Их окрик, и плыл сквозь туман,
Домой, где - ИНЫЕ - созданья
Целуют глазами капель...
… Когда он всю ночь отдыхал у левады,
Роса собиралась в морщинах ладони...
Чуть солнце: роса обращалась в осадок,
Запачканно-розовый, с примесью вони...
А небо казалось неистово-древним...
Yuhamt не увидел знакомого леса,
Когда возвращался в родную деревню...
"Сюда пришли крезы - из Города крезы -
Сюда добирались, вот - увозятся брёвна... -
(Он тут же всё понял) - Нельзя!.. Невозможно!
Я этому лесу - племянник был кровный!"
Ему было страшно, тревожно и тошно...
… Оттуда, где хлопали в ладоши молотки в сапогах-скороходах и кричали разгорячённые глотки верноподданных строителей дуры Цивилизации, смешивались все звуки в одно и в последствии звучали, как гимн: "Мы варим дождь в железных лапах двух зеркал…"
Прошла вторая ночь бегства. Дождинки были матрёшками - одна в другой - и, падая, они оставляли на листьях черёмух веснушки. Это был чей-то дождь на чьём-то сенокосе. Вероятно, дождь и сенокос принадлежали кому-то одному.
Yuhamt проснулся от того, что не слышал механического шума. Где-то падал человек. Где-то поднимался от земли туман. Вероятно, это человек - стремился к земле, а падая, взмывал ввысь туманом, неспособный помешать себе. Такое ощущенье, что сутки удлинились вдвое и все фотоны, вмурованные в блестящие лучи за световой день, выстрелили одновременно в зрачки фруктовые Yuhamt'а - свет был сверхсветом, гипернабатом, новым поколением лучей - несказан, неоъясним… Небеса были знаменем, их цвет нам был дан, как лучший цвет для любого знамени, но кто-то не знает этого. Рядом с собой, у изголовья, он взглядом набрёл на девушку - зеленоглазую (у неё были обнажены глаза) и бледнокожую, похожую на голографические картинки строгих юных развратниц из популярных компьютерных игр, с короткой причёской и неглубокими морщинками-оврагами вокруг глаз. В то же время она была похожа на последную амазонку (Кто бы мог подумать, что в городах могут водиться в городах?!.) - сентиментальная хищница.
- Кто ты, хищница? - он хотел закрыть глаза, но не мог позволить себе этого... Не потому, что пробуждение, а потому, что хотел смотреть на дувушку. Осознав это, он раздосадованно подумал о том, что "опять ему не дали выспаться".
- Gzoyarva. Я шла за тобой ещё из Города, следила за тобой всё время... Да ты не бойся: ты не пленник, и я не пленница. Но пока ты жив, я не уйду.
- Зачем тебе это?
Yuhamt приподнялся. Не было другого выхода, и другого выхода не хотелось... Он пытался понять, конец это или начало. Выходило одно: солнечный луч был оклеветан и клеймён чумой. Дуэт странников глушил расстояния шагами.
- У меня остеклелые глаза - не обессудь. Мне было очень страшно, когда тебя увезли в больницу. Я поехала за тобой, и сидела у твоей койки. Я сказала санитарам, что я - твоя жена, а ты - в бреду - подтвердил: "Да". Когда они ушли, я - одна -обручилась с тобой, и ты - снова в бреду - снова произнёс: "Да"...
- Ты любишь придумывать сказки...
- Не веришь? Вот чудной ты... Вообще, здесь тоже страшно. Будто иной мир.
- Чудная. Как писала одна известная поэтесса позапрошлого века "И ты не пугаешься тени, что спит у тебя за спиной. Ты просто внимательный гений и тоже… немного чудной". Отчего тебе страшно?
- Ну как будто настояли цвета мира, как вино, в древних мехах космоса, и всё здесь - ярче, пестрее. В три раза... Как называются эти штуковины?
- Это цветы. Незабудки. Если дарят незабудки, значит просят человека, чтоб тот их не забывал. Это старая традиция. Тебе когда-нибудь дарили незабудки?
- Нет.
- Держи, - синие лепестки были как воспламенившийся газ.
- Нет. Я боюсь. А вдруг укусит?
- Хм... Мда... Да не укусят. Держи!
- А я и не собираюсь забывать тебя, - Gzoyarva не отступала, всё ещё боялась, - я просто пойду рядом... Можно мне пойти рядом с тобой?
- Очевидно, затворница, - отвечал он, задумавшись, почему - если страсть в людях он дьявола, то эта страсть - такая чистая...
- Покажешь мне другие незабудки.
- Незадудки пойдут с нами, - и Yuhamt вставил цветы в свой карман, как в вазу, чтобы после - незаметно переложить в ёё карман.
***
Дуэт подорванцев нашёл в лесу маленькое уютное кафе. Yuhamt пил из вишнёвых веточек чай из гранённого стакана и заедал наслажденьями. В небе уверенно пролегли первые старческие морщины.
- Горожане привыкли дышать чистым углекислым газом, и для них кислород стал ядом. Вы наивно считаете, что северный ветер должен пахнуть букетом из тетрабензола и ОН-полихлоридов, а западный ветер - просто нефтью, и вот - тропосфера без знакомых запахов кажется тебе обнажённой, таящей опасности, или её вообще нет, а если тебя захочет потрогать, заигрывая, ветвь явора, занчит, тебя атакут чужеродное тело… Хочешь чая? Да ты попробуй, что это такое… - Yuhamt уже привык снисходительно относиться к странностям Gzoyarv'ы (если бы обращал внимание на это, то уже через минуту бы признал, что Gzoyarv'а невыносима…), - единственное, что у вас осталось от людей - это способность ****ься… Представь себе, солнце - раньше всё было наоборот у людей. Я понимаю, ты сейчас подумаешь: "Вот тупицы!.." Но поверь - они не умели дышать смогом…
Девушка искренно удивлялась. Но беспокойство было сильнее удивления. Говорят, если те люди - люди LXII века - очутились бы здесь, в LXVI веке, они бы умерли от инфекций и токсикозов через десять секунд…
- Я верю тебе. Теперь, прожив на свободе неделю, я начинаю привыкать к зелёному, синему и даже жёлтому цвету. Это потому, что утебя кожа жёлтая. У меня - серая. Ты как другой расы.
- Покажу-ка я тебе, что такое лес. Не пугайся. И… Я всё хотел тебя спосить. Ты волосы красила налётом гирдоксида углерода с титановыми белилами или бензокарбонатом рубидия?
- Серной кислотой.
- Мда… Деревенские погибли бы от серной…
Она была в восторге от увиденного ею:
Она стократно изучала хвойную аллею,
Ходя по ней туда-сюда. Она срывала шишки
И удивлялась радуге - без передышки.
***
Прошло два дня. Изумрудномраморные леса сменяли друг друга. Опушки были озадачены странной девушкой. Однажды девушка приникла губами к уху Yuhamt'a. Он подумал, что она хочет его поцеловать, а она взяла и прошетпала:
- Мне кажется,что этот мир, где зелень так усердна,
Где взглядом всех цветов за раз не почерпнёшь -
Вот этот мир для некоторых смутных
Не так хорош, не так хорош?
Что для людей он суть враждебен,
Что жить на фабриках от бога нам дано.
Ты посмотри: какое жёлтое светило в странном небе?!.
Он же серым быть должно.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Будто глаз на лице не было, а были они где-то далеко, за горизонтом, и обливались потом драконьим. Будто стала она прозрачной, материя её тоньше стала, почти - эфир стала, и просвещается насквозь, а вместо крови - туман, вместо сердца - три лампочки, и ничего нет более. Испарины исполосовали кровавыми царапинами подкожную паутину авеол, яблоки глаз напряглись, желая стать мускулами и катапультировать на волю, а чёрно-белая кровь ворвалась, как волна, в хвойный воздух.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Она спросила Yuhamt'a:
- Что мне останется от тебя на память? - потом вспомнила о незабудках в кармане и жалобно успокоилась.
Через минуту Gzoyarv'а умерла. Её организм оттогнул окружающую природу.
Кровь превращалась в снег, и не только стервятники, даже бактерии не прикосались к прекрасному трупу. Для них эта плоть была ядовита…
глава 2
Солнце на клешнях пронзивших море якорей
Отражалось - мир русалок слишком неприступен…
Горицветы шторм сорвал с полей.
Горицветы унесло в морские глуби…
Лепестки цветов укрыли море пеленой.
Волнорез разбит и стал похожим на расчёску.
Волны нюхали цветы в испарине дневной.
Шторм сошёл на нет и океан казался плоским.
Щупальца дрейфующих забытых кораблей
Шажимали клавишу волны - одну, другую…
Горицветы утонули в хляби трёх морей
И теперь - на дне морском: ликуют…
Шторм накрыл собой луга, дробя все берега,
И теперь - произростают горицветы
Там, на дне, на глубине - подводные луга,
Бирюзово-розовые - словно пледы…
Я пропустил.
Я опаздал
На карнавал
Бесовских сил,
На вещий шквал,
На праздник бурь,
Когда штурвал
Забыл лазурь…
Горицветы с луга сорваны волной,
И прохладой водной заменён воздушный зной…
Я хочу быть -
Где стихийные бедствия -
И и х дети -
Катастрофические последствия…
Я хочу пить
Из шатуна-смерча…
Меня ведёт ветер -
Им путь мой по Земле прочерчен…
Шхуны - в тайфуны…
Пламя - в цунами…
Дрели - в метели…
В штормы
Пляшем кадриль до сих пор мы!..
Плот из пластмассовых бутылок
Прямо на воду спустили: поплыл…
Вдребезги - волны, гладь бурлила,
Ринулся плот через шум, без ветрил…
Мы - внутри большой пласмассовой бутылки,
Нас - бросает в стороны помпезная волна.
Мы - вперёд, мы тет-а-тет со штормом пылкий,
Мы взмываем в небеса и достаём до дна…
Вечное блуждание по морю -
Самая забавная из всех историй.
Моя мечта - участвовать во всём,
Заведовать тайгой и пустырём,
И разрабатывать режим муссонов,
На прочность проверять циклоны,
И даты смерчей назначать,
И ставить молнией печать,
Писать на джунглях метеором,
Повсюду сеять мухоморы,
Быть испутателем вулканов,
Быть воспитателем цунами,
Быть другом бурь и ураганов,
Быть стражем солнца…
Вдруг я замер…
Сегодня будет лучшее землетрясенье
На полуострове Аляска…
Какое всё-таки упрямое везенье,
Катастрофическая сказка…
Я буду там. Сейчас же - к месту действий,
Чтоб наблюдать за пьесой!
Не обличит меня планета в фарисействе -
Я буду там работать светлым бесом,
Служить - во имя драмы -
Мессу!
Где эпицентр хаоса бездонен,
Стихия - грозный пастырь,
И светосфера жалостливо стонет,
И воздух плачет часто…
Я не могу такое пропустить…
Я не могу так много потерять…
(И прозорливец мчался во всю прыть
За пядью пядь)…
Я знаю, я могу погибнуть -
И это так привычно для меня -
Я лавой захлебнусь, гуляя в кратере вулкана,
Комета постучится в голову тараном,
Завалит самоцветами в глубоком подземельи,
А может, раптор съест, решив, что я являюсь целью…
Отгорожусь Луной!..
Возможно, я - больной.
Деметра, ты со мной!
Луна на небе - словно циферблат часов…
Висит, напоминает: время - птицелов!..
Безмолвное оцепененье перед высью…
Глаза - совиные, а взгляды - лисьи…
Луна, а будет - месяц: ночь и - дачное окно
Выходит прямиком на горизонт…
А месяц - как подкова, тихо, но -
На пляж ползёт степной ночной бомонд:
Цыгане, грызуны
И насекомые,
Всем фазам глянцевой луны
Уже знакомые…
На пожарище жизни -
Лечт головой,
Поставить свои следы на всех событьях,
На всех мгновеньях!..
Только тогда поймёшь, что значит:
Живой!
Смерть - если она приходит за тобой домой -
Страшна.
Ежели же сам идёшь к ней, храбрый или хромой -
То совсем не страшна она!..
Ни впечатленья не должно быть выпущено даром!..
Ловить адреналин везде, космической и здешний!..
И жизнь заканчивать не глухотою, а пожаром,
Прислушиваясь не к метели зимней, а капели вешней!..
Неугомонные стихии!
Землянам - откупорьте уши!
У них - проколотые души
И невменяемо-глухие!
Приволокла меня карета -
Сквозь всё арктическое лето,
По льду, смутившемуся иностранцу
И покраснувшему от солнечных багрянцев,
Роняющих на землю розовую краску -
Сюда, в Аляску.
Я лёд ворошил.
Я в таборе жил:
Пёстрый народ -
Пережить глобальное землетрясенье
Приехали, пришли
Со всех концов Земли:
Абориген,
Араб, амазанка,
Тибетец
И даже затерявшийся в веках мессопотамец!..
Утро упало на снежную накипь.
Солнце на небо подброшенно гирей.
Сырость влилась в разноцветные флаги,
Отягощая рассетные шири…
Чёрные точки подтаявших бликов
Трескались, ольдины по швам расходились…
В предвосхищении нервного тика
Глыбы морщинами вдаль бороздились…
Мутные капли га лезвиея нежных
Первый ростков мегкомыслий полярных -
Алый рассвет отражали мятежно…
Алый рассвет целовал их коварно…
Вдруг -
По торосам пронёсся второй луны глюк,
По трав стеблям пробежал басовый звук,
Из чайника Земли выпрыгнул надменный стук…
Мы встали в круг,
Мы стояли на головах,
Опрокинулись…
Небеса от земли отодвинулись…
Что им? Один взмах
Крыльями звёзд!..
Вниз ринулись -
Гроздь трёх гнёзд
И прах с плах…
Красным зигзагом разрезана кожа -
Напополам - у Земли огневой…
Красный зигзаг прыгнул в небо, и что же?.. -
В небе раздался божественный вой…
Красный зигзаг - это Бог наш - отныне!
С неба посыпался - Господа - прах…
Быть красным рекам в гглубокой пустыне!
Быть красным айсбергам в алым морях!
Наше приветствие - огненной птице!
Рукопожатье с разумным огнём!
Круг горизонта шалфейно дымится.
Бак горизонта исходит вином.
Стоп-кадр! - Замолчало
Вдруг литосферы одеяло…
Огонь застыл на небе диском…
Планета выплюнула спутник,
И воздух лава с диким визгом
Пронзила - будто вилкой - студни…
Я сел на камень, взял папирус
И написал посланье миру:В ФОЙЕ ПОСЛЕДНЕГО ГОДА
Книга предназначена для тех, кто рождён в аду.
Вхождение
В доисторическое время
По магистрали высоты
Я направляюсь через темень,
Держась за ржавые кресты…
Года выводятся на счётчик
Моих уверенных шагов.
Мгновенья дней сменяют ночи
На самой глубине мозгов.
Я душу выстрелил из пушки -
Назад, в далёкий мезозой,
И будто - конфетти хлопушки -
Она рассыпалась росой…
Но у шлагбаума той эры
Я был свеченьем опалён,
И на мгновенье мир стал серым…
Назад, за тридевять времён!
Системой гор окольцована плоскость…
За нею живут до сих пор динозавры…
Досюда доносятся лишь отголоски
Их рёвов, похожих на звоны литавров…
На древней Земле обитают победно
Цари - динозавры, везде, где возможно…
И только за ширмою гор беспросветной
Древнейшие люди ютяться безбожно…
Они здесь - со дня сотворения мира…
Они - знаменитые гиперборейцы…
Такие же странные, как дебоширы…
Такие же белые, как европейцы….
(Они - по ту сторону гор не ходили,
Там - ящеры были царями планеты…
Оттуда дорогу ещё не открыли,
Ведь зуб динозавра убийственно-меток…
И дело не в том, что трусливый характер
Скрывался в тех людях, а просто - опасно…)
И только когда залетал птеродактиль
Сюда, то его убивали прекрасно…
Прошло исторических лет - миллиарды,
И тикало время, а люди плодилась,
Их внешность всегда оставалась стандартом,
Они не менялись, а только - рядились…
И жили они точно так же неярко,
И так же, как мы - не жалели природу…
В их местности горной, высотной и жаркой
Росли мегаполисы, парки, заводы…
И было известно такое селенье:
Ardovra - в народе оно называлось.
Десяток домов, подлежащих старенью
И то, что от хвойного леса осталось…
Земля! Дотрагиваться до тебя могут только небеса… Все они, будто розовопёрые фениксы, клюют безнаказанно мою голову. Я поднимаю глаза к отражающим почву листьям явора и сквозь сумерки вспархивают незримо пёстрые тени. Я ощущаю, как их перья рассекают воздух на две половины… Рассекают нас…
Если ты прячешься от меня за планетариями крон, то ты увидела. Умопомрачение иллюзии, калейдоскоп мыслей-фантасмогорий… Всегда так, всегда это, когда впервые видишь… Изредка чёрные листья отворяют небье взморье и над моей рукой рождается порыв ветра, который никогда не станет ураганом, ибо ты здесь. У каждого листа - своё наречие, слова, и ежели слить воединно слова всех наречий, ты возникнет целый международный язык. Вздох сух. Твой... Разве там, в вышине, так же душно пахнет хвоей? Я потерял уверенность во мгле. Фениксы… Как по ним скажешь: сгорал ли он хоть раз или нет? Случалось ли возрожденье? Воздух сыт.
Та белая точка, которая мерцнула за щелью - наверно, это звезда… Откуда мне знать. Мерцнула и погасла. И зажглась. И погасла… Это ты управляешь ею!.. Лежу на холодной траве и заглядываю в твой мир. Никогда не видеть больше одной звезды… Что я знаю о правде? Далёкие с серпами и косами запели судорожно. Звёзды рассекают нас… Песни рассекают нас…
Стоит только пошевельнуться, и всё поймёшь - и конструктор от фирмы "Жизнь", и двигатель заурядного человека. И перья, и листья станут понятны. Так говорят мне бутдо бы арфа и серебряный голос в незримо далёкой вышине, голос облизал струны и вязко прилип к ним. На расстоянии руки от меня - журчанье ручейка. Сам ручей - чуть дальше. Он, как артерия, или змея, или артерии, по которой ползёт змея… Берега, словно живые, ползут… Только повернуть голову и увидеть, провести по контурам берегов рукой… Я - рука, я - пальцы, я - течение. Бежит откуда-то серебристо-зелёная холодная родниковая вода по коже (откуда - не знаю). Пальцы - по берегу ручья, ручей - в мизинец направился. Продолжаю прислушиваться. Скачет по гальке нотой Ми, устраивает миниатюрные водопады… Живая вода и я - гармония. Даже ты не знаешь, смогут ли розовопёрые рассечь нас, а я - знаю… Никто, ничто - не сможет. Между своей и моей выбираю твою душу.
Время течёт быстро и столько, сколько я здесь нахожусь, может, и не бывает времени… Не припомнить, как я оказался здесь… Время теперь не значит ничего: оно идёт только когда движешься сам - или горизонтально, или вертикально, идёшь - медленно, бежишь - быстрее. Солнце не любит разглядывать сокровища, его щупальца бессильны обворовать плоскость… Солнце до боли вытягивает руки свои, а я его всё равно не вижу…
Земля! Вся сила твоя обращена ко мне! Разверни мою голову к ручью. Пусть всё, что было твоим, станет - со мной…
Песня косарей. Где-то, за далёким, но одиноким рядом летних тополей - пшеничное поле. Уже чувствую, как под лилово-красными пробивающимися сквозь небо лучами Солнца колышется лилово-красная волнистость зрелых колосьев. Длинные тени… Тонкие фигуры косарей с косами и с серпами. Мужчины - с косами, женщины - с серпами… Они едва двинули косой и - еле видимое отражение лезвия скользит по стеблю пшеницы. Ещё секунду спустя лилово-красные зёрна, падая к поверхности, окрашиваются в серый, отливающий золотом, цвет. По вечернему воздуху проноситься звук: шы-шы, шы-шы - зерно хрустит…
Короткая жизнь наблюдателя оборвалась на закате, и зелёный луч берложного Солнца превратил её в жизнь режесёра. Это было прикосновением жизни ко мне, незамеченным мною.
Любители пахоты летом пшеницу
Ростили, косили - ночами и днями…
И гнулись от едкого пота ресницы…
А люди себя ощущали царями…
В кедровом лесу танцевали блондинки,
И юноши прятались для размышлений…
Из мирного озера - словно картинки -
Смотрели свидетели всех поколений…
Туристы, бывало, ходили и горы
(Но дальше - ни шагу!), искали пещеры,
Любили они путешествия в город,
Исследовать улицы, дворики, скверы…
А парень Yuhamt ещё не был ни разу -
За гранью деревни и ближнего поля…
Он жил в своём доме и слыл ловеласом.
Теперь и ему захотелось на волю…
Его несусветные джинсы в порезах…
Его безымянная кофта - протёрта…
Но он был избранником хвойного леса,
Он шёл через лес идилически-гордо…
Коряги катились под быстрые ноги…
Зелёные шишки дурманили душу…
До города - семь километров дороги…
Не взял он собой ничего, чтоб покушать…
Под наконечником ботинка -
Усталый топот и следы…
Как будто бы трещит пластинка…
Игла слетела с борозды…
В гигантской жёлтой жгучей чаше,
Вдоль строгого бордюра гор,
Как будто между рельс, отважен,
Пронзает юноша простор.
А склоны чаши золотистой
Скрывает рожь и виноград.
Есть царство знойных, есть - тенистых,
А солнце жарит в аккурат.
Звезда высреливает дробью,
И дробь - как семена цветов.
В траве скрываются надгробья.
Для рая край почти готов.
Сумерки за сумерками, с термосом и - в дебри,
В синее и в розовое - на домашней зебре…
В доме нет дверей и я - через окно - из дома -
Вдаль и каждый раз - дорогой новой, незнакомой.
Я вернусь с рассветом в тесной сумке или позже,
Не рассвет со мной, а я - с рассветом в душной ноше…
Смерть мертва, а жизнь жива, и с этим поспоришь.
Этой ночью я узнаю то, как пахнет море,
И о чём кричат медузы в солнечных ожогах,
Что такое мало грёз и что такое много…
В неизведанную даль сквозь сумерки и чащу,
Муравейник на опушке жизни предстоящей,
Через апогей мечты и перелигий зноя,
Прихватив с собой из дома вазу с сухостоем,
Прикреприв себе на шляпу сад в миниатюре -
Цветники и перья ржи, расчёсанные бурей…
Я вернусь и расскажу о том, что видел ночью -
Как во тьме рвалась у горизонта пасть на клочья,
Месяц реял знаком вопросительным без точки,
А пожарища туристов строились в цепочки,
И в загадочной пещере - мыслей всех обитель,
Где я отыскал рассвет и как его похитил…
Мне нет дела до того, что где-то бродит леший.
Ночь грешна, я - беззащитен, леший - безутешен…
Мне нет дела до того, что гдето-то - взрывы фабрик:
Трубы их - затушенные свечи в канделябре…
И я - союзник взрывов, друг чудовищ грустных.
Я знаю, как здороваться с обоймой грузных
Созвездий, выспавшихся днём в гробу Вселенной…
И ежедневной смерти ждут они, гоня геенну…
Мне нет дела до того, что где-то - континенты
В небеса вздымаются - в последние моменты
Жизни - взорванные в вулканическом пожары…
Только настораживает этот запах гари…
Мне хотелось бы узнать фамилию медузы,
Выброшеннлй на песок, какого она вкуса,
С кем она дружила и каков её характер,
Знает ли она об удалении галактик…
Я люблю смотреть на дым за сонным парапетом
Волн… Когда вернусь домой, то расскажу об этом…
Змеиный шерох через бисир
Упавших шишек полз вперёд,
Читая заголовки писем,
Не зная, что прорыл их крот.
По норам и по каждой букве,
По шелухе упавших стрел…
Дым фабрик виляс - как хоругви -
Вдали, где город сатанел.
Мохнатый шёрох полз по ветру,
По черенкам лесных ручьев,
По спицам веток, рёбрам кедров,
По крыльям дряхлых соловьёв.
Он поднимался вверх, на крышу
Сплошного леса - из низин.
И становтлся, шёрох слыша,
Весь лес - как будто клавесин.
У шёроха учился пенью
Птенец, родившийся зимой.
А шёрох полз, предав забвенью,
Что потерял змею в селеньи
И что змее ползти самой.
Yuhamt, персонаж, упомянутый выше,
По выбритой просеке шёл грациозно.
Ботинки Yuhamt'а скользили, как лыжи.
Склонялись над кепкой свинцовые сосны.
Краснеющий ягодник цвёл самоцветно,
Как будто рассыпаны всюду кристаллы…
Янтарь становился оранжево-медным,
Стекая с кедровых стволов одичало…
А мальвы - разбрызганной врозь мамалыгой -
Фокстротом под алым лучом пламенели.
Листались - как будто страницы у книги -
Страницы бутонов и ландышей трели…
Бутон - словно клюв затаившейся птицы -
Кричал из травы непонятную ересь…
А в небе закатном копились зарницы
И с ними сливался младенческий вереск…
В долине виднелись стальные ограды,
Там были питомники трицератопсов,
И люди ходили за пасмурным стадом
С игрой инструментов, похожих на кобзы…
Холмы - череда многолетних сугробов -
Тропинкой на две половины разбиты…
Дорога вела в городские трущобы…
Сам город гудел вдалеке монолитом…
Yuhamt продолжал, и чем ближе к строеньям -
Тем больше в окрестности серого цвета…
Бесцветными стали цветки и растенья -
Как будто на спектр наложено вето…
"Серые поля! Как удивительно! Находка, достойная сострадания!
Серые деревья, серые травы!.."
Прячутся в норы по инерции, без сознания,
Механизированные удавы…
"Я бы никогда не подумал, что маки бывают серыми!..
Ах! Над городом алым заревом,
Оловянным костром, полосатыми шерстяными химерами
Летает дымное живое марево!
Земля хрусти под наогами, как сухая солома.
Она - словно музыкальный инструмент!..
Дым вздымается из труб дома, похожего на хлебный ломоть,
Прядью серых шёлковых лент…
Наклонясь к Земле, что я услышу?
Она не дышит.
В норах -
Мёртвые мыши,
Мёртвый ворох…
В подземной нише -
Шёрох,
Всё ниже,
Ниже,
Ниже…
Припав к Небу, что услышу?
Город.
Один - гудит.
Один - гремит.
Один - дышит…"
Молот стальной над мостом позвоночным,
Медный котёл над кривым небоскрёбом.
Небо затопленено лавой проточной.
Стал небоскрёб многочисленным гробом.
Уровни неба - "Кровавая Мэри" -
Тучи расплылись - одна над другой…
Алые - в космос - проталиной - двери -
В небе, накрывшем пространство дугой…
С гордостью города смерчи играют,
Тучи повсюду и тучи - везде…
Тёмно-лиловые, с розовым краем.
С красным пятном там, где место звезде…
По серым каменным пузырям дорожного гравия,
Отшлифованным сапогами,
Юноша Yuhamt входил в город, поражаясь равноправию
Между людьми и домами…
"Город - чудеса, спаситель, на него - всем - меряться!
Воронка, уловка, для душ - пасека.
В его межнебоскрёбную воркотню можно только впериться
И - не отводить глазики!"
Скромное небо теснилось на рельсах,
Тучи сгорали в печал паровозрв.
Небо проткнул небоскрёб для пришельцев,
Напоминающий чёрную розу.
Падая вниз на стальную платформу,
Молот громодный отстукивал звонко
Тиканье времени - главную норму,
Временем - бил по ушным перепонкам…
Коридор магистрали однажды протоптан лихорадочным
Небоскрёбом, похожим на сапог.
После - эта махина нелепая исчезла загадочно…
Сапог смылся без ног…
Нет! Некуда бежать домам, площадям, закоулочкам…
Стены обступили друг друга.
Дом-ботинок шагнёт и, наступив, размозжит дом-шкатулочку!..
Покалечит сестру недугом!..
Кирпичи спелые, зрелые, с золотистой корочкой копоти,
Юношу - гостя - заодеялили…
Восторги захлебнулиь в свинцовым ногах, в мясном сухожилистом топоте,
С поверхности уст отчалили…
Грязно-лимонным цветом с оборкой алого стального свечения,
Агрессивные,
Стеты умели производить на гостей впечатление,
Совращали душу наивную…
Парень смотрел изучающим взглядом
На краснорукую, вставшую дыбом,
Отягощённую уличным скрипом,
Дымно-зелёную сталь эстакады…
Тёмный залив, как чудовищный панцырь -
Кровью заката-повешенца брызгам.
В море, забившемся в угол от визга,
Весь небосвод отражался багрянцем…
Второе небо - раскинулось под Землёю,
Море стало: прорубь.
Красные кляксы туч и метеоры
Отражают хляби,
Припудренные золою…
Нырнёшь в залив, и сразу - навылет,
В другое море,
В другое небо,
В другие бури,
В другие штили…
Нитки и узлы, видимо-невидимо:
Сплетения уз-обуз,
Подневольная дружба крика и шёпота,
Иго-любовь
Между человеком
И роботом…
Yuhamt напрвлялся к волшебным объектам
По зову капризного взгляда, и вектор
Движения был перманентно нацелен
На самое дно красоты и котелен…
Где было уютно, где краски бурлили -
Туда и шагалось, и прыгалось резво…
Там - фабрики были примером идиллий…
Yuhamt не оценивал города - трезво…
Забрёл в центр восхищения,
Окружили его испаряющиеся костры
Четырёх заводов,
Стены, истекающие спускающимся водопадом
Дыма грязно-жёлтого,
Едко-кислого на вкус…
Проехала мимо бронированная бензовозка…
Над головой сирена пронеслась:
В колодец дыма,
В когти воронки…
Свет его лизнул…
В голове помутилось…
Абрадарабда…
На помощь!
(Я ощутил мировой кайф)…
На помощь!
Кл, кл, бл, дл-мдк
Хола-зонба… -
Так отвечали трубы…
На помощь!
(Не по кайфу кайф - мне, не привык, бры…)
Дыр-выр-а-йо-тай -
Откликнулась бензиноноска…
…
Они сами с собой разговоры…
…
На помощь - поздно!
Он потерял сознание…
Ри-вык-бры-дрыщ -
Приехал робот-яга.
Лента пульса лёгких…
…
Кисло-сладкий луч присел у изголовья…
Фею рисовал вокруг Yuhamt'а - кровью…
Роб приехал согна луча.
…
…
…
***
Что - мы? Уже 100 миллионов лет назад - предшественники наши -
Взорвали эту Землю, не оставили на камне камня даже!..
Уже тогда она своё существованье прекратила,
И с тех далёких пор её обломки - под неистовым светилом
Окружно мчатся.
И этот мир, наш дикий мир, и мы, и всё, и всё, что происходит с нами -
Всего лишь сновиденья тех доисторических ребят,
Которые взорвались в унисон с Землёй, которых съело пламя,
Которых нет давно и камни о которых не скорбят,
Но сны - всё снятся.
глава 1
Смертельные болезни солнечных лучей -
Сражали вспышки света из небес, как штурм.
Протуберанцы из печей
Фабричных вырывались, как из тюрьм.
И сколько не свети пульсарами в их мутные глаза:
Чтоб видели, как глохнет сердце дней в присутствии дорог -
Они спасают сон, который вечностью промок!
Они ослепли так, что не увидят, если небеса
Ударят в них, исторгнув ток
Межгалактической грозы,
И не поймут, когда на их порог
Придут последние часы!..
… Суженый вечности тоже заболевал инфекциями солнечных лучей - лучи болели абсцентной пневмонией, делающей свет липким, фобией солнечного света и странной болезнью, которая излечивала все остальные болезни, но взамен превращала жёлтую кровь лучей - сиреневой… Не понимая ям и не понимая возвышений… Yuhamt'а откачали от передозировки жары и выпустили обратно в яд, вручив на память текст песни, написанной полузабытым странником, заглянувшим в город и женившемся на дочери дыма…
"ПЕРЕДОЗИРОВКА ЖАРЫ
Слюна превращается в воск.
Скатапультировали слёзы
И сколапсировало мозг.
Следы смертельной передозы
Жары и зноя - на виду:
Мой чёртвый разум сжался в точку
Италия глаз, как чёрная дыра,
Глотает бездну, как дыру,
Садятся слёзы на листочки,
Колоды крыш и веера.
Играя в спектакли…
Играя в спектакли…
Машины, не так ли?
Не так ли, причины?
Питаюсь призраками на ночь,
А сердце залито свинцом,
И затвердел в железных ранах
Лукавый запах хромосом".
Yuhamt сразу же выяснил у горожан, какова дорога из. Теперь он стоял у люка, ведущего в древнюю дренажную систему. Отворачиваясь. Размышляя, разочаровавшись. Закапываясь в мысли, он говорил про себя - эта мысль про смерть. И это про смерть. И это про смерть... И это. Это всё, как суббота, переодевшаяся в пятницу, и забывшая при этом о нижнем белье... Всё с красным оттенком - синее с красным оттенком, зеленое - с красным, белое - с красным... Иже с ними. Смурь...
Здесь на вопрос "Сколько времени?" - отвечают: "Сколько и всегда". Все горожане - это неудавшиеся наркоманы, ибо достаточно заразному только посмотреть в глаза собеседнице, и она тут же становилась наркоманкой тоже, а те, кому уже удалось стать наркоманом, живут в многоэтажных подземных галереях. Здесь люди умеют говорить только по будням и не умеют - в уик-энд. Горожане не чувствуют, как пахнет Луна и не могут видеть птиц, зато могут усилием воли переключать каналы телевизора.А уходя в гости или в никуда, говорят домоседам: "Если мне будут звонить... Передай им, что меня нет". Здесь можно перед смертью утопиться в кровавой (Чья кровь?) ванне, а птицы всё равно улетят в тёплые-тёплые края. Здесь даже кошки научились уже плакать, как маленькие дети, иногда переходя на звуки "Лю" и "Фу" и даже на слова, являясь источником десятков ночных инфарктов и гротескных приключенческих сновидений у ещё оставших в живых. Кошки-говорушки - не редкость... Вопрос в ином: кто научил диких кошек говорить? - если в городе всем кажется, что они ходят вверх головой, что солнце внизу да ещё и под ногами, то нужно ли им знать - видят ли цветы так же, или этот дар дан только людям? И ещё. Смысл - это причина или следствие? Каково количество оранжевых домов в этом проклятом городе? Чем отличаются оранжевый и лиловый, а если ничем - почему в Мегаполисе нет лиловых домов? Кто такой отнюдь?
Думал отрешёнными мыслями...
Это всё - жизнь в форме бублика, червь, соединившийся в кольцо, у которого голова соединена с хвостом, поэтому он ест всеми порами кожи... Каждая пора - одна пасть... Впрочем, колесо выдумала не природа... Природа придумала шар - планеты, звёзды - а человек, сделав, как всегда, шар - плоским, получил колесо. Играй. Играй, фортепиано! У тебя всего четыре чёрные клавиши, отзеркаливающие четыре ноты МИ - МИ контр-октавы, первой октавы, второй и третьей... Фортепиано? Ты хочешь, чтобы на тебе играли четырьмя руками... Не много ли удовольствия - чтобы на тебе играли? Да ещё и четыре руки... Нет. Тебе - НЕТ.
В одном зеркале отражаются только лица, в другом - только руки...
Yuhamt не хотел обитать внутри бомбы,
Внутри мегаполиса, родины взвыва...
Он шёл под землёй, бередя катакомбы -
Из города в дали огней молчаливых...
Уже за пределами серого поля
Он вышел под лунное небо из гротов,
И в первый момент захлебнулся от воли,
А после - задумался об идиотах...
Туннель был прорыт через гору,
В туннеле проложен ручей,
И чёрные эти просторы
Желтели от пляски свечей.
Томились свободные лодки
У берега, скромно скрипя,
И в лодки садились красотки,
Горой соблазняя тебя.
А в центре речного разлива
Стояли - по пояс в воде -
Скамьи из бамбука и ивы,
Мерцая в ночной темноте.
Теннель был как симвал слиянья,
А лодки - зародыши душ.
Любил укрощать расстоянья
Туннель под горой Дермартуш.
Сидели на этих бамбуках,
Купаясь в цветах-кружевах,
Влюблённые дети недугов,
Похожие на черепах.
Вокруг, вдалеке, там, где берег -
Свечей прогорали огни -
Как будто бы звёзды в пещере,
И круг рисовали они.
Здесь плыл и Yuhamt, отвлечённо
Смотря на кутящих в горе,
А пара весёлых девчонок,
Чертя на ручьистом корве
Оранжевой лодкой рисунок,
Решила преследовать цель.
И парня, став празднично-юной,
Шумя, пригласила в постель.
Оставил Yuhamt без внизанья
Их окрик, и плыл сквозь туман,
Домой, где - ИНЫЕ - созданья
Целуют глазами капель...
… Когда он всю ночь отдыхал у левады,
Роса собиралась в морщинах ладони...
Чуть солнце: роса обращалась в осадок,
Запачканно-розовый, с примесью вони...
А небо казалось неистово-древним...
Yuhamt не увидел знакомого леса,
Когда возвращался в родную деревню...
"Сюда пришли крезы - из Города крезы -
Сюда добирались, вот - увозятся брёвна... -
(Он тут же всё понял) - Нельзя!.. Невозможно!
Я этому лесу - племянник был кровный!"
Ему было страшно, тревожно и тошно...
… Оттуда, где хлопали в ладоши молотки в сапогах-скороходах и кричали разгорячённые глотки верноподданных строителей дуры Цивилизации, смешивались все звуки в одно и в последствии звучали, как гимн: "Мы варим дождь в железных лапах двух зеркал…"
Прошла вторая ночь бегства. Дождинки были матрёшками - одна в другой - и, падая, они оставляли на листьях черёмух веснушки. Это был чей-то дождь на чьём-то сенокосе. Вероятно, дождь и сенокос принадлежали кому-то одному.
Yuhamt проснулся от того, что не слышал механического шума. Где-то падал человек. Где-то поднимался от земли туман. Вероятно, это человек - стремился к земле, а падая, взмывал ввысь туманом, неспособный помешать себе. Такое ощущенье, что сутки удлинились вдвое и все фотоны, вмурованные в блестящие лучи за световой день, выстрелили одновременно в зрачки фруктовые Yuhamt'а - свет был сверхсветом, гипернабатом, новым поколением лучей - несказан, неоъясним… Небеса были знаменем, их цвет нам был дан, как лучший цвет для любого знамени, но кто-то не знает этого. Рядом с собой, у изголовья, он взглядом набрёл на девушку - зеленоглазую (у неё были обнажены глаза) и бледнокожую, похожую на голографические картинки строгих юных развратниц из популярных компьютерных игр, с короткой причёской и неглубокими морщинками-оврагами вокруг глаз. В то же время она была похожа на последную амазонку (Кто бы мог подумать, что в городах могут водиться в городах?!.) - сентиментальная хищница.
- Кто ты, хищница? - он хотел закрыть глаза, но не мог позволить себе этого... Не потому, что пробуждение, а потому, что хотел смотреть на дувушку. Осознав это, он раздосадованно подумал о том, что "опять ему не дали выспаться".
- Gzoyarva. Я шла за тобой ещё из Города, следила за тобой всё время... Да ты не бойся: ты не пленник, и я не пленница. Но пока ты жив, я не уйду.
- Зачем тебе это?
Yuhamt приподнялся. Не было другого выхода, и другого выхода не хотелось... Он пытался понять, конец это или начало. Выходило одно: солнечный луч был оклеветан и клеймён чумой. Дуэт странников глушил расстояния шагами.
- У меня остеклелые глаза - не обессудь. Мне было очень страшно, когда тебя увезли в больницу. Я поехала за тобой, и сидела у твоей койки. Я сказала санитарам, что я - твоя жена, а ты - в бреду - подтвердил: "Да". Когда они ушли, я - одна -обручилась с тобой, и ты - снова в бреду - снова произнёс: "Да"...
- Ты любишь придумывать сказки...
- Не веришь? Вот чудной ты... Вообще, здесь тоже страшно. Будто иной мир.
- Чудная. Как писала одна известная поэтесса позапрошлого века "И ты не пугаешься тени, что спит у тебя за спиной. Ты просто внимательный гений и тоже… немного чудной". Отчего тебе страшно?
- Ну как будто настояли цвета мира, как вино, в древних мехах космоса, и всё здесь - ярче, пестрее. В три раза... Как называются эти штуковины?
- Это цветы. Незабудки. Если дарят незабудки, значит просят человека, чтоб тот их не забывал. Это старая традиция. Тебе когда-нибудь дарили незабудки?
- Нет.
- Держи, - синие лепестки были как воспламенившийся газ.
- Нет. Я боюсь. А вдруг укусит?
- Хм... Мда... Да не укусят. Держи!
- А я и не собираюсь забывать тебя, - Gzoyarva не отступала, всё ещё боялась, - я просто пойду рядом... Можно мне пойти рядом с тобой?
- Очевидно, затворница, - отвечал он, задумавшись, почему - если страсть в людях он дьявола, то эта страсть - такая чистая...
- Покажешь мне другие незабудки.
- Незадудки пойдут с нами, - и Yuhamt вставил цветы в свой карман, как в вазу, чтобы после - незаметно переложить в ёё карман.
***
Дуэт подорванцев нашёл в лесу маленькое уютное кафе. Yuhamt пил из вишнёвых веточек чай из гранённого стакана и заедал наслажденьями. В небе уверенно пролегли первые старческие морщины.
- Горожане привыкли дышать чистым углекислым газом, и для них кислород стал ядом. Вы наивно считаете, что северный ветер должен пахнуть букетом из тетрабензола и ОН-полихлоридов, а западный ветер - просто нефтью, и вот - тропосфера без знакомых запахов кажется тебе обнажённой, таящей опасности, или её вообще нет, а если тебя захочет потрогать, заигрывая, ветвь явора, занчит, тебя атакут чужеродное тело… Хочешь чая? Да ты попробуй, что это такое… - Yuhamt уже привык снисходительно относиться к странностям Gzoyarv'ы (если бы обращал внимание на это, то уже через минуту бы признал, что Gzoyarv'а невыносима…), - единственное, что у вас осталось от людей - это способность ****ься… Представь себе, солнце - раньше всё было наоборот у людей. Я понимаю, ты сейчас подумаешь: "Вот тупицы!.." Но поверь - они не умели дышать смогом…
Девушка искренно удивлялась. Но беспокойство было сильнее удивления. Говорят, если те люди - люди LXII века - очутились бы здесь, в LXVI веке, они бы умерли от инфекций и токсикозов через десять секунд…
- Я верю тебе. Теперь, прожив на свободе неделю, я начинаю привыкать к зелёному, синему и даже жёлтому цвету. Это потому, что утебя кожа жёлтая. У меня - серая. Ты как другой расы.
- Покажу-ка я тебе, что такое лес. Не пугайся. И… Я всё хотел тебя спосить. Ты волосы красила налётом гирдоксида углерода с титановыми белилами или бензокарбонатом рубидия?
- Серной кислотой.
- Мда… Деревенские погибли бы от серной…
Она была в восторге от увиденного ею:
Она стократно изучала хвойную аллею,
Ходя по ней туда-сюда. Она срывала шишки
И удивлялась радуге - без передышки.
***
Прошло два дня. Изумрудномраморные леса сменяли друг друга. Опушки были озадачены странной девушкой. Однажды девушка приникла губами к уху Yuhamt'a. Он подумал, что она хочет его поцеловать, а она взяла и прошетпала:
- Мне кажется,что этот мир, где зелень так усердна,
Где взглядом всех цветов за раз не почерпнёшь -
Вот этот мир для некоторых смутных
Не так хорош, не так хорош?
Что для людей он суть враждебен,
Что жить на фабриках от бога нам дано.
Ты посмотри: какое жёлтое светило в странном небе?!.
Он же серым быть должно.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Будто глаз на лице не было, а были они где-то далеко, за горизонтом, и обливались потом драконьим. Будто стала она прозрачной, материя её тоньше стала, почти - эфир стала, и просвещается насквозь, а вместо крови - туман, вместо сердца - три лампочки, и ничего нет более. Испарины исполосовали кровавыми царапинами подкожную паутину авеол, яблоки глаз напряглись, желая стать мускулами и катапультировать на волю, а чёрно-белая кровь ворвалась, как волна, в хвойный воздух.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Она спросила Yuhamt'a:
- Что мне останется от тебя на память? - потом вспомнила о незабудках в кармане и жалобно успокоилась.
Через минуту Gzoyarv'а умерла. Её организм оттогнул окружающую природу.
Кровь превращалась в снег, и не только стервятники, даже бактерии не прикосались к прекрасному трупу. Для них эта плоть была ядовита…
глава 2
Солнце на клешнях пронзивших море якорей
Отражалось - мир русалок слишком неприступен…
Горицветы шторм сорвал с полей.
Горицветы унесло в морские глуби…
Лепестки цветов укрыли море пеленой.
Волнорез разбит и стал похожим на расчёску.
Волны нюхали цветы в испарине дневной.
Шторм сошёл на нет и океан казался плоским.
Щупальца дрейфующих забытых кораблей
Шажимали клавишу волны - одну, другую…
Горицветы утонули в хляби трёх морей
И теперь - на дне морском: ликуют…
Шторм накрыл собой луга, дробя все берега,
И теперь - произростают горицветы
Там, на дне, на глубине - подводные луга,
Бирюзово-розовые - словно пледы…
Я пропустил.
Я опаздал
На карнавал
Бесовских сил,
На вещий шквал,
На праздник бурь,
Когда штурвал
Забыл лазурь…
Горицветы с луга сорваны волной,
И прохладой водной заменён воздушный зной…
Я хочу быть -
Где стихийные бедствия -
И и х дети -
Катастрофические последствия…
Я хочу пить
Из шатуна-смерча…
Меня ведёт ветер -
Им путь мой по Земле прочерчен…
Шхуны - в тайфуны…
Пламя - в цунами…
Дрели - в метели…
В штормы
Пляшем кадриль до сих пор мы!..
Плот из пластмассовых бутылок
Прямо на воду спустили: поплыл…
Вдребезги - волны, гладь бурлила,
Ринулся плот через шум, без ветрил…
Мы - внутри большой пласмассовой бутылки,
Нас - бросает в стороны помпезная волна.
Мы - вперёд, мы тет-а-тет со штормом пылкий,
Мы взмываем в небеса и достаём до дна…
Вечное блуждание по морю -
Самая забавная из всех историй.
Моя мечта - участвовать во всём,
Заведовать тайгой и пустырём,
И разрабатывать режим муссонов,
На прочность проверять циклоны,
И даты смерчей назначать,
И ставить молнией печать,
Писать на джунглях метеором,
Повсюду сеять мухоморы,
Быть испутателем вулканов,
Быть воспитателем цунами,
Быть другом бурь и ураганов,
Быть стражем солнца…
Вдруг я замер…
Сегодня будет лучшее землетрясенье
На полуострове Аляска…
Какое всё-таки упрямое везенье,
Катастрофическая сказка…
Я буду там. Сейчас же - к месту действий,
Чтоб наблюдать за пьесой!
Не обличит меня планета в фарисействе -
Я буду там работать светлым бесом,
Служить - во имя драмы -
Мессу!
Где эпицентр хаоса бездонен,
Стихия - грозный пастырь,
И светосфера жалостливо стонет,
И воздух плачет часто…
Я не могу такое пропустить…
Я не могу так много потерять…
(И прозорливец мчался во всю прыть
За пядью пядь)…
Я знаю, я могу погибнуть -
И это так привычно для меня -
Я лавой захлебнусь, гуляя в кратере вулкана,
Комета постучится в голову тараном,
Завалит самоцветами в глубоком подземельи,
А может, раптор съест, решив, что я являюсь целью…
Отгорожусь Луной!..
Возможно, я - больной.
Деметра, ты со мной!
Луна на небе - словно циферблат часов…
Висит, напоминает: время - птицелов!..
Безмолвное оцепененье перед высью…
Глаза - совиные, а взгляды - лисьи…
Луна, а будет - месяц: ночь и - дачное окно
Выходит прямиком на горизонт…
А месяц - как подкова, тихо, но -
На пляж ползёт степной ночной бомонд:
Цыгане, грызуны
И насекомые,
Всем фазам глянцевой луны
Уже знакомые…
На пожарище жизни -
Лечт головой,
Поставить свои следы на всех событьях,
На всех мгновеньях!..
Только тогда поймёшь, что значит:
Живой!
Смерть - если она приходит за тобой домой -
Страшна.
Ежели же сам идёшь к ней, храбрый или хромой -
То совсем не страшна она!..
Ни впечатленья не должно быть выпущено даром!..
Ловить адреналин везде, космической и здешний!..
И жизнь заканчивать не глухотою, а пожаром,
Прислушиваясь не к метели зимней, а капели вешней!..
Неугомонные стихии!
Землянам - откупорьте уши!
У них - проколотые души
И невменяемо-глухие!
Приволокла меня карета -
Сквозь всё арктическое лето,
По льду, смутившемуся иностранцу
И покраснувшему от солнечных багрянцев,
Роняющих на землю розовую краску -
Сюда, в Аляску.
Я лёд ворошил.
Я в таборе жил:
Пёстрый народ -
Пережить глобальное землетрясенье
Приехали, пришли
Со всех концов Земли:
Абориген,
Араб, амазанка,
Тибетец
И даже затерявшийся в веках мессопотамец!..
Утро упало на снежную накипь.
Солнце на небо подброшенно гирей.
Сырость влилась в разноцветные флаги,
Отягощая рассетные шири…
Чёрные точки подтаявших бликов
Трескались, ольдины по швам расходились…
В предвосхищении нервного тика
Глыбы морщинами вдаль бороздились…
Мутные капли га лезвиея нежных
Первый ростков мегкомыслий полярных -
Алый рассвет отражали мятежно…
Алый рассвет целовал их коварно…
Вдруг -
По торосам пронёсся второй луны глюк,
По трав стеблям пробежал басовый звук,
Из чайника Земли выпрыгнул надменный стук…
Мы встали в круг,
Мы стояли на головах,
Опрокинулись…
Небеса от земли отодвинулись…
Что им? Один взмах
Крыльями звёзд!..
Вниз ринулись -
Гроздь трёх гнёзд
И прах с плах…
Красным зигзагом разрезана кожа -
Напополам - у Земли огневой…
Красный зигзаг прыгнул в небо, и что же?.. -
В небе раздался божественный вой…
Красный зигзаг - это Бог наш - отныне!
С неба посыпался - Господа - прах…
Быть красным рекам в гглубокой пустыне!
Быть красным айсбергам в алым морях!
Наше приветствие - огненной птице!
Рукопожатье с разумным огнём!
Круг горизонта шалфейно дымится.
Бак горизонта исходит вином.
Стоп-кадр! - Замолчало
Вдруг литосферы одеяло…
Огонь застыл на небе диском…
Планета выплюнула спутник,
И воздух лава с диким визгом
Пронзила - будто вилкой - студни…
Я сел на камень, взял папирус
И написал посланье миру:
В ФОЙЕ ПОСЛЕДНЕГО ГОДА
Книга предназначена для тех, кто рождён в аду.
Вхождение
В доисторическое время
По магистрали высоты
Я направляюсь через темень,
Держась за ржавые кресты…
Года выводятся на счётчик
Моих уверенных шагов.
Мгновенья дней сменяют ночи
На самой глубине мозгов.
Я душу выстрелил из пушки -
Назад, в далёкий мезозой,
И будто - конфетти хлопушки -
Она рассыпалась росой…
Но у шлагбаума той эры
Я был свеченьем опалён,
И на мгновенье мир стал серым…
Назад, за тридевять времён!
Системой гор окольцована плоскость…
За нею живут до сих пор динозавры…
Досюда доносятся лишь отголоски
Их рёвов, похожих на звоны литавров…
На древней Земле обитают победно
Цари - динозавры, везде, где возможно…
И только за ширмою гор беспросветной
Древнейшие люди ютяться безбожно…
Они здесь - со дня сотворения мира…
Они - знаменитые гиперборейцы…
Такие же странные, как дебоширы…
Такие же белые, как европейцы….
(Они - по ту сторону гор не ходили,
Там - ящеры были царями планеты…
Оттуда дорогу ещё не открыли,
Ведь зуб динозавра убийственно-меток…
И дело не в том, что трусливый характер
Скрывался в тех людях, а просто - опасно…)
И только когда залетал птеродактиль
Сюда, то его убивали прекрасно…
Прошло исторических лет - миллиарды,
И тикало время, а люди плодилась,
Их внешность всегда оставалась стандартом,
Они не менялись, а только - рядились…
И жили они точно так же неярко,
И так же, как мы - не жалели природу…
В их местности горной, высотной и жаркой
Росли мегаполисы, парки, заводы…
И было известно такое селенье:
Ardovra - в народе оно называлось.
Десяток домов, подлежащих старенью
И то, что от хвойного леса осталось…
Земля! Дотрагиваться до тебя могут только небеса… Все они, будто розовопёрые фениксы, клюют безнаказанно мою голову. Я поднимаю глаза к отражающим почву листьям явора и сквозь сумерки вспархивают незримо пёстрые тени. Я ощущаю, как их перья рассекают воздух на две половины… Рассекают нас…
Если ты прячешься от меня за планетариями крон, то ты увидела. Умопомрачение иллюзии, калейдоскоп мыслей-фантасмогорий… Всегда так, всегда это, когда впервые видишь… Изредка чёрные листья отворяют небье взморье и над моей рукой рождается порыв ветра, который никогда не станет ураганом, ибо ты здесь. У каждого листа - своё наречие, слова, и ежели слить воединно слова всех наречий, ты возникнет целый международный язык. Вздох сух. Твой... Разве там, в вышине, так же душно пахнет хвоей? Я потерял уверенность во мгле. Фениксы… Как по ним скажешь: сгорал ли он хоть раз или нет? Случалось ли возрожденье? Воздух сыт.
Та белая точка, которая мерцнула за щелью - наверно, это звезда… Откуда мне знать. Мерцнула и погасла. И зажглась. И погасла… Это ты управляешь ею!.. Лежу на холодной траве и заглядываю в твой мир. Никогда не видеть больше одной звезды… Что я знаю о правде? Далёкие с серпами и косами запели судорожно. Звёзды рассекают нас… Песни рассекают нас…
Стоит только пошевельнуться, и всё поймёшь - и конструктор от фирмы "Жизнь", и двигатель заурядного человека. И перья, и листья станут понятны. Так говорят мне бутдо бы арфа и серебряный голос в незримо далёкой вышине, голос облизал струны и вязко прилип к ним. На расстоянии руки от меня - журчанье ручейка. Сам ручей - чуть дальше. Он, как артерия, или змея, или артерии, по которой ползёт змея… Берега, словно живые, ползут… Только повернуть голову и увидеть, провести по контурам берегов рукой… Я - рука, я - пальцы, я - течение. Бежит откуда-то серебристо-зелёная холодная родниковая вода по коже (откуда - не знаю). Пальцы - по берегу ручья, ручей - в мизинец направился. Продолжаю прислушиваться. Скачет по гальке нотой Ми, устраивает миниатюрные водопады… Живая вода и я - гармония. Даже ты не знаешь, смогут ли розовопёрые рассечь нас, а я - знаю… Никто, ничто - не сможет. Между своей и моей выбираю твою душу.
Время течёт быстро и столько, сколько я здесь нахожусь, может, и не бывает времени… Не припомнить, как я оказался здесь… Время теперь не значит ничего: оно идёт только когда движешься сам - или горизонтально, или вертикально, идёшь - медленно, бежишь - быстрее. Солнце не любит разглядывать сокровища, его щупальца бессильны обворовать плоскость… Солнце до боли вытягивает руки свои, а я его всё равно не вижу…
Земля! Вся сила твоя обращена ко мне! Разверни мою голову к ручью. Пусть всё, что было твоим, станет - со мной…
Песня косарей. Где-то, за далёким, но одиноким рядом летних тополей - пшеничное поле. Уже чувствую, как под лилово-красными пробивающимися сквозь небо лучами Солнца колышется лилово-красная волнистость зрелых колосьев. Длинные тени… Тонкие фигуры косарей с косами и с серпами. Мужчины - с косами, женщины - с серпами… Они едва двинули косой и - еле видимое отражение лезвия скользит по стеблю пшеницы. Ещё секунду спустя лилово-красные зёрна, падая к поверхности, окрашиваются в серый, отливающий золотом, цвет. По вечернему воздуху проноситься звук: шы-шы, шы-шы - зерно хрустит…
Короткая жизнь наблюдателя оборвалась на закате, и зелёный луч берложного Солнца превратил её в жизнь режесёра. Это было прикосновением жизни ко мне, незамеченным мною.
Любители пахоты летом пшеницу
Ростили, косили - ночами и днями…
И гнулись от едкого пота ресницы…
А люди себя ощущали царями…
В кедровом лесу танцевали блондинки,
И юноши прятались для размышлений…
Из мирного озера - словно картинки -
Смотрели свидетели всех поколений…
Туристы, бывало, ходили и горы
(Но дальше - ни шагу!), искали пещеры,
Любили они путешествия в город,
Исследовать улицы, дворики, скверы…
А парень Yuhamt ещё не был ни разу -
За гранью деревни и ближнего поля…
Он жил в своём доме и слыл ловеласом.
Теперь и ему захотелось на волю…
Его несусветные джинсы в порезах…
Его безымянная кофта - протёрта…
Но он был избранником хвойного леса,
Он шёл через лес идилически-гордо…
Коряги катились под быстрые ноги…
Зелёные шишки дурманили душу…
До города - семь километров дороги…
Не взял он собой ничего, чтоб покушать…
Под наконечником ботинка -
Усталый топот и следы…
Как будто бы трещит пластинка…
Игла слетела с борозды…
В гигантской жёлтой жгучей чаше,
Вдоль строгого бордюра гор,
Как будто между рельс, отважен,
Пронзает юноша простор.
А склоны чаши золотистой
Скрывает рожь и виноград.
Есть царство знойных, есть - тенистых,
А солнце жарит в аккурат.
Звезда высреливает дробью,
И дробь - как семена цветов.
В траве скрываются надгробья.
Для рая край почти готов.
Сумерки за сумерками, с термосом и - в дебри,
В синее и в розовое - на домашней зебре…
В доме нет дверей и я - через окно - из дома -
Вдаль и каждый раз - дорогой новой, незнакомой.
Я вернусь с рассветом в тесной сумке или позже,
Не рассвет со мной, а я - с рассветом в душной ноше…
Смерть мертва, а жизнь жива, и с этим поспоришь.
Этой ночью я узнаю то, как пахнет море,
И о чём кричат медузы в солнечных ожогах,
Что такое мало грёз и что такое много…
В неизведанную даль сквозь сумерки и чащу,
Муравейник на опушке жизни предстоящей,
Через апогей мечты и перелигий зноя,
Прихватив с собой из дома вазу с сухостоем,
Прикреприв себе на шляпу сад в миниатюре -
Цветники и перья ржи, расчёсанные бурей…
Я вернусь и расскажу о том, что видел ночью -
Как во тьме рвалась у горизонта пасть на клочья,
Месяц реял знаком вопросительным без точки,
А пожарища туристов строились в цепочки,
И в загадочной пещере - мыслей всех обитель,
Где я отыскал рассвет и как его похитил…
Мне нет дела до того, что где-то бродит леший.
Ночь грешна, я - беззащитен, леший - безутешен…
Мне нет дела до того, что гдето-то - взрывы фабрик:
Трубы их - затушенные свечи в канделябре…
И я - союзник взрывов, друг чудовищ грустных.
Я знаю, как здороваться с обоймой грузных
Созвездий, выспавшихся днём в гробу Вселенной…
И ежедневной смерти ждут они, гоня геенну…
Мне нет дела до того, что где-то - континенты
В небеса вздымаются - в последние моменты
Жизни - взорванные в вулканическом пожары…
Только настораживает этот запах гари…
Мне хотелось бы узнать фамилию медузы,
Выброшеннлй на песок, какого она вкуса,
С кем она дружила и каков её характер,
Знает ли она об удалении галактик…
Я люблю смотреть на дым за сонным парапетом
Волн… Когда вернусь домой, то расскажу об этом…
Змеиный шерох через бисир
Упавших шишек полз вперёд,
Читая заголовки писем,
Не зная, что прорыл их крот.
По норам и по каждой букве,
По шелухе упавших стрел…
Дым фабрик виляс - как хоругви -
Вдали, где город сатанел.
Мохнатый шёрох полз по ветру,
По черенкам лесных ручьев,
По спицам веток, рёбрам кедров,
По крыльям дряхлых соловьёв.
Он поднимался вверх, на крышу
Сплошного леса - из низин.
И становтлся, шёрох слыша,
Весь лес - как будто клавесин.
У шёроха учился пенью
Птенец, родившийся зимой.
А шёрох полз, предав забвенью,
Что потерял змею в селеньи
И что змее ползти самой.
Yuhamt, персонаж, упомянутый выше,
По выбритой просеке шёл грациозно.
Ботинки Yuhamt'а скользили, как лыжи.
Склонялись над кепкой свинцовые сосны.
Краснеющий ягодник цвёл самоцветно,
Как будто рассыпаны всюду кристаллы…
Янтарь становился оранжево-медным,
Стекая с кедровых стволов одичало…
А мальвы - разбрызганной врозь мамалыгой -
Фокстротом под алым лучом пламенели.
Листались - как будто страницы у книги -
Страницы бутонов и ландышей трели…
Бутон - словно клюв затаившейся птицы -
Кричал из травы непонятную ересь…
А в небе закатном копились зарницы
И с ними сливался младенческий вереск…
В долине виднелись стальные ограды,
Там были питомники трицератопсов,
И люди ходили за пасмурным стадом
С игрой инструментов, похожих на кобзы…
Холмы - череда многолетних сугробов -
Тропинкой на две половины разбиты…
Дорога вела в городские трущобы…
Сам город гудел вдалеке монолитом…
Yuhamt продолжал, и чем ближе к строеньям -
Тем больше в окрестности серого цвета…
Бесцветными стали цветки и растенья -
Как будто на спектр наложено вето…
"Серые поля! Как удивительно! Находка, достойная сострадания!
Серые деревья, серые травы!.."
Прячутся в норы по инерции, без сознания,
Механизированные удавы…
"Я бы никогда не подумал, что маки бывают серыми!..
Ах! Над городом алым заревом,
Оловянным костром, полосатыми шерстяными химерами
Летает дымное живое марево!
Земля хрусти под наогами, как сухая солома.
Она - словно музыкальный инструмент!..
Дым вздымается из труб дома, похожего на хлебный ломоть,
Прядью серых шёлковых лент…
Наклонясь к Земле, что я услышу?
Она не дышит.
В норах -
Мёртвые мыши,
Мёртвый ворох…
В подземной нише -
Шёрох,
Всё ниже,
Ниже,
Ниже…
Припав к Небу, что услышу?
Город.
Один - гудит.
Один - гремит.
Один - дышит…"
Молот стальной над мостом позвоночным,
Медный котёл над кривым небоскрёбом.
Небо затопленено лавой проточной.
Стал небоскрёб многочисленным гробом.
Уровни неба - "Кровавая Мэри" -
Тучи расплылись - одна над другой…
Алые - в космос - проталиной - двери -
В небе, накрывшем пространство дугой…
С гордостью города смерчи играют,
Тучи повсюду и тучи - везде…
Тёмно-лиловые, с розовым краем.
С красным пятном там, где место звезде…
По серым каменным пузырям дорожного гравия,
Отшлифованным сапогами,
Юноша Yuhamt входил в город, поражаясь равноправию
Между людьми и домами…
"Город - чудеса, спаситель, на него - всем - меряться!
Воронка, уловка, для душ - пасека.
В его межнебоскрёбную воркотню можно только впериться
И - не отводить глазики!"
Скромное небо теснилось на рельсах,
Тучи сгорали в печал паровозрв.
Небо проткнул небоскрёб для пришельцев,
Напоминающий чёрную розу.
Падая вниз на стальную платформу,
Молот громодный отстукивал звонко
Тиканье времени - главную норму,
Временем - бил по ушным перепонкам…
Коридор магистрали однажды протоптан лихорадочным
Небоскрёбом, похожим на сапог.
После - эта махина нелепая исчезла загадочно…
Сапог смылся без ног…
Нет! Некуда бежать домам, площадям, закоулочкам…
Стены обступили друг друга.
Дом-ботинок шагнёт и, наступив, размозжит дом-шкатулочку!..
Покалечит сестру недугом!..
Кирпичи спелые, зрелые, с золотистой корочкой копоти,
Юношу - гостя - заодеялили…
Восторги захлебнулиь в свинцовым ногах, в мясном сухожилистом топоте,
С поверхности уст отчалили…
Грязно-лимонным цветом с оборкой алого стального свечения,
Агрессивные,
Стеты умели производить на гостей впечатление,
Совращали душу наивную…
Парень смотрел изучающим взглядом
На краснорукую, вставшую дыбом,
Отягощённую уличным скрипом,
Дымно-зелёную сталь эстакады…
Тёмный залив, как чудовищный панцырь -
Кровью заката-повешенца брызгам.
В море, забившемся в угол от визга,
Весь небосвод отражался багрянцем…
Второе небо - раскинулось под Землёю,
Море стало: прорубь.
Красные кляксы туч и метеоры
Отражают хляби,
Припудренные золою…
Нырнёшь в залив, и сразу - навылет,
В другое море,
В другое небо,
В другие бури,
В другие штили…
Нитки и узлы, видимо-невидимо:
Сплетения уз-обуз,
Подневольная дружба крика и шёпота,
Иго-любовь
Между человеком
И роботом…
Yuhamt напрвлялся к волшебным объектам
По зову капризного взгляда, и вектор
Движения был перманентно нацелен
На самое дно красоты и котелен…
Где было уютно, где краски бурлили -
Туда и шагалось, и прыгалось резво…
Там - фабрики были примером идиллий…
Yuhamt не оценивал города - трезво…
Забрёл в центр восхищения,
Окружили его испаряющиеся костры
Четырёх заводов,
Стены, истекающие спускающимся водопадом
Дыма грязно-жёлтого,
Едко-кислого на вкус…
Проехала мимо бронированная бензовозка…
Над головой сирена пронеслась:
В колодец дыма,
В когти воронки…
Свет его лизнул…
В голове помутилось…
Абрадарабда…
На помощь!
(Я ощутил мировой кайф)…
На помощь!
Кл, кл, бл, дл-мдк
Хола-зонба… -
Так отвечали трубы…
На помощь!
(Не по кайфу кайф - мне, не привык, бры…)
Дыр-выр-а-йо-тай -
Откликнулась бензиноноска…
…
Они сами с собой разговоры…
…
На помощь - поздно!
Он потерял сознание…
Ри-вык-бры-дрыщ -
Приехал робот-яга.
Лента пульса лёгких…
…
Кисло-сладкий луч присел у изголовья…
Фею рисовал вокруг Yuhamt'а - кровью…
Роб приехал согна луча.
…
…
…
***
Что - мы? Уже 100 миллионов лет назад - предшественники наши -
Взорвали эту Землю, не оставили на камне камня даже!..
Уже тогда она своё существованье прекратила,
И с тех далёких пор её обломки - под неистовым светилом
Окружно мчатся.
И этот мир, наш дикий мир, и мы, и всё, и всё, что происходит с нами -
Всего лишь сновиденья тех доисторических ребят,
Которые взорвались в унисон с Землёй, которых съело пламя,
Которых нет давно и камни о которых не скорбят,
Но сны - всё снятся.
глава 1
Смертельные болезни солнечных лучей -
Сражали вспышки света из небес, как штурм.
Протуберанцы из печей
Фабричных вырывались, как из тюрьм.
И сколько не свети пульсарами в их мутные глаза:
Чтоб видели, как глохнет сердце дней в присутствии дорог -
Они спасают сон, который вечностью промок!
Они ослепли так, что не увидят, если небеса
Ударят в них, исторгнув ток
Межгалактической грозы,
И не поймут, когда на их порог
Придут последние часы!..
… Суженый вечности тоже заболевал инфекциями солнечных лучей - лучи болели абсцентной пневмонией, делающей свет липким, фобией солнечного света и странной болезнью, которая излечивала все остальные болезни, но взамен превращала жёлтую кровь лучей - сиреневой… Не понимая ям и не понимая возвышений… Yuhamt'а откачали от передозировки жары и выпустили обратно в яд, вручив на память текст песни, написанной полузабытым странником, заглянувшим в город и женившемся на дочери дыма…
"ПЕРЕДОЗИРОВКА ЖАРЫ
Слюна превращается в воск.
Скатапультировали слёзы
И сколапсировало мозг.
Следы смертельной передозы
Жары и зноя - на виду:
Мой чёртвый разум сжался в точку
Италия глаз, как чёрная дыра,
Глотает бездну, как дыру,
Садятся слёзы на листочки,
Колоды крыш и веера.
Играя в спектакли…
Играя в спектакли…
Машины, не так ли?
Не так ли, причины?
Питаюсь призраками на ночь,
А сердце залито свинцом,
И затвердел в железных ранах
Лукавый запах хромосом".
Yuhamt сразу же выяснил у горожан, какова дорога из. Теперь он стоял у люка, ведущего в древнюю дренажную систему. Отворачиваясь. Размышляя, разочаровавшись. Закапываясь в мысли, он говорил про себя - эта мысль про смерть. И это про смерть. И это про смерть... И это. Это всё, как суббота, переодевшаяся в пятницу, и забывшая при этом о нижнем белье... Всё с красным оттенком - синее с красным оттенком, зеленое - с красным, белое - с красным... Иже с ними. Смурь...
Здесь на вопрос "Сколько времени?" - отвечают: "Сколько и всегда". Все горожане - это неудавшиеся наркоманы, ибо достаточно заразному только посмотреть в глаза собеседнице, и она тут же становилась наркоманкой тоже, а те, кому уже удалось стать наркоманом, живут в многоэтажных подземных галереях. Здесь люди умеют говорить только по будням и не умеют - в уик-энд. Горожане не чувствуют, как пахнет Луна и не могут видеть птиц, зато могут усилием воли переключать каналы телевизора.А уходя в гости или в никуда, говорят домоседам: "Если мне будут звонить... Передай им, что меня нет". Здесь можно перед смертью утопиться в кровавой (Чья кровь?) ванне, а птицы всё равно улетят в тёплые-тёплые края. Здесь даже кошки научились уже плакать, как маленькие дети, иногда переходя на звуки "Лю" и "Фу" и даже на слова, являясь источником десятков ночных инфарктов и гротескных приключенческих сновидений у ещё оставших в живых. Кошки-говорушки - не редкость... Вопрос в ином: кто научил диких кошек говорить? - если в городе всем кажется, что они ходят вверх головой, что солнце внизу да ещё и под ногами, то нужно ли им знать - видят ли цветы так же, или этот дар дан только людям? И ещё. Смысл - это причина или следствие? Каково количество оранжевых домов в этом проклятом городе? Чем отличаются оранжевый и лиловый, а если ничем - почему в Мегаполисе нет лиловых домов? Кто такой отнюдь?
Думал отрешёнными мыслями...
Это всё - жизнь в форме бублика, червь, соединившийся в кольцо, у которого голова соединена с хвостом, поэтому он ест всеми порами кожи... Каждая пора - одна пасть... Впрочем, колесо выдумала не природа... Природа придумала шар - планеты, звёзды - а человек, сделав, как всегда, шар - плоским, получил колесо. Играй. Играй, фортепиано! У тебя всего четыре чёрные клавиши, отзеркаливающие четыре ноты МИ - МИ контр-октавы, первой октавы, второй и третьей... Фортепиано? Ты хочешь, чтобы на тебе играли четырьмя руками... Не много ли удовольствия - чтобы на тебе играли? Да ещё и четыре руки... Нет. Тебе - НЕТ.
В одном зеркале отражаются только лица, в другом - только руки...
Yuhamt не хотел обитать внутри бомбы,
Внутри мегаполиса, родины взвыва...
Он шёл под землёй, бередя катакомбы -
Из города в дали огней молчаливых...
Уже за пределами серого поля
Он вышел под лунное небо из гротов,
И в первый момент захлебнулся от воли,
А после - задумался об идиотах...
Туннель был прорыт через гору,
В туннеле проложен ручей,
И чёрные эти просторы
Желтели от пляски свечей.
Томились свободные лодки
У берега, скромно скрипя,
И в лодки садились красотки,
Горой соблазняя тебя.
А в центре речного разлива
Стояли - по пояс в воде -
Скамьи из бамбука и ивы,
Мерцая в ночной темноте.
Теннель был как симвал слиянья,
А лодки - зародыши душ.
Любил укрощать расстоянья
Туннель под горой Дермартуш.
Сидели на этих бамбуках,
Купаясь в цветах-кружевах,
Влюблённые дети недугов,
Похожие на черепах.
Вокруг, вдалеке, там, где берег -
Свечей прогорали огни -
Как будто бы звёзды в пещере,
И круг рисовали они.
Здесь плыл и Yuhamt, отвлечённо
Смотря на кутящих в горе,
А пара весёлых девчонок,
Чертя на ручьистом корве
Оранжевой лодкой рисунок,
Решила преследовать цель.
И парня, став празднично-юной,
Шумя, пригласила в постель.
Оставил Yuhamt без внизанья
Их окрик, и плыл сквозь туман,
Домой, где - ИНЫЕ - созданья
Целуют глазами капель...
… Когда он всю ночь отдыхал у левады,
Роса собиралась в морщинах ладони...
Чуть солнце: роса обращалась в осадок,
Запачканно-розовый, с примесью вони...
А небо казалось неистово-древним...
Yuhamt не увидел знакомого леса,
Когда возвращался в родную деревню...
"Сюда пришли крезы - из Города крезы -
Сюда добирались, вот - увозятся брёвна... -
(Он тут же всё понял) - Нельзя!.. Невозможно!
Я этому лесу - племянник был кровный!"
Ему было страшно, тревожно и тошно...
… Оттуда, где хлопали в ладоши молотки в сапогах-скороходах и кричали разгорячённые глотки верноподданных строителей дуры Цивилизации, смешивались все звуки в одно и в последствии звучали, как гимн: "Мы варим дождь в железных лапах двух зеркал…"
Прошла вторая ночь бегства. Дождинки были матрёшками - одна в другой - и, падая, они оставляли на листьях черёмух веснушки. Это был чей-то дождь на чьём-то сенокосе. Вероятно, дождь и сенокос принадлежали кому-то одному.
Yuhamt проснулся от того, что не слышал механического шума. Где-то падал человек. Где-то поднимался от земли туман. Вероятно, это человек - стремился к земле, а падая, взмывал ввысь туманом, неспособный помешать себе. Такое ощущенье, что сутки удлинились вдвое и все фотоны, вмурованные в блестящие лучи за световой день, выстрелили одновременно в зрачки фруктовые Yuhamt'а - свет был сверхсветом, гипернабатом, новым поколением лучей - несказан, неоъясним… Небеса были знаменем, их цвет нам был дан, как лучший цвет для любого знамени, но кто-то не знает этого. Рядом с собой, у изголовья, он взглядом набрёл на девушку - зеленоглазую (у неё были обнажены глаза) и бледнокожую, похожую на голографические картинки строгих юных развратниц из популярных компьютерных игр, с короткой причёской и неглубокими морщинками-оврагами вокруг глаз. В то же время она была похожа на последную амазонку (Кто бы мог подумать, что в городах могут водиться в городах?!.) - сентиментальная хищница.
- Кто ты, хищница? - он хотел закрыть глаза, но не мог позволить себе этого... Не потому, что пробуждение, а потому, что хотел смотреть на дувушку. Осознав это, он раздосадованно подумал о том, что "опять ему не дали выспаться".
- Gzoyarva. Я шла за тобой ещё из Города, следила за тобой всё время... Да ты не бойся: ты не пленник, и я не пленница. Но пока ты жив, я не уйду.
- Зачем тебе это?
Yuhamt приподнялся. Не было другого выхода, и другого выхода не хотелось... Он пытался понять, конец это или начало. Выходило одно: солнечный луч был оклеветан и клеймён чумой. Дуэт странников глушил расстояния шагами.
- У меня остеклелые глаза - не обессудь. Мне было очень страшно, когда тебя увезли в больницу. Я поехала за тобой, и сидела у твоей койки. Я сказала санитарам, что я - твоя жена, а ты - в бреду - подтвердил: "Да". Когда они ушли, я - одна -обручилась с тобой, и ты - снова в бреду - снова произнёс: "Да"...
- Ты любишь придумывать сказки...
- Не веришь? Вот чудной ты... Вообще, здесь тоже страшно. Будто иной мир.
- Чудная. Как писала одна известная поэтесса позапрошлого века "И ты не пугаешься тени, что спит у тебя за спиной. Ты просто внимательный гений и тоже… немного чудной". Отчего тебе страшно?
- Ну как будто настояли цвета мира, как вино, в древних мехах космоса, и всё здесь - ярче, пестрее. В три раза... Как называются эти штуковины?
- Это цветы. Незабудки. Если дарят незабудки, значит просят человека, чтоб тот их не забывал. Это старая традиция. Тебе когда-нибудь дарили незабудки?
- Нет.
- Держи, - синие лепестки были как воспламенившийся газ.
- Нет. Я боюсь. А вдруг укусит?
- Хм... Мда... Да не укусят. Держи!
- А я и не собираюсь забывать тебя, - Gzoyarva не отступала, всё ещё боялась, - я просто пойду рядом... Можно мне пойти рядом с тобой?
- Очевидно, затворница, - отвечал он, задумавшись, почему - если страсть в людях он дьявола, то эта страсть - такая чистая...
- Покажешь мне другие незабудки.
- Незадудки пойдут с нами, - и Yuhamt вставил цветы в свой карман, как в вазу, чтобы после - незаметно переложить в ёё карман.
***
Дуэт подорванцев нашёл в лесу маленькое уютное кафе. Yuhamt пил из вишнёвых веточек чай из гранённого стакана и заедал наслажденьями. В небе уверенно пролегли первые старческие морщины.
- Горожане привыкли дышать чистым углекислым газом, и для них кислород стал ядом. Вы наивно считаете, что северный ветер должен пахнуть букетом из тетрабензола и ОН-полихлоридов, а западный ветер - просто нефтью, и вот - тропосфера без знакомых запахов кажется тебе обнажённой, таящей опасности, или её вообще нет, а если тебя захочет потрогать, заигрывая, ветвь явора, занчит, тебя атакут чужеродное тело… Хочешь чая? Да ты попробуй, что это такое… - Yuhamt уже привык снисходительно относиться к странностям Gzoyarv'ы (если бы обращал внимание на это, то уже через минуту бы признал, что Gzoyarv'а невыносима…), - единственное, что у вас осталось от людей - это способность ****ься… Представь себе, солнце - раньше всё было наоборот у людей. Я понимаю, ты сейчас подумаешь: "Вот тупицы!.." Но поверь - они не умели дышать смогом…
Девушка искренно удивлялась. Но беспокойство было сильнее удивления. Говорят, если те люди - люди LXII века - очутились бы здесь, в LXVI веке, они бы умерли от инфекций и токсикозов через десять секунд…
- Я верю тебе. Теперь, прожив на свободе неделю, я начинаю привыкать к зелёному, синему и даже жёлтому цвету. Это потому, что утебя кожа жёлтая. У меня - серая. Ты как другой расы.
- Покажу-ка я тебе, что такое лес. Не пугайся. И… Я всё хотел тебя спосить. Ты волосы красила налётом гирдоксида углерода с титановыми белилами или бензокарбонатом рубидия?
- Серной кислотой.
- Мда… Деревенские погибли бы от серной…
Она была в восторге от увиденного ею:
Она стократно изучала хвойную аллею,
Ходя по ней туда-сюда. Она срывала шишки
И удивлялась радуге - без передышки.
***
Прошло два дня. Изумрудномраморные леса сменяли друг друга. Опушки были озадачены странной девушкой. Однажды девушка приникла губами к уху Yuhamt'a. Он подумал, что она хочет его поцеловать, а она взяла и прошетпала:
- Мне кажется,что этот мир, где зелень так усердна,
Где взглядом всех цветов за раз не почерпнёшь -
Вот этот мир для некоторых смутных
Не так хорош, не так хорош?
Что для людей он суть враждебен,
Что жить на фабриках от бога нам дано.
Ты посмотри: какое жёлтое светило в странном небе?!.
Он же серым быть должно.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Будто глаз на лице не было, а были они где-то далеко, за горизонтом, и обливались потом драконьим. Будто стала она прозрачной, материя её тоньше стала, почти - эфир стала, и просвещается насквозь, а вместо крови - туман, вместо сердца - три лампочки, и ничего нет более. Испарины исполосовали кровавыми царапинами подкожную паутину авеол, яблоки глаз напряглись, желая стать мускулами и катапультировать на волю, а чёрно-белая кровь ворвалась, как волна, в хвойный воздух.
К вечеру Gzoyarv'е стало не по себе. Она спросила Yuhamt'a:
- Что мне останется от тебя на память? - потом вспомнила о незабудках в кармане и жалобно успокоилась.
Через минуту Gzoyarv'а умерла. Её организм оттогнул окружающую природу.
Кровь превращалась в снег, и не только стервятники, даже бактерии не прикосались к прекрасному трупу. Для них эта плоть была ядовита…
глава 2
Солнце на клешнях пронзивших море якорей
Отражалось - мир русалок слишком неприступен…
Горицветы шторм сорвал с полей.
Горицветы унесло в морские глуби…
Лепестки цветов укрыли море пеленой.
Волнорез разбит и стал похожим на расчёску.
Волны нюхали цветы в испарине дневной.
Шторм сошёл на нет и океан казался плоским.
Щупальца дрейфующих забытых кораблей
Шажимали клавишу волны - одну, другую…
Горицветы утонули в хляби трёх морей
И теперь - на дне морском: ликуют…
Шторм накрыл собой луга, дробя все берега,
И теперь - произростают горицветы
Там, на дне, на глубине - подводные луга,
Бирюзово-розовые - словно пледы…
Я пропустил.
Я опаздал
На карнавал
Бесовских сил,
На вещий шквал,
На праздник бурь,
Когда штурвал
Забыл лазурь…
Горицветы с луга сорваны волной,
И прохладой водной заменён воздушный зной…
Я хочу быть -
Где стихийные бедствия -
И и х дети -
Катастрофические последствия…
Я хочу пить
Из шатуна-смерча…
Меня ведёт ветер -
Им путь мой по Земле прочерчен…
Шхуны - в тайфуны…
Пламя - в цунами…
Дрели - в метели…
В штормы
Пляшем кадриль до сих пор мы!..
Плот из пластмассовых бутылок
Прямо на воду спустили: поплыл…
Вдребезги - волны, гладь бурлила,
Ринулся плот через шум, без ветрил…
Мы - внутри большой пласмассовой бутылки,
Нас - бросает в стороны помпезная волна.
Мы - вперёд, мы тет-а-тет со штормом пылкий,
Мы взмываем в небеса и достаём до дна…
Вечное блуждание по морю -
Самая забавная из всех историй.
Моя мечта - участвовать во всём,
Заведовать тайгой и пустырём,
И разрабатывать режим муссонов,
На прочность проверять циклоны,
И даты смерчей назначать,
И ставить молнией печать,
Писать на джунглях метеором,
Повсюду сеять мухоморы,
Быть испутателем вулканов,
Быть воспитателем цунами,
Быть другом бурь и ураганов,
Быть стражем солнца…
Вдруг я замер…
Сегодня будет лучшее землетрясенье
На полуострове Аляска…
Какое всё-таки упрямое везенье,
Катастрофическая сказка…
Я буду там. Сейчас же - к месту действий,
Чтоб наблюдать за пьесой!
Не обличит меня планета в фарисействе -
Я буду там работать светлым бесом,
Служить - во имя драмы -
Мессу!
Где эпицентр хаоса бездонен,
Стихия - грозный пастырь,
И светосфера жалостливо стонет,
И воздух плачет часто…
Я не могу такое пропустить…
Я не могу так много потерять…
(И прозорливец мчался во всю прыть
За пядью пядь)…
Я знаю, я могу погибнуть -
И это так привычно для меня -
Я лавой захлебнусь, гуляя в кратере вулкана,
Комета постучится в голову тараном,
Завалит самоцветами в глубоком подземельи,
А может, раптор съест, решив, что я являюсь целью…
Отгорожусь Луной!..
Возможно, я - больной.
Деметра, ты со мной!
Луна на небе - словно циферблат часов…
Висит, напоминает: время - птицелов!..
Безмолвное оцепененье перед высью…
Глаза - совиные, а взгляды - лисьи…
Луна, а будет - месяц: ночь и - дачное окно
Выходит прямиком на горизонт…
А месяц - как подкова, тихо, но -
На пляж ползёт степной ночной бомонд:
Цыгане, грызуны
И насекомые,
Всем фазам глянцевой луны
Уже знакомые…
На пожарище жизни -
Лечт головой,
Поставить свои следы на всех событьях,
На всех мгновеньях!..
Только тогда поймёшь, что значит:
Живой!
Смерть - если она приходит за тобой домой -
Страшна.
Ежели же сам идёшь к ней, храбрый или хромой -
То совсем не страшна она!..
Ни впечатленья не должно быть выпущено даром!..
Ловить адреналин везде, космической и здешний!..
И жизнь заканчивать не глухотою, а пожаром,
Прислушиваясь не к метели зимней, а капели вешней!..
Неугомонные стихии!
Землянам - откупорьте уши!
У них - проколотые души
И невменяемо-глухие!
Приволокла меня карета -
Сквозь всё арктическое лето,
По льду, смутившемуся иностранцу
И покраснувшему от солнечных багрянцев,
Роняющих на землю розовую краску -
Сюда, в Аляску.
Я лёд ворошил.
Я в таборе жил:
Пёстрый народ -
Пережить глобальное землетрясенье
Приехали, пришли
Со всех концов Земли:
Абориген,
Араб, амазанка,
Тибетец
И даже затерявшийся в веках мессопотамец!..
Утро упало на снежную накипь.
Солнце на небо подброшенно гирей.
Сырость влилась в разноцветные флаги,
Отягощая рассетные шири…
Чёрные точки подтаявших бликов
Трескались, ольдины по швам расходились…
В предвосхищении нервного тика
Глыбы морщинами вдаль бороздились…
Мутные капли га лезвиея нежных
Первый ростков мегкомыслий полярных -
Алый рассвет отражали мятежно…
Алый рассвет целовал их коварно…
Вдруг -
По торосам пронёсся второй луны глюк,
По трав стеблям пробежал басовый звук,
Из чайника Земли выпрыгнул надменный стук…
Мы встали в круг,
Мы стояли на головах,
Опрокинулись…
Небеса от земли отодвинулись…
Что им? Один взмах
Крыльями звёзд!..
Вниз ринулись -
Гроздь трёх гнёзд
И прах с плах…
Красным зигзагом разрезана кожа -
Напополам - у Земли огневой…
Красный зигзаг прыгнул в небо, и что же?.. -
В небе раздался божественный вой…
Красный зигзаг - это Бог наш - отныне!
С неба посыпался - Господа - прах…
Быть красным рекам в гглубокой пустыне!
Быть красным айсбергам в алым морях!
Наше приветствие - огненной птице!
Рукопожатье с разумным огнём!
Круг горизонта шалфейно дымится.
Бак горизонта исходит вином.
Стоп-кадр! - Замолчало
Вдруг литосферы одеяло…
Огонь застыл на небе диском…
Планета выплюнула спутник,
И воздух лава с диким визгом
Пронзила - будто вилкой - студни…
Я сел на камень, взял папирус
И написал посланье миру:
В ФОЙЕ ПОСЛЕДНЕГО ГОДА
часть II
ПОСЛАНИЕ ГИПЕРБОРЕЙЦАМ
"Небо - безграничная юдоль…
Без границ - доколь?..
Слишком много неба может быть,
Если не забыть,
Что пересечение миров -
Обычный зов
В достопочтенность старины
Из быстрины…
И надо плыть, и надо думать,
Куда грести своим веслом,
Чтоб обнаружить отчий дом,
Плывя по океану шума…
Человек! Ты преступник, ты злец - самый-самый!
Человек, убивающий нищую маму!
Ты всю жизнь у Земли отбираешь трофеи.
Ты все горы украл, и остались лишь ямы.
За тобой ни один урожай не успеет.
Человек, изводящий капризами матерь,
Человек ненасытный, прожорливый зверь -
Ты быстрее, чем деревом, дышишь, предатель!
На тебе - преступленья несметных потерь.
Ты украл наслажденье улыбчивых пляжей...
Ты украл серебристые глади озёр...
Ты - Иуда, ты наше проклятье, ты - страшен,
На тебе - безымянный вселенский позор.
У беспомощной матери были озёра,
Каблуки континентов и скалы подошв...
Их уже не найдёшь, ты же взял их измормом
И одни изваяния мусора сплошь.
У беспомощной матери были посевы
И приданное было для всех сыновекй...
Навека, но тебе было мало их гнева.
Ты забыл: у тебя есть двенадцать детей...
Что оставил им ты? Ничего не оставил.
Эти дети издохнут ещё при тебе,
Даже раньше тебе - (ведь остался лишь гравий,
Несъедобный совсем) - подчинившись судьбе.
Что ж! Такое время - не известно, кто умрёт первым:
Я или мой прапрадед? -
Ибо я за год выпотрошил все свои нервы,
А он жил - в шоколаде...
Странное время - не известно, кто погибнет скорее:
Я или Деметра?
Ибо я могу улететь в космос на комете Галлея,
А Землю бомбами оросят щедро,
И взорвётся, рассыпится...
А человек сверху будет лыбиться!..
Человек! Ты безумием болен, ты страшен,
И пора бы задуматься о терапевте...
Ну, а если умрёшь, гарантируем даже -
Что тела всех людей сбрасывать с башен,
Хоронить в опустевших хранилищах нефти,
Не стесняясь кидая их в пропасти скважин,
Ну, я если там места не хватит:
Я в восторгах
От архитектуры морга.
Он колосс, он громаден.
Всем места найдутся на его складе.
... А ветер - в плену, он - всего исполнитель,
Невидимый провод, дорога его - вплоть до метра
Расчитана - он из завода струится в обитель...
Но если случится когда - замыкание ветра?
И море - на службе людей - великанов -
Сигналы конструкций - приливами вторит,
И волнами почту разводит по странам...
Но если случится когда - замирание моря?
И солнцу - приказано быть вечно-ярким,
Рождает лучами плутоний и стронций...
И брызжет свои дармовые подарки...
Но если случится когда-то - восстание солнца?
Никакого ветра никогда не было -
Он превиделся праведным!
Никогда мор не зевало склепами -
Просто людям завидно,
Что где-то сменяются раем чёрные степи!..
Никогда Солнца не было на небе!
А - подземные озёра блещут только лишь когда их вынуть
Изнутри на свет, но станут не подземными они…
Лава станет камнем на поверхности, и небеса остынут,
Люди станут камнем под землёй, в коре земной, в тени…
Люди станут лавой, если вдруг перевернётся эта суша
И вода их захлестнёт, а пламя испареньями задушит..
Но только если суша вдруг перевернётся красной былью,
А если нет - то люди навсегда останутся лишь пылью".
глава 3
Из учебника истории:
"Дома современного города лишены окон - не на что смотреть. Свежий искусственный воздух подаётся в квартиры жильцов через специальную вентиляционную систему воздушных трубопроводов непосредственно с ближайшей фабрики по производству воздуха. Выходить на улицы городов жителям домой категорически запрещено. В случае крайней необходимости, перед выходом на лестничную площадку своего этажа следует пройти в шлюзовое помещение вашей квартиры, там надеть на себя противогазы и кислородные баллоны, и только после этого выходить на лестничную клетку, и спускаться по лестнице на улицу. По возвращении следует немедленно вымыть противогаз с мылом."
Инструкция пользования лестницами:
"Обычная лестница жилого дома создана для того, чтобы человек мог оказаться на улице. Улица - это трубопровод большого диаметра, соединяющий различный строения и служащий для передвижения экипажей, то пространство, которое находится непосредственно за стенами вашего дома. Улица обычно находится внизу, поэтому неоходимо спускаться вниз. Ни в коем случае не поднимайтесь вверх - иначе вы никогда не выйдете на улицу, а если вы обитаете в многоэтажном доме, то вы рискуете за всю свою жизнь не добраться до крыши здания. Итак, положив правую ладонь на перила (длинная ручка, продолжаюшаяся по всей длине лестницы, параллельная лестнице, за которую держаться экстрималы и самоубийцы: люди, решившие достичь улицы). Сдейлайте правой ногой шаг вниз на ступеньку, уходящую вниз, переставьте на эту же ступеньку и свою левую ногу. Повторяйте эти движения по десять раз. Не забывайте держаться за перила. Опустившись на 10 ступеней, можете отдохнуть, а отдохнув, продолжайте свой путь. Если вы живёте на этажах, которые ближе к Марсу, чем к Земле, настоятельно рекомендуем брать с собой в поход бутерброды с колбасой и брынзой. Спостившись по лестнице в упор, не утруждайте себя прогулкой в полужидкой сером коктейле улицы, и тотчас же возвращайтесь домой, на этот раз поднимаясь по той же самой лестнице, по которой вы спускались, теперь - вверх, вплоть до своего этажа."
...
Хором крошились дома, хором совершались аварии
В фойе последнего года.
Граждане хором посещали опухоли разбухших планетариев
Для просмотра фильма о воронке исхода…
Фужерами чёкались небоскрёба стеклянные
Под тост о возмездии.
Стёкла и люди падали каплями багряными,
И пили их - канавные бестии…
Каланчи и колокольни, хрипя и стервенея,
На призыв луны дециметровой -
Отрывались от земли, плюя кирпичами на фундамиентальность клея,
И вздымались в небесные альковы…
В глине раны кровоточили помоями из канализации,
Из колоколен вниз ключицы сыпались…
Вопли о помощи были лишь всенародной импровизацией…
Туберкулёзные мухи не рыпались…
Из окон порхающих домов пьяной походкой
Выходили дети
И, пока летели вниз, не понимали, млея под водкой,
Что сейчас их не станет на этом свете…
Дома - словно червяки - висели
На крючке кометы,
А луна - как центробежные качели -
Дышила светом…
Аварийное время… Поклонись ему!
Взгляду его лисьему!
Полёту его соколиному
Над монотонными трясинами!..
Время писать многотомные мемуары,
Которые никто не прочтёт,
Ибо - миллионы лет прошли даром,
И ещё год - зря пройдёт…
Никого не удивляет, что лесной - в тайге - воздух
Пахнет перегаром
И кипит лёд.
Никого не поразят звёзды,
Громадные, как фары,
И такие же холодные,
Как звёзды
Подводные…
Стервозные детки свои маму, Землю -
Бритвами-веригами объемлют…
Мать постарела
Слишком рано.
Её двадцатилетнее дряхлое тело -
В язвенных ранх.
Ежели бы человечества не существовало,
Земля - принцессилась молодой…
Она бы навсегда осталась
Чьей-то юной мечтой…
А в некотором царстве, в некотором государстве
Висела некого царя кровавая ладонь -
Над красной кнопкой смерти... Нет, не тронь!
Но этот царь хотел поставить крест на всем бунтарстве,
И наказать весь мир за то, что не послушен он,
Ещё хотел он увидать Такой большой огонь,
Когда взорвутся - да, они взорвутся! - океаны!
(Он видел, как горит свеча, а как планета - нет).
И если не ему, царю, достанутся все страны,
То никому уде (такой он дал себе завет).
Он знал, как лицезреть погибельное, злое пламя...
Он план придумал - как, увидеть взрыв во все красе...
Он на ракете чёрной улетит, маша руками,
И с высот рассмотрит он детали смерти все.
И в некотором царстве, в некотором государстве
Грядёт не самый лучший, а последний эпизод.
И мёртвые, конечно, не нуждаются в лекарстве...
И от раскола литосферы бункер не спасёт...
Так думал царь... Но думал он не больше чем мгновенье...
И пульт, которым выключают жизнь на всей Земле,
Он бросил - вместе с банками клубничного варенья -
В чугунный саквояж и скрылся в коридорной мгле...
Горели звёзды - серебрянники богов,
Свисала молча с ветвей паутинная ткань,
И воздух пах недоверием петухов,
Но клювы знали, что рассветная скоро - рань.
И гулкий тетерев по тишине скучал,
А влажность мутная медленно в лес лилась,
Любое дерево было для птиц - причал,
Под каждым деревом хлюпала лужей грязь.
Yuhamt грустил по Gzoyarv'е. Прежде он всегда искал в своей жизни время, чтобы погрустить в одиночестве. Но эта грусть не унижала его и позволяла ему знать о торжестве грязи. Он и не жогадывался раньше, что можно любить жизнь сильнее, крепче, чем девушку. И у него не оставалось времени на грусть. Он обедал в столовой небольшого промышленного города, смотрел на обезображенные трудом лица шахтёров и думал о том, что "В наше время туристам приходится - экзотика! -проводить свои отпуска в маленьких заплёванных промышленных городках подобно этому".
Целую ночь в шахтах - будто в трахеях, просмолённых куревом,
Играют в шахматы шахтёры.
Здесь, под землёй не услышишь гула машин и крика фурьего,
И сюда не бобраться вору.
Здесь под руками мужиков чай и на батарейках примус,
Карты и рыбные консервы.
Можно не выбираться на поверхность, в этот город галымый,
И не препать себе нервы.
Взяты жёны под мышку и спустилось в шахты население,
Задремали входные люки.
Там и живут подземники, скрывшись от омопомрачения
Города-кольчуги.
Им кажется, что если бешенством города не трепать себе нервные волокна,
И не дышать вездесущим смогом,
И не открывать навстречу утренним кошмарам свои окна,
Вообще - не появляться в мире убогом,
То в шахте можно жить очень долго, вечно, если хочется,
И смерть сюда не явится,
И можно вечно слушать рассказы пророчицы,
И в шахматы играть, если нравится.
Но только вот - на поверхности Земли измождённой
Началась Третья Мировая -
И через 5 минут уже - Земля была топедами осаждённой,
И ревела, чуть живая.
Кто-то рисовал экспромтом картины головоломными взрывами,
Грохот которых слышен аж на кольцах Сатурна.
Кто-то изображал созвездия на океанах огнями торопливыми,
Кто-то швырнул Землю в урну.
А шахтёров тех завалило. Нет, они остались живы,
Но был наверх перекрыт доступ.
Они всё понимиали и они вздохнули так красиво,
Зная, что им уже не увидеть звёзды.
Они ещё поживут тут несколько недель или месяцев,
Пока хватит консервов и кислорода,
А после - голодные, жалкие, в удушии - повесятся,
Пытаясь найти свободу.
Они будут кутать своих жён в тёплые одеяла,
И кто-то их учить играть в карты будет...
Они будут знать, что их - вот эта кучка осталась,
Что они - последние на Земле люди...
Если бы всю поверхность - океаны, горные хребты и равнины
Стальной решёткой сплошь опоясать -
Чтобы та лопнувшему телу Земли приказала оставаться единым,
Не рассыпаться на камни, брызги и газы,
Не позволила бы разлетаться на куски мясу мантии,
Когда ядро раздосадованно вздыбится!..
Это решётка была бы почти стопроцентной гарантией,
Что Земля не рассыпися!
Взорвавшуюся кору бы словила, как сачок, эта решётка
И камни на место вернула!
Было бы за что схватиться человеку, которого, как плёткой,
Взрывной волной в космос сдуло!..
Чей-то онемевший голос мучал Yuhamt'а, произнося слова:
- Дыра... Кратер... Воронка... Водоророт... Центрифуга... Омут..
Зачем в море волны? У нас - ванны с гидромассажем!
Бассейны - с механической бурей!
Зачем быть небу чистым? Ярче и глубже неба потолки наши,
Потолки цвета лазури!
Зачем солнце? Какая, к чёрту, луна? У нас - прожекторы -
Вместо звёзд и спутников шарообразных -
В небесах летают - в сектора из сектора, в сектор из сектора -
И горят: прекрасно!
Зачем деревья? Получать кислород умеем
С помощью своих аппаратов!..
Стоит техника, готовая из хаоса воздух клеить...
Включим, если надо!
Зачем Земле внутренности? Обойдётся, окаяная!
Мантию вытащим и сотворим
Другую планету, где природа - первозданная,
Где курорт, а загар - словно грим...
Гордитесь! Этот курорт будет только для мафии!
Ведь все люди - бандиты, все, до единого!
Человечество читает свою предварительную эпитафию
На экране неба синего...
Надо их отвлечь
И заставить течь
В магазины, чтоб они продали деньги за лапшу гнилую,
В кинозалы, чтоб они смотрели фильм про смерть от поцелуя!..
Нет! От них не умирают!
Умирают от торпед,
Угодивших в лоно рая,
Оккупировавших свет!..
Умирает - в клетке лама
В эти тихие мгновенья
Под игривый бой там-тамов,
Восхваливших Преступленья...
Один какой-то мальчик плачет, воет,
Отчаянно сражается с грядущим:
"Они же уничожат всё живое!
Они же покалечат всех цветущих!
Они же отберут у нас удачу,
Они убьют, убьют мою планету,
Любимую и ненаглядную!.." - И плачем -
На целый кинозал, гипнозированный бредом
Сеанса...
И люди, занятые трансом,
Хотят его утихомирить
И шикают: "Забейся, мальчик! Не мешай нам
Смотреть кино про смерть от поцелуя!"
И остриём рапиры
Попали мальчику в глаза, без злого умысла, вслепую,
Случайно!..
Придумал некий милитарник ловкий,
Где смерть хранить всего лучше.
Ядерные боеголовки
Спрятаны в облаках и тучах.
И они там, в серых парах,
Как в лоскутах праздничных рубах,
Незримо лежат
На всякий случай.
Я беру флаг
И выкрашиваю её сизой кровью гибели.
Я беру флаг своего государства
Италия рисую на нём
Большой чёрный череп.
Я - агрессор-пешеход,
Угощающий горячие пески гранатами.
Вокруг меня - ожерелье кратеров
Из бусы из кровоточащих голов.
У меня вместо слов -
Громы взрывов…
Но тут я опомнился:
Мой президент позволили ли мне стать титулованным убевцем?..
…
И я начинаю гранатами немногословными закидывать
Своих земляков,
Свои танки,
Свои вертолёты…
Ведь война - это тоже спорт,
В котором соревнуются команды…
глава 5
Штрих, проспавший в колыбели десять лет, проснувшись, спросит: "Где мы?"
- Рыбы в кислородных масках, кашалоты в шлемах,
Зайцы в респираторах, слоны в противогазах,
Коршуны в скафандрах...
Это - не проблема! -
По препятствием Гринпис ударил боевым указом:
"Выдать каждому живому существу
Защитную оболочку от всего, что наяву,
И снабдить каждое существо
Противоядием от него самого!"
А хотите суд? Над вами. Не Господний, а мой, досрочный.
Вы обвиняетесь
В том, что водами вашими сточными
Отравились две трески! Даже не пытайтесь
Оправдаться молитвами сочными!
Вы сотворили над рыбами ментальное изналование!
Всю жизнь ждите наказания!
Не грозят вам даже фантазии о помиловании,
А грозит из рыб отравленных - питание!
Ну, вздумалось Хозяйке Жабр вдруг поплавать в вашей канализации...
Что плохого? Ринулась она в заводь...
Она ж не знает, что здесь, в трубах происходит грязи и вони эвакуация,
Что в этих водах нет воды - одна отрава!
Вам придётся накрывать территорией, оставшийся в живых, стеклянными сферическими куполами,
И в них будет - прозрачный штиль,
А за их пределами - непроглядная едкость дыма.
Вам придётся собирать сточный воды прямо под городом
И накрывший мегаполис купол
Будет наполняться говном, затапливать дома до ворота
И наводняться из мыльной грязи - супом...
Эта стеклянная шапка города набухнет очень скоро
И лопнет, как прыщ.
Так закончит своё существование город
С населением в
Сто тысяц тыщ.
А я - как это ни странно звучит - знаю выход из положения.
Нужно, чтобы людей стало мало!
Нужно, чтобы женщины никогда не были в положении!
Быть матками им не пристало!
Сейчас нас не только для выживания достаточно,
Нас - изжить всех остальных - хватит!
Настоятельно рекомендую человечеству быть порядочным
И освободить место младшим братьям!
Не надо детей, зватит, давайте остановимся!
Не смейте беременнеть!
Доживать свою старость в уюте мы готовимся -
До поры, до времени!
Давайте оставим Землю для зверей, ибо они - не дьяволы -
Говорил я, как проповедник -
Италия тогда здесь расцветёт всё то, что мы ещё не обезглавили,
Будет заповедник.
А сами переселимся во внутренние миры сознания,
Или на Марс
(Вот уже и ему сочувствую!).
Только так мы сможем спасти Землю и её достояния!
Это я, Yuhamt Glavatski, напутствую!!!
Вы до сих пор мир беседуете в ружьём?..
А я вомьму кирпича стену
И поставлю шесть миллиардов вдоль неё!
Стану гениальным палачом!
Вы ещё только мечтаете осуществляется переменах?..
А я расстреливаю - день и ночь,
Полгода, без перевыра! -
Шесть миллиардов безликих уродов,
Носящихся со своим бытиём.
***
Повесели виселицу!
Дайте, Выси - лицу -
Отображение выражения,
Омоложение уничтожения,
Доплески доблести
До сожжения,
Жить всю жизнь в палатках,
Жевать улыбку всухомятку,
Не переживать, что жуть на жути,
Чащами, часами, чашами
Ляг на паперть дубовую
И никому не придёт в голову
Вочеловечивать носорога
Кормя оное мандаринами
И не единному носорогу голому
На босу голову
На вздумается стать
Гражданином-человеком...
Птичка гнезда не вьёт,
А я сегодня:
Кучу детей наделала (отдыхала так) -
И развешивать продолжает простыни господни
Над проталинами зеленеющими.
Но по миру разгуливает не одна смерть, а множество, потому как она не сможет прийти одновременно
К сотне, к тысяче... -
Это целая армия весёлых старушек,
Армия эдаких кармических воинов...
Но эти старушки так безразличны к окружающей среде?
Когда-то было дорогим удовольствием -
Выезд на природу, её созерцание,
А теперь природу выставили на всеобщее обозрение,
Чтоб занимались её разглядыванием и описанием,
Насладжением,
Воспитанием,
Её развлечением,
Умиротворением…
Но это пока не пришло
Время её казни, и Землю в сырость небытия не унесло…
Ведь это - первый пункт
Алгоритма судьбы человечества…
На природу открыты все пути,
Одна проблема:
Сначала Её надо найти…
Было бы что напоказ выставлять!
Остались на воле:
Три перекати-поле,
Две сомнительных рептилии
И одна полуживая лилия…
Все бросились запечатлять природу,
Сочинять на её имя - оды,
Вводить в свои глаза её изображения,
Вводить в себя гены растения…
Режисёры с операторами по мышкой кинулись
Снимать фильмы о насекомых…
Фотохудожники ринулись
Коллекционировать кномов…
А ведь есть в дремучем Закаменелии -
Избушка на курьих ножках,
И там растут занебесные подснежники и камелии,
И морошка…
И живёт в той избушке старичок исхудавший,
На гармошке наяривает,
И, всю живность у себя дома собравши,
Стал теплом её одаривать…
Он удовольственно перечислял всех эндемиков,
Которые живут в его доме…
Хотя вопрос: живут или нет - достоен полемики:
Они все - в глубокой коме…
В погоне за жизнью, ушедшей в каньоны,
В погоню за жизнью, взлетевшей в окно небосклона,
Бегут мертвецы и мертвицы,
Бежит опаздавший родиться,
Взрывною волной опалённый…
Никто не догонит.
Ни люди, ни кони.
Yuhamt нашёл-таки этого подлеца
И час стоял у его избы крыльца,
И слушал неведомые звуки.
Он открыл дверь пинком,
Пригрозил старику кулаком
И взял белку лысую на руки.
Эй ты, дроволом Бездум!
Хват из из-бы своей трюмить трюм,
Где хранятся монстров живые туши.
С моего пути - сгинь!
Сдохни. Аминь.
Отдавай нам наших зверюшек!
Yuhamt сидел на под ясенем, одиноко стоявшим посреди душного поля и продолжал своё послание, уже - как ему казалось - превратилось в неплохое литературное произведение, которое, пожалуй, даже можно анонимно напечатать в каком-нибудь местном журнале вроде журналов "Дровосек" или "Зелёный Шторм". Анонимно - чтобы мои соседи в деревне не подумали про него чего.
"Люди! Вы хотите показать - на что вы способны!!!
Всё с умением разрушаете!
Но самим-то вам царствовать в развалинах - удобно???
Отвечайте!!!
Всех заставляете посмертно стоять на коленях,
Кормите солью и перцем!
Варите щи из последних зверей и растений…
Где у вас сердце?
Нет!
Не на что направлят пистолет!
(Иисус поделил на всех две рыбы…
Вот если бы делил он
Не рыбу, а два сердца - своё и моё! -
Никто бы не сказал "спасибо" -
Ни одна тварь его об этом
Не просила!)
Христос с ружьём:
Вынудили взять.
Ну, ничего, и его - насквозь прошьём!
Его отца, мать!..
У беспомощной матери были равнины
И ручьи рассекали пиалы долин.
У беспомощной матери были вершины
Гималаев, ущелья и веер плотин…
И в ущельях росли подорожник и мята,
Вероломно ползя на тропинку стеблём -
Будто знали, что камушки - из шоколада…
Что улиток тропинка ведёт в водоём…
Уже Луне навстречу не раскроется кувшинка,
Не встанет больше над озёрами луна-блондинка,
И девственница не раскроется навстречу мужу,
Мужи уносятся на фронт, в космическую стужу…
Оттуда не вернутся. Никого нельзя тревожить.
И девы будут долго тосковать по страстным ложам,
И грешницами станут от тоски и разоренья,
И станет лишней - память, невозможным - озаренье…
Они все думали - что завтра будет - завтра, утром
Наступит утро, днём наступит день, и перламутром
Курорты изойдут, а море примет новых сущих,
Но завтра все будет смерть и небо эту землю сплющит…
И путешествуя по суше на кровавых льдинах,
По серой ледяной пустыне, в теремах их глины,
Абсурдные мышления попутаются с счастьем,
И там, где будет смысл - там всё завершится пастью…
И утром будет вечер, день растянется на месяц,
И Землю на весах судьбы Селена перевесит…
Уже Луне навстречу на раскроется кувшинка…
Луна останется, а вот кувшинка станет льдинкой…
И солнечный свет стал давно односложным,
И поле цветов, и опушки, и пляж - позади,
И счастье уже никогда не возможно…
Смотри, что ты сделал и - в хаос уйди…
Ты мог бы, конечно, уйти восвояси -
Ну, в космос бы вжился, на спутниках, втанциях жил…
Но ты и для космоса - слишком опасен!
Ты сам себя дымом своим задушил…
И первым бежать с корабля - беззащитной планеты -
Под стать человеку, любому, всегда.
Но ты не успел удалиться с приветом…
Как славно, что ты не вернёшся сюда!..
Вот выжил бы. Снова размножился дико -
И сколько миров погубил бы потом?!.
О ты, человек с истерическим ликом!
Ты сам, как придурок, разрушил свой дом!
Ведь знаю - везде, где ты стал бы: Хозяин -
Любая планета потом - умерла б…
А так: ты погиб, на ковчеге ты - заяц…
Как славно, что ты утопающе слаб!
Ты просто - музейный непризнанный киллер,
И сто триллиардов существ на счету!..
Эй, ты, идиот, воскреси же их, или -
Пошёл ты к возлюбленной чёрта в ****у!!!
Скажу: "Человечище Обыкновенный" -
Конечно же - самый придурочный вид!
Деревья, и куст, и песок, и полено -
Умнее, чем этот тупой индивид!
Я рад бы стать деревом, древним и мудрым,
Но я, к сожалению, лишь человек!
Хочу я ветвями встречать это утро,
Откинув рассветами завеси нег!
Я слишком порочен и подло безумен,
И карма моя собирает всю грязь…
Гне может отчистится даже игумен,
Тем более, я - беспросветная мразь!
Хотел бы верхушки деревьев купать я
В закате, пролившемяс в чашу мою!
Но был я рождён под смертельным проклятьем
И призрачный рок над собой признаю!..
Солнышко,
Почему я не дерево?
Молитвы мои сгорают в твоих лучах.
Только у тебя - настоящая корона,
У нас - золотые и бумажные…
Солнышко,
Сделай меня фиолетовым глубоководным камнем,
Только бы не видеть
Шесть миллиардов киллеров!.."
глава 6 Exit
Июньская ночь прекратилась внезапно и тьма прервалась,
Хохочущей вспышкой огня по равнинам мирским пронеслась...
Торнадо! Лови огневое торнадо, оно - поводырь!
Куда устремится, туда и идти завоёвывать ширь.
Наверное, кто-то в июне замёрз, хотя дни горячи,
И бледными взрывами греется, бдто бы возле печи.
А может, кому-то давно опостылел вечерний салют,
И большего он захотел! Что же?!. Взрыв для него - это шут!
Убит сеновал. В центрифуге огня - лес застиран до дыр,
За топотом вспышек ночных красовался обугленный мир.
Yuhamt встал на стену огня - словно лучший спортсмен-серфингист...
Кидало его - словно: шторм добивал приводнившийся лист.
На огненном гребне волны - он пытался стоять на ногах,
Он мчался на ней, и сгорел, превращаясь в рассыпчатый прах.
В пещере больной головы - от жары сгорели мозги,
Но всё же - в оправе сгоревшего черепа были - зрачки.
Пока же глаза эти видели, видели весь безпредел:
Попытки побега от зноя, тела, баррикады из тел...
Ещё - Гималаи, пролившие слёзы на копоть равнин,
Сгоревшие начисто, пики и птиц задымившийся клин...
Yuhamt ненавидел. Впервые... Уже обгорели глаза...
Вот - смерть научила его ненавидеть и он - стал един...
Земли уже не было. Были: вверху, и внизу - небеса...
На шипящей сковородке Земле - то там, то тут -
Возникали точки-протуберанцы.
На весь планеты диск эти кляксовые точки вдруг написали -
Будто бы для инопланетянцев:
"S.O.S.",
Но чуть позже -
Сложились в надпись, как на скрижали:
"Вас уже тут не ждут
Поздно!"
Раздаются сигналы на азбуке Морзе:
"Не летите на помощь! Нам больше ничто не поможет!"
И качаются в буре бессильные торсы
Унывающих роботов, стянутых кожей...
Заготовлено было заранее - это
Сообщники: если случится беда... -
Всё равно разнесётся по мёртвому свету -
Чтоб планету "Земля" не искали уже никогда -
Наши братья по разуму (братья по бреду?) -
Среди тысяч обломков, спиралью обвивших звезду...
Эти камни и были когда-то планетой...
Да, вы помните Землю, ту самую, ту!..
Ту, где джунгли вростали в молитвенник знойный,
Ту, где птицы граничили с гнёздами птиц,
Где нельзя было даже подумать - спокойно,
И нельзя не напиться мозаики лиц.
Чтоб не тратили зря наши "бывшие братья" -
Многотонье горючего, времени, сил -
Бесполезный сигнал - как слепое проклятье -
Этот космос пустой триумфально пронзил.
В потерявшей значенье Вселенной - он мчится,
Расширяя владений своих ареал.
Он - последняя и беззаботная птица.
Он когда-то умрёт. Он всего лишь сигнал.
Обломки ядерного взрыва
Падали молчаливо
На тундры пустырь,
Как с осеннего - ядерного - древа -
Листья - рванные - от перегрева -
Заполняя ширь.
СПУСТЯ 30 СЕКУНД
В зеркале вспышки - горящие пряди.
В зеркале тьмы - отраженье Земли.
Шар золотистый в искристом наряде…
Это Земля? Люди! Как вы могли???
В космос полярный с поверхности суши
На кораблях улетают князья…
Следом за ними - звериные туши…
Это Земля? Вы ошиблись, друзья!..
Десять планет… - рассыпаются бусы.
Вместо Земли - огневая звезда.
Вместо людишек - обугленный мусор.
Это Земля? Не прощу никогда!!!
Вместо Земли - несусветная яма.
Грохот разрушил вселенский покой…
Только тебя, наша нищая мама,
Я постараюсь не помнить такой! -
Новая - образовалась - туманность -
Груды обломков и красного льда,
Трупы драконов… - заморская пряность!..
Я не забуду тебя никогда!!!
СПУСТЯ 20 ПАРСЕКОВ
Ракета - корабль космический, грузный -
Взлетела, плюясь первородным огнём,
И линии света из сопл обузных
Струились, как два костыля, в водоём.
Земля, отдыхай! Ты всегда будешь рядом,
Хотя мы всё глубже летим в пустоте…
И все - уничтожены координаты,
Италия нам не найти тебя больше нигде…
Твою стратосферу - твой шар лучезарный -
Скроили из пёстрых лучей-лоскутков.
Летим сквозь миры - и Тебе благодарны,
Что Ты - самый сильшый из наших богов.
В мгновение - стал нам доступен весь космос,
Вселенная стала до боли родной…
И как бы сказал наш космический боцман:
"А ей одинокой, наверно, одной…"
Создай же ей друга, позволь ей влюбиться,
Придумаем имя давай для него!
Вселенная будет счастливой жар-птицей…
Ну что тебе стоит свершить колдовство?
… Мы движемся дальше от нашей планеты
(Парсеки у нас на хвосте - как пароль),
Трухой легкопёрой из сопл ракеты
Циничные звёзды кормя исподволь.
Всё меньше знакомого в мире встречаем.
Всё больше мне хочется снять капюшон…
Приблизившись к месту посадки, дичаю,
А выйдя на свет, я мечтой сокрушён.
Мы озеро видим - как будто впервые! -
Луга на холмах и снега на траве.
Мы новые мысли - и мысли живые! -
Рождаем в глубокой, живой синеве.
Пускай этот мир по-другому окрашен,
И мы бы привыкли, что - сини поля…
Но это другая планета - не наша…
И это чужая, не наша Земля.
Ardovra di Dyebom isi siyann dyef yum ssesopya. Kegez, yonz zingyeg Djaliss, mod jemye ti oson...
Onotv! So dyef ssedrov, omua So dabyeg lo olp.
Lo djotyeg so. Daupata, dab lo - ahutye mi nidyam zi toss ohajez di eduan Araya fayz b larimez.
Gab lo Jodiom.
Gab lo Jodiom.
Gab lo Jodiom.
Gab lo Jodiom rtor.
04.11.2002-28.01.2003
В фойе последнего года сюита
© Copyright: Генрих Дребезг, 2003
Свидетельство о публикации №103112901361
Свидетельство о публикации №103112901361
Рецензии