Любитель-4 внимаем

Часть вторая

НЕНАВИСТЬ К СМЕРТИ

Вся зима прошла в непривычном ощущении чистой высоты. И с права и слева – высота со всех сторон.
Лишь музыка ходила по верхним этажам башни и чтобы не было так скучно, иногда плавала между двумя парами глаз, и зима пробегала неслышно.
Всю зиму – совсем непохожую на ту – прежнюю, девочка терялась в нотном ощущении высоты за стеной и хозяйском присутствии этого странного высокого человека который мог с ней разговаривать на двух языках и рассказывал всякое… Который мог сорвавшись, вдруг исчезнуть и ходить с солдатами там – внизу. И вообще мог очень многое (не всегда правда приятное).
Маленькие детские нервы от этого иногда сильно зашкаливало и еще вчера с таким выдумыванием рисовавшиеся картинки с разваливающимися замками, кривыми лесами (на ночь маленькая бережно клала под плэйер) – а наутро сама же перемешивая их бумажные бревна и камни могла тихо порвать свои чащи и дворцы в плачущий от потных ладошек комок.
При особо упаднических настроениях лучше всего было ее оставить в покое и либо спуститься, либо подняться в комнаты отдыха. Внизу ждала ванная.
Большой, доверху наполненный теплой водой бассейн принимал в себя тонкое тело, и вода стискивала полную воздухом грудь, и ложила его животом вниз на мягкий от ее чистых подводных покачиваний мрамор.
Так можно было лежать минуту, две, если выдерживал – три, вынырнуть и снова идти к ребенку.
Если же это не помогало, или настроение было – идти плевать в тучи, приходилось подниматься через тридцать ступенек на верхнюю площадку башни – летом главное место девочкиных игр, а зимой у северного края стены: место снежных войн между ребенком и неуклюжим хозяином, и оставшись одному, орать какую-нибудь греческую букву в одну из подставленных мне частей света – поверх камней окружающих стен – на камни что лежали в холодной степи и кутались в паутины своих трещин.
Как мне нравилось, оборов себя и спуск пятидесяти этажей, ходить туда – к ним, вместе с камнеметчиками ступая по глубокому снегу след в след тяжелой полосе идущих впереди машин. А потом смотреть как эти машины после долгих людских выбираний подбрасывают эти камни и кувыркают далеко-далеко с каким-то особым, постепенно растворяющимся шумом, оставляя на снегу черные раны мерзлой земли, а камни еще катились, превращая свое движение в сугробах в затухающие царапины. Глаза закрывались ладонью от неба и я смотрел назад – на темную вытянутость в степи. Башня.
Черным шрамом она соединяла небо и землю напару с горнум горизонтом образуя несуразный крест. На таком фоне стены-лепестки лишь вблизи имели вес. С сорока метров прожигающие пространство во все стороны, перекошенные рты стенных бойниц могли напугать даже вылетавшими из их теплых зевков птицами. Но башня и тут преобладала, и соблазнив меня как-то глубиной рва под стеной, она без труда красовалась из-за края своей каменной сосредоточенностью.
А сейчас, с высоты и ров и лагерь одинаково далеко. Оттепель… И воздух без трещинок. Все в легкой влаге. Значит этим зимним измывательствам наступает конец.
Спускаюсь в комнату: – маленькая беспечно играет с полузверем-полукуклой на полу. “Дрожь моя, тайное таянье мое. Лекарство от блестящих мыслей и выход из темнейших снов”… На внезапное появление она лишь сосредоточенно улыбнулась. “Нет, пожалуй тут не все так просто как хотелось бы…”
Разогнался, бухнулся коленями на ковер и с размаху – грудью рядом с ней. Гляжу на нее снизу.
“Ну” – маленькая обиженно морщит губы когда хозяйская рука обхватывает худенькую талию. Я осторожно не отпускаю. Она долго-долго прощается с куклой. Отложила …чтобы в который раз без всяческих помех ей застрелились, утопились и зарезались.

I


Быть на башне у перил, с головой над высотой и здорово и страшно и холодно.
Солнце повесилось в тучах и еле-еле гниет. И ветер уже не теплый.
Волосы забраны вверх тугим пучком (так лучше слушать ветер) и свободную голову плавно обтекает высотной свежестью.
Девочка стоит и смотрит как из кармана достается синий халцедон.
Размахнулся – “к кому ближе упадет, того и будет” – и подбросил в небо.
Камешек падает и разбивается об “огонь” детских “классиков”.
И маленькая снова смотрит мимо чужого огорченного лица куда-то за перила.





Спускаюсь в лифте.
Проплывают вверх, тремтящей легкостью баюкая колени: дворцовый зал, ванная, зал отдыха…
“В этом мертвецком саване движения у меня наверно как у полувекового трупа. Насмешу же весь театр
Хотя и не по гречески одется было бы не хорошо. Тогда уж точно не поймут, а может вообще не станут слушать”.
Зал с камнеметами…
Ниже, ниже – к кузнецам по оружию.
Сейчас будут стекольщики с их хрупкими вазами, кубками и хрупким от осколков стеклянных неудач полом.
Зеленые, синие, с выпаянными из хрусталя ручками в виде бегущих пентер, невянущих цветков – они у людей с понятием постепенно становятся предметом модной зависти друг к другу. И сосуды превращающие обыкновенную воду в загадочно колеблющееся волшебство, а вино в которых кажется незапекающейся кровью, плывут в города Палестины, Александрию и конечно в Рим.
Мелькнул вверх этаж где люди со стеклами несколько секунд напряженно прислушиваются – вдруг я опять к ним, но я останавливаюсь ниже, у оружейников.
Надпись: – “НЕ ЗАБУДЬ ПРО ГОТОВ!” трескается на “Р” открывшимися дверьми.
По ноздрям ударило остро-горьким от жжоного железа воздухом, жаром (и это не смотря на гуляющие во все стороны сквозняки) и размеренным грохотом – искрящиеся тцоки маленьких молоточков будто вырываются из под буханий больших и медленных.
Все на миг оторвались от работы и кажется начинают стучать как-то по новому.
Старый немой кузнец дает отдохнуть в кармане фартука своему молоточку и спешит ко мне.
Быстрый, верткий. Проскочил мимо, тут же оглянулся – иду ли следом? и немой улыбкой приглашая за собой.
– Ну как сегодня? Что ты мне там еще обещал? – догоняя спрашиваю на ходу скорее шум чем старика.
Заходим в пустую каморку. Он загадочно улыбается, достает с полки что-то завернутое в тряпку – хочет удивить. “Эх старый, да я такое в своей жизни видел…”
Кузнец разворачивает: – я конечно видел сотни акинаков, но это… Этот особенный.
– Ану-ну-ну, покажи, – протягиваю руку. Он мягко ее отклоняет и сам как начальник достает из чужих ножен меч. Спокойно и неторопливо закручивает его в тиски.
Улыбка слетела, он отступил на шаг и без замаха снес моему акинаку половину лезвия. Отрубленный кусок стали звякнул под ноги. “Вот это да…”
Старик позволяет улыбке вернуться на свое место и протягивает мне мое новое оружие. “Да с таким можно через кого угодно пройти”.
Не отрываясь от сверкающего созерцания хлопаю его по плечу:
– Молодец.
Он старается справиться с губами, наклонил голову и что-то невнятно бормочет. Доволен что я похвалил.
Я прощаюсь.
Спуск до последнего – третьего этажа и мимо часовых на выход к внешней площадке еще одного – уличного лифта. “Хорошая идея ведь…” С такой пересадкой лишние трудности, но если дойдет до серьезного дела то и штурмовать ворота на высоте тринадцати метров будет делом нелегким. “Тем же готам например, или гунам”.




Сразу за городскими воротами – наш лагерь.
Прохожу мимо камнеметов, переступая через жирные полосы, по краям схваченные твердой коркой. Но одной только что сплетенная паутинка восьминогого труда – на следующем выходе машин непременно раздавит.
Военные части нескольких городов все лето учатся взаимодействовать. Капитаны стараются показать друг перед другом свои достижения за год, и поэтому каждый усердно орет на подчиненных ему полисополитов.
Одинокая палатка трехглазой стороной вполоборота смотрит на с утра неподвижные скелеты камнеметов. А я прохожу дальше.
Перед отделением стоит Фазод и что-то яростно объясняет солдату. На голове пучок волос – “интересно, вчера еще не было”. Тихонько подкрадываюсь сзади.
Капитан уже плохо владеет собой и мое приближение остается незамеченным.
– Все делается быстрее. Пробуй еще раз.
Солдат пробует. Несколько стандартных взмахов тренировочным оружием и меч в очередной раз зацепившись за щит, выскальзывает из руки.
– Тебя, пехота, что, однорукий делал? – интересуется Фазод.
И вдруг замечает что его подчиненный делит свое внимание между ним и кем-то за его спиной.
Фазод резко оборачивается и…
– А вот и я. Не ждал? А? По глазам и прическе вижу что не ждал.
Капитан не знает что ответить и глубокими глотками переваривает воздух.
– Солдат старается? – вопросительно киваю на парня.
– Да.– офицерское горло подводит и подбодрив его мгновенным хаканьем, Фазод повторяет громче: – Да.
Фазод конечно же смущен не появлением начальства, а тем что у него и на начальской голове – одна прическа.
– Он то старается, но левой рукой, – капитан поясняюще показывает: – не успевает совершенно. Ты за этим подходил?
– Нет разумеется. Просто хотел узнать твое мнение.
Вот видишь – натянул греческую одежду наконец-то. Как по твоему, не сильно пугающе выгляжу?
– А до этого ты что же, не носил? Там. У себя в Понте?
Несколько мгновений изучающе разглядываю эту наглую рожу.
– Издиваешься значит. Дураком прикидываешься. Ну-ну.
– Ладно. Дешевая шутка, – сдается он.
– Ты в театр идешь?
– Та да. Наверно. На трагедию может и опоздаю, но к началу состязаний обещаю быть.
– Смотри, штурмовики уже ушли. Позанимают лучшие места.
– Мне Атик обещал оставить место в центре. Племянничек. Спихнул на дядю этих… этих… – Фазод махнул на “этих”: – а сам угнал. Ты иди, тебе ведь надо подготовится. Сидинис тебя у входа ждет. А мы еще позанимаемся немного.





Наискось по лагерю.
Невдалеке, по ходу – стройный блеск фаланги.
Такой грациозной на маневрах, что никак не хочется верить в заторможенную неразворотливость отдельного копейщика. Фальшивую неразворотливость.
Фалангу передернуло:
– При-вет ар-хон-ту!
– При-вет.
– Фигура офицера издали довольно блеснув шлемом крикнула показывая рукой:
– …он …же ждут. Тебя!
И точно.
У выхода на неглубоком рву рядом с колесницей уже дожидаются Атик и Сидинис.
Быстро подхожу.
Оба обернулись на приветствие.
– А почему вдвоем, где Мидоний?
По лицу Сидиниса перебежала судорога, а Атик засмеялся.
– Что такое Атик? Я не правильно надел тунику?
– Правильно, правильно, – скиф еще корчится: – я только-только поспорил с ним, – тыкает в сторону грека: – что ты обязательно Мидония вспомнишь.
Сидинис кажется не сердится:
– Я его как только получили твое разрешение услал места занимать, – и дернулся нертерпеливо: – может поспешим?
– Давай, – я впрыгиваю на колесницу.
Возница подхлестнул, и тронулись.
Оба офицера поехали рядом. Вдоль городской стены, по свежезаправленной камнем дороге, на противоположную сторону города – к театру.
– Дядька мой там как, справляется, не видел?
– Фазод? Об этом вечером расспросишь у солдат.
– Ну и ладно. А я вот выришил рвануть пораньше. Кстати. А ты каким там будешь выступать? – Атик слегка хлопнул вздумавшей было поотстать лошади. Та с сожалением выкрутила голову назад – на сочный кустик, обиженно прикусила поводья и стала коситься на лошадь Сидиниса – заметила та ее промах или нет.
– Каким? Первым конечно.
– А как стих? Греки ведь народ особый, – Атик взглянул на ехавшего справа: – могут и не посмотреть, вернее не послушать кто перед ними.
– Это ты о чем? На что намекаешь? Я же специально чтоб не выделяться сегодня вот даже тунику натянул. “Ну и неудобно же”. Может судьи примут во внимание и будут чуть поснисходительней.
– Перед ними будет прежде всего царь, – рассудительно замечает Атик: – ну или почти царь.
– Ты недооцениваешь традиций в мероприятиях подобного рода. А до Нерона я кажется еще не дорос.
– Ну-у, Нерон. – тянет скиф, но уже тихо, и как-то без энтузиазма глядя на приближающуюся башню.
Спереди зачувствовалось прохладой.
Поверженный на землю, опрокинутый башней двойник невольно заставлял глаза предчувствовать свою не от мира сего отчужденность.
Атик замолчал.
Тень неотвратимо наползла ближе.
Его лошадь будто наперекор пока еще мягким придерживаниям руки дернулась, мотнула мордой – пропали уши, утащила за собой и всадника в эту бестелесную полутьму и наконец зло приструненная, остановилась.
Колесничные кони вступили следом и обозначили невидимый пока в него не въехали путь отпадения башенного плоского двойника проглотившего поднявшейся с земли чернотой природную окраску с потных крупов.
Еще миг, и тень тяжело и весомо легла мне на шеку. Глаза привыкли. Окружающее вновь четко обрисовалось, но уже в каких-то потяжелевших тонах.
Все трое приглушенные этой тяжелой мощью, сосредоточенно молчим.
“Хорошо все-таки что это я ей хозяин”.
Но каково же будет если кто пробъется из крутых, атаковать такую вот громаду.
Ведь страшнова-то, хоть и понимаешь что это ерунда, даже просто подставить под тень и левую часть лица.
Страх перемешивается с гордостью.
“Но все же лучше побыстрей проехать”.
Вот ближе, ближе полоска границ и весь светлый мир; вот копыта мелькнули белым и в том же порядке – от ушей к хвостам – чересчур яркая на свету масть вновь возвращена животным.
Затем враз натеплило ладонь на поручне, локоть; бьет как ни старался, а все же неожиданно – в лицо, и мы выплываем полностью.
А за спиной все таки приятная уверенность. Которую все таки не хочется ощущать снизу-вверх.
“Сверху-вниз – пожалуста”.
– Да-а-а…
– Понастроили. – правильно подхватил Сидинис.
Атик явно не переносивший городских грандиозностей, содрогнулся:
– Не могу видеть.
– Что, Атик?
– Эта башня… – скиф последний раз передернул пллечом: – Я всегда когда еде один, объезжаю ее с солнечной стороны.
О чем мы гворили?
– Про Нерона, – сонно плавая в седле напоминает Сидинис.
– Да! – скиф спохватывается пытаясь загладить свою только что выказанную перед башней слабость: – Нерону поговаривают все поэты Рима стихи писали.
– Брешут. Нерон сам придумывал.
– А ты? Я слыхал тоже не совсем сам пишешь.
“Иногда варвар переходит все границы”
– Сам услышишь.
– Извини. Это я про музыку. Неправильно выразился. А что если сейчас послушать…
– Что, стихи?
– Нет, музыку.
– Ты же видишь во что я сегодня вырядился. А мой соавтор как ты “неправильно выразился” остался в бронежилете.
И я его дал сегодня Сараду.
– Как? – просыпается вдруг Сидинис: – Так ты без панциря?
– А что?
– Ничего. – он мрачнеет: – Только после той трагедии на которую мы сейчас едем, зарезали двух царей: Филипа и еще кого-то.
Смеюсь: – Я ведь не царь. Да и наш театр мало похож на вечернюю винную, – я покосился на Атика: – Это та-а-м, – делаю многозначительную паузу, а Атик делает вид что не замечает: – могут из красных жидкостей проливать на пол не только вино.
Но и Сидинис и скиф остаются серъезными.
Подъезжаем.
Правильное коло стены с заколоннированными фронтонами оступенившихся широких входов.
Возница оборачивается:
– К заднему подъезду?
Гляжу на спутников:
– Нет, давай к главному.
Недолюбливаю я что-то тот коридор. Идешь как по норе. – опять поглядел: – оба кажется одобряют.
Входим.
Полукругом от сцены – распахнутые в небо кресла. Там – внизу идет действие, и сидящие люди не отрывают своего оценивающего внимания от сцены: не поперхнется ли актер. Не сфальшивят ли в хоре.
Два пасмурных лица не торопятся отходить.
– Да бросьте вы. В конце концов Сарад будет рядом. – и стараюсь как-то их расшевелить: – Вон Мидоний нас уже высмотрел. Идите.
Атик еще что-то хочет сказать, но передумав, потянул Сидиниса к свободным местам. Кому-то давит ноги и торопливо извиняется на скифско-греческом сразу за обоих.
“Так. А мне теперь туда, вниз – за кулисы”.
Прохожу.
Мимо рядов в самый низ.
И по коротким ступенькам – на сцену, за занавес.
Весь в испарине подскочил уже издерганный распорядитель:
– Ты первый, уважаемый архонт.
Судьи в первых рядах – постарайся жестикулировать им как можно мягче. Они любят когда перед ними потеют.
– Ладно-ладно, – успокоил называется: –
Зидик и этот, как его… третий, пришли?
– Да-да, а как же, – протараторил он оборачиваясь уже на ходу и подбегая с придирками к своему отдыхающему помошнику.
Вдруг все перебивает расплескивающийся волнами сверху-вниз шум.
“Ну ничего себе аплодисменты”.
Подошел ближе к занавесу. С кресел на актеров продолжается восторженный шторм криков.
Сколько людей…
“А тут еще я сейчас влезу со стихами”.
За спиной проскочила пестрая куча людей и …с мест теперь смеялись.
На сцену выскочили подставные актеры и идиотски пародируя предсмертные муки только что ушедшего под аплодисменты главного героя, падали корчась на пол, харкая при этом фальшивой кровью. И каждый норовил как-то по новому, с наслаждением грянуться и посучить голыми ногами по уже красной от плевков сцене.
“Только что переживали – теперь смеются. Ну народ”, ну народ”.
Если бы не маленькая, стал бы я выступать перед такими слушателями.
Сцену начали вытирать.
Распорядитель появился опять, все время оборачиваясь в сторону зала и бормоча уже совершенно несвязное. “Или это я не слышу?” Наконец выкрикнул: “Можно!” и хлопнул по спине. “По собственной бы так бахал”.
Прохожу на сцену: “ноги! вы мои ли?” и поднял голову.
Как будто по глазам ударили своими взглядами; но кое-как удалось справиться и открыть рот.
Зал стих.
Лица.
Просто греков.
Наших. Те сидят внимательней. Снова горожане.
Лица, лысины и бороды. Расшитые (издали как пестрые лоскутья) туники. Глаза в свободном поиске. Один раз обознавшись споткнулись, но опознав ошибку, побежали дальше по рядам. “Пока не найду – не начну ведь…” Помогая (до туда взгляд еще не добрался) мне замахала рука. Увидев, что я заметил, утыкается в мою сторону – Сарад показывает маленькой девочке на сцену – на сутулого под столькими взглядами и неудобством первый раз надетой “ихней одежды” человека. Маленькая не может себе поверить, узнавая в этой не складной фигуре своего хозяина. Она в полупрозрачной то ли накидке то ли плаще. Привстала чтобы я заметил. Второй телохранитель даже не повернул головы наблюдая за своей стороной кресел. “Все нормально”.
Я показал что увидел, и девочка успокоилась.
– Можно. – шепнули за спиной.
“Для смелости – упрятать руку в складках, и шаг вперед. Ну боги! Помогите”:
Быстро – пока ты не видишь,
Минуя крепость Любовь,
Прочту этот акт о сдаче
Капитуляцией слов:
– Пока ты прыгаешь в классики
Глядишь на асфальт и меня –
Я твой последний пленный…
Тебе интересно пока?
… Тебе иногда интересно,
А страшно должно быть всегда –
Я тихо гремлю цепями…
Но это только пока
Сны свои под кровать
Смогу как ты куклы швырять
Которые страшно боятся
Когда я нагнусь целоваться
С их маленькой жалкой хозяйкой.

Раздумывающий что здесь происходит зал несколько мгновений прислушивался в собственную тишину.
Потом осторожно захлопал.
“Ну на овацию я и не рассчитывал”.
Потом вышел второй.
С собственным голосом, с собственными стихами, – но не Зидик.
“ладно, надо подойти, послушать”.
Приближаюсь обратно к сцене и понимаю, что начало пропустил…

…Ну что, ребята, доигрались?
А я ведь вас предупреждал –
Еще один подобный фокус:
Пожар или другой сигнал
О вашей тупости кровавой,
О ваших зверствах, и тогда –
Я вам напомню кто здесь главный
– Эй там… Еще крестов сюда!

Вот так.
Вы сами виноваты –
Что стали кормом воронья
Ведь мне сейчас нужны солдаты.
Солдаты!
А не солдатня.
Которая потехи ради сжигает город
А приказ:
“Не трогать жителей”
– не слышит
Какая жалось, но сейчас
Я думаю что для кретинов,
Воров, рабов и подлецов…
– Эй, плотник!
Видишь те деревья?…
Наделай нам еще крестов.

Сзади мешающе слушать тронули. “Ну что еще? В такой момент. Стихи ведь”.
Сарад. С девочкой.
– Прости. Я ее уведу.
– С непривычки головка заболела, – пожаловалась она. Такая красивая в своей бледности и этой накидке.
– Да. Тут действительно… накалено.
– Я оставлю тебе, – Сарад кивает на стоящего рядом солдата.
– Нет. Возьми с собой.
Идите через коридор, вон тот. Там выход для актеров. Народу мало и прохладно, а ей это как раз сейчас и нужно. У тебя провод отошел, – я показал на левое ухо.
Сарад вправил контакт под шлем, сделал жест солдату и тот откачнувшись от колонны пошел первым.
А на помосте выступал Зидик.
Энергия – как нефть из буровой. Поставил же у кого-то жестикуляцию. Сумел найти учителя. Чиркнул, и бросил спичку в нефть:

Ты отдал меч центуриону
И лег прислушиваясь к плахе
Ты оказался тем десятым
Из тысяч что бежали в страхе,
Но ты ведь не бежал – ты бился.
Твой друг, а он тогда был рядом
Упрятал за приподнятой рукой лицо –
Наверно от тебя, и так невидней
Свой меч над головой
Лицом в плечо – вот так.
Все очень просто
Он был по счету лишь седьмым
“Ты не обижен я надеюсь –
центурион тебя спросил: –
что друг тебе палач?”
Ты не обижен.
А ведь как раз наоборот –
Твое оружие упрямо не лезет в ножны
Из-за крови,
А у него чисто пока что
Ведь он не резал, не рубил.
Но ты десятый. И лежишь,
И беззащитен словно море
Перед ножами килей кораблей –
“хорошее сравнение” и жалко
что передашь в аду скорей
чем здесь, сейчас, за миг до казни.
Да, – это децимация:
Меч с ужасом кричит-свистит –
В затылок, в кости – мимо подбородка
И ранит с непривычки землю
Своей зарезанной об твое горло чистотой.
Но голова ударившись виском с
На тело укороченною тенью
Успела проклясть гений Спартака,
Хотя –
Проклятый варвар выльет много крови
Из шей и шеек римского народа
Своей толпой топча весь полуостров
И оставляя трупы вдоль дороги
Проложенной по городам, садам, и виллам.
Зато уж завтра всаднический перстень
Сильнее будет обнимать свой меч
Как ты сегодня плаху обнимаешь
Чтоб убивать не римлян: а рабов,
И первый раб убит сегодня, –
В самом себе.

Еще продолжаю стоять за навесом, а Зидик по прежнему не уходит. Наслаждается всеми капилярами тела заслуженными аплодисментами. “И тот – второй уже выходит ждать оценок”.
Вдруг из-за спины, обернулся – и в лицо, из коридора-норы врезало визгом. Перемяло и перебило абсолютно все, потому что кричала маленькая девочка.
Сбив на этот звук двух рабочих у порога в коридор и еле вытащив на бегу пистолет – когда казалось вот нащупал, но снова выходило что через складку, и все таки везение – достал), заскочил в предательский тоннель различая как в другом конце, на фоне арочного света идет борьба – человек десять рубят-колят одного и крики: – Бей еще, – долетают в коротких перерывах визга. А девочка отдельно у стены. Вот кто-то без меча отскочил от общей кучи и сперва не зная что делать, схватил ее и затряс. “Сейчас догадается разбить об пол. Не может не догадаться…” Стены на бегу усиленно пытаются помочь – светлеют. Еще нельзя, – ствол послушно маячит впереди и сбоку. Людей внезапно разбросало музыкой. Остался человек посередине, заметил что детина размахнулся (вс же догадавшись) ребенком, еще сомневаясь об стену или об пол, подскочил и сзади снизу-вверх двумя руками всунул блестящее под лопатку.
С налету (теперь только меня заметили) – ударил во вновь бросившихся людей пистолет. Грохотом разбил об потолок и стены детский крик и полыхающий от Сарада (в шлеме – потому и жив) сжигающий все нервы рык. И стал быстро уменьшать количество стоящих на ногах. Пронесся кто-то сзади. Зидик. Голыми руками вцепился в одного. Сарад остался на месте прикрывая маленькую, и та кажется утихла почувствовав что это уже все.
Оружие и девочка молчат, осталась музыка. Вовсю кромсает все подряд, шевелит тела в темных лужах.
Подбежал еще один.
Сидинис одним ударом помог Зидику и неудовлетворенно огляделся.
Вдруг стало тихо.
Непроизвольно глянул на Сарада – он опускал от груди с кнопки руку, а другой снимал шлем.
А по коридору уже бежали люди; на враз забытом мною языке кричали что-то и мне и друг другу, склонялись над трупами, отдельных переворачивали лицом к свету.
У моих ног лежал пробитый в нескольких местах солдат Сарада. На мизинце кольцо с топазом. Такие люди встречаются реже чем драгоценные камни.
Сарад подошел, с уже открытым потным лицом, ведя одной рукой маленькую девочку (накидка-плащ разорвана, сама всхлипывает). Отошла от дяди и уткнувшись в мою руку заплакала. Сарад встал рядом.
– Они нас перепутали. Из-за шлема. Убить хотели разумеется тебя.
– Я вижу.
Ты знаешь хоть кого-нибудь из них?
– Пока не приглядывался, но по моему в какое-то знакомое лицо я дотянулся.
– Еще разберемся. И кто такие, и чего они хотели.
– Что хотели? – услышал и приподнявшись от трупа, выпрямился Сидинис: – Я тебе говорил и предупреждал …А ты к тому же ходишь слишком вольно.Грех не попробовать.
Маленькая потянула снизу. Нагибаюсь, присел, – показывает ручку и тихо плачет: – чуть ниже плеча глубокий порез. “Как это я сразу не заметил?”.
– Ну чтож, прекрасно.
Тогда я покажу сейчас всем что грех, а что не грех.
Сидинис. Сейчас вернись обратно, возьми Зидика собери кто есть из капитанов в зале и перекрой все выходы… Мы им покажем всем.
Эй там, тела не убирать.
Я щас устрою тут театр. Пускай все возвращаются через вот этот коридор и смотрят. А утром я извинюсь. Все, выполняй.
Капитан ушел, расталкивая встречных.
Он же действительно оказался прав.
Девочка стоит и мокнет кровью. Дотронулась до моей руки, заляпала, попробовала вытереть, но неудачно – только растерла неправильные пять полос.
– Сарад, дай чем-нибудь перемотать. Нет, не меня, – ее. А завтра этот коридор мы замуруем.



II

Масляные пятна – кровь цветов и лепестки плавают, плавают по воде теплого бассейна и дымок от тлеющего светильника чем-то приятным душит простой воздух и засыпающую от его запахов голову.
Этажом ниже кольцо площадки с деревьями (а высота ведь за две сотни метров) и по противоположной стене водит тень многопалой руки и в окне ей навстречу раскачивается ветка, и сознание лениво соображает на каком же я этаже. “Вот буду умирать – наверно тоже стану деревом”.
В шахте поднимается лифт – так медленно-медленнно и значит надо вылезать, надо одеваться. Сарад может ехать сюда только по одному делу.
"Ну я то - ладно. Я ненавидел детскую смерть всегда. Ну, а Сарад? Откуда в нем такая рьяность? Почему нам обоим наплевать на остальный выбрыки людских нервишек? Плевать на воровство, разбои, ссоры семейные - вплоть до убийств. Нам это по-боку... Надо бы с ним, конечно же, перебазарить "по-душам", что называется. Да только тема слишком скользкая от крови. И вообще. Во что подобный разговор на тему "Главных гос.приоритетов" может вылится? Вот то-то!.. В конце концов ведь это я придумал "переплавлять" детскую кровь - во взрослую. Искать и упреждать детоубийц. А он? Не будь меня... перевернул бы государство ради этого? А остальные взрослые? Они лишь любят сокрушаться. А чтобы что-то делать... Что-то действительно серьезное... Незнаю... Я бы с десяток взрослых жизней отдавал за одну детскую. Возможно эти мои "расценки" кто-то уже почувствовал? И заговор в театре не случайность?!"
Лифт железно хрупнул остановившись у начальника башенной охраны. “Пока узнает где я. Вполне успею”.
Кабина снова брякнув. Потянулась вверх.
И вот металлическое напряжение канатов вместе с лифтом замирает напротив ванного зала. Дверь открывается, Сарад говорит: “Поехали. Опять”. – и опускает замерший взгляд на подрагивания в бассейне пока со стола берется АПС, бронежилет и я вхожу в лифт.
Если честно –мне абсолютно наплевать. Что я не докупался, что у меня покрая кромка волос. Если честно – я всегда жду этих два-три раза в месяц (раньше – больше) случаев, и поэтому вот уже пол года мне плевать на все дела что остались там – наверху, когда мы едем с ним в одной кабине. И всегда спешим.
– Сорок лет. В доме два раба. С женой развелся.
Здесь, – показывает Сарад когда мы сворачиваем на одну из улиц.
Два человека уже стерегущих дом – необходимая предосторожность если я не успею; третий наблюдает с крыши соседнего здания.
Мы подходим, стоящий у ворот – навстречу. Тихо докладывает:
– Обычный случай. Купил ее набазаре. Попыток еще кажется не было.
Нужно ждать.
Нужно, если придется, и час и два и несколько суток – пока это единственное что я могу.
Со временем можно будет конечно позаглядывать еще кой-куда. На те же базары например, и не только ближних стран. Хиос – Делос – Путеолы – опять же Александрия – уж чего-чего, а маршрутов хватит. А там согласно замечательным, но очень осторожным планам. Можно ой как развернуться. Были бы деньги и желание. Умение разгадывать и различать есть. Деньги? Деньги если по быстрому разделаться с готами тоже найдутся. Вобще-то самый лучший вариант – китайский. Закрытый город в городе. Дети и воспитательницы по одну сторону стен – все остальные – по-другую. Хотя опять же нужны деньги. И новые законы конституции. А пока…
Внезапно человек с биноклем вскидывает руку.
– Приготовились.
Трое приготовились и достают мечи и один – пистолет.
Рука человека на здании резко дергается.
Едва ли не быстрей Сарад выбивает ворота и мы по каменным плитам несемся к дому. Еще один удар ногой в дверь. Я забегаю первым в темноту. В следующую комнату, мимо изумленного раба. – Дальше. Небольшой зал. Дрожит недоумевающее лицо стоящего посреди комнаты мужчины. Подскакиваю к перепуганной малышке. Уже снятую одежду накинул, прижал к ней и закрываю от того что должен видеть только мой затылок. За спиной пробегает Сарад и от правого плеча, заученно пробивает акинаком грудь стоящему человеку. Почему-то они почти всегда стоят и не пытаются бежать.
Из соседней комнаты выходит солдат:
– Кресло там в спальне – явно прокрустовского вида. А еще какие-то зажимы, инструменты, сам можешь взглянуть.
– Обойдусь. Одевай ее давай, и пойдем.


III

Девятнадцатая за три дня сигарета прикуривается, а последняя вместе с пачкой падает в мусорный ящик:
– Я к Сараду вниз схожу, вернусь может к обеду.
– Эй! Подожди!
Останавливаюсь.
– А покажи как ты дымом.
Приходится глубокой затяжкой исполнять девочкин каприз и затем после медленного выдоха в грудь собственному свитерусмотреть как ребенок с восхищением глядит на протяжные выкрутасы и цепляния белого дыма мне за плечи, шею и под подбородок.
Сарад оказался в камнеметном зале.
– Известия оттуда, – он протянул письмо.
“Значит пришли все таки…”
– Начинай подготовку и рассылай людей.
– А ты не прочтешь?
– Я и так знаю что в нем.
Он уходит вниз, а я с письмом поднимаюсь обратно.




У дверей тихо. Только слышно чирканье.
Приник осторожно к щели: – маленькая держит в ротике сигарету и испуганным огоньком пытается курить. По детски пробует втягивать дым и морщится. Подбежала к ящику и кидает пачку с зажатой внутрь противной сигаретой. Ах, не так. Подумала. Наклоняется и ложит еще раз, аккуратно в тот угол кудая бросал. Теперь я не замечу.
Девочка немного отошла от ящика и вздрогнула на открывшуюся дверь.
Нагло достаю новую пачку, улыбаюсь и сажусь в кресло. Она подошла, уперлась ручкой в чужое колено и залезает ко мне. Одной ножкой на сидение, другой не колеблясь выбирает качающуюся опору предупредительного колена. Увлеченный поиск за хозяйской спиной. Нашла. И трогает волосяной пучек на послушно заржавевшей голове.
Покорной неподвижностью вымаливаю несколько лишних прикасаний. Маленькая приподнимает сжатость чужих волос, приминает ее к уху, вторая ладошка – на простой обхват головы.
“Еще”, – но остаюсь тихо сидеть: – немым истекающим чем-то теплым истуканом, и не смею пошевелиться.
“Может не все разглядела?” Она пробует заглянуть за основание голой от волос шеи. Прижалась бочком к застывшей груди – я легонечко обнимаю. Маленькая слегка отстраняется, доверившись в таком положении хозяйским ладоням:
– И я хочу такое (ангелы, куда вам!). ты мне завяжешь так волосики?
Она уперлась и смотрит. Развести руки – упадет. Но маленькое тельце знает что ненасытный мучитель никогда такого не сделает и отталкивается еще больше.
Рот кажется уже может работать:
– Ты мне такая больше нравишься.
Она вывернулась и разбежавшись, кувыркнула свою обиду на постель. Отвернулась. Маленькие ступни носками – в обидевшую сторону. Подрагивающие возмущением ножки тоже вполне прекрасное зрелище, а она думает что меня наказала. Долго не выдерживает так лежать, села поджав ступни под себя, нагнула головку, изредка подглядывает – “пойти, что-ли, пожаловаться кукле?”
Все.
Комната.
Все так несовершенно.



IV


Всю ночь три слова с папируса пугающе бегали по снам: “ГОТЫ. ПЕРЕШЛИ БОЛОТА.”.
"Ну что же... В таком случае они нарвутся! Я, что ли зря штудировал историю? Крым! Или Таврида, как уместно говорить сейчас.... Сейчас... Слишком удобная позиция для контратак. Антивоенных! Сколько ублюдков разношерстных рвалось в Европу мимо Крыма? Штук двадцать-двадцать пять крупных "наездов" прорывалось. Всего за тысячу лет... А кто в любом из штурмом взятом городе страдает в первую очередь? Во-во! Некоторым взрослым телкам это похоже даже нравится. А детям?!!! Я слишком хорошо запомнил то что нашел после боспорцев в скифском лагере. В первую битву... Зараза! Ну уж теперь все будет по-другому. Черт! Мне иногда кажется, что я и в Антарктиде бы нашел себе занятие на эту тему..."



Постучали.
Стук требовательно ожидающий – когда позволю войти. В его тоне слышится что права на отрицательный ответ у меня нет. Очень-очень тонко ухмыляюсь. Стук ожидает. Вот кажется рука опять поднялась за дверью:
– Войди Сарад.
“Точно!”
– Пять кораблей из Танаиса. Атик с нефтью.
– А чего ты так нервничаешь? С нашей стороны все готово?
– Машины? – смутился Сарад: – Машины да, конечно. Я по другому поводу.
Он подошел к столу, вытащил пять свитков и бросил.
– Забавно. Готы научились писать и выслали ультиматум, и четыре копии для подстраховки?
– Это Атик привез. – серьезность на капитанском лице не исчезает.
– И что там?
– Это только часть. Скиф сказал что Нисохорм сейчас рассылает такие по всей стране.
Призывы ко всем танаисцам вернуться защищать родной полис. Ну, – он поднял голову: – теперь не смешно?
– То есть, капитанов? Мои лучшие части? У него там что, от страха крыша поехала?
Вся опасность прокрутилась за мгновенье:
– Значит так.
Возьмешь солдат сколько нужно и поедь – уйми его.
Если не получится мирно – не останавливайся ни перед чем.
– Но ведь…
– В Тане твоя сестра, а не моя.
Когда все сделаешь – подъедешь на северную крепость – встретимся там.
Да. И еще…
Свяжешься с Исидом – пусть ищет каналы для реализации пятидесяти тысяч единиц оружия.
– Хорошо. – Сарад пошел к двери, –
– Пятидесяти тысяч? – с недоумением повернулся обратно: –
А где мы столько возьмем? Что, какие-то неучтенные запасы?
Ожидание пока он сам догадается, немного затянулось.
– Нам его уже несут.
– А-а… – понимание похоже все таки опередило пояснение: –
Неужели их будет так много?
– Да, и это как минимум.
И передай софисту – корабли можно подгонять к Ольвии.
– Хорошо.
– Привет там Ирочке.