Любитель-2

III

Хорошо хоть сегодня погода наконец смилостивилась и устроила небольшое разнообразие двум глазам уткнувшимся сейчас в окно – вместо дождя пошел снег.
Повылазившая из тротуаров грязь все утро ловила и глотала его скользкими губами, медленно, но верно передавая настроение снега за метр до падения и жителям Таны. Они почему-то не могут радоваться этой смене удушающего мокрого дыхания погоды на теплый падающий снег.
И вся неделя прошла как во сне.
Разве что в понедельник была передышка – в паузу дождя отправляли на Боспор посольство. На следующий день, только успел переступить лагерный порог, как заморосило опять.
Из всего города только его архонт нормально и выглядит. То медленно расхаживает по комнате, то сядет на подлокотник кресла:
– За этот плодотворный месяц! Так ты не будешь?
Кисло морщусь.
Теперь остается только ждать, – Нисохорм вяло продолжает ковырять голубой опал на взятом в плен кубке: – Все прошло нормально. Доложили, что во дворце у Боспорца сейчас ежечасные советы – что с нами делать… Ты куда?
– Ноги затекли от твоих второй час тревог. Лучше скажи: царь выпустил корабль с моим капитаном из Пантикапея?
Архонт тоже подходит к столу-карте.
Его указательный палец проводит влажный след по отполированной поверхности камня от крупной точки столицы Боспора и не боясь утонуть, останавливается в Черном море:
– Сейчас Зидик находится примерно тут. Гонец прибыл сегодня ночью. Сказал что выехал прямо из гавани лишь убедившись, что судно отплыло.
– Так. – я смотрю как будто след от корабля – рассеивается поглощаемое тепло архонтовского пальца: – Значит первое дело сделано? Вот и прекрасно. Будем ждать Нисохорм.
Он кивает и снова тянется помучить сосуд с вином.
…При долгом глотке е6го глаза немного задерживаются на стене, горло последний раз дергается, но вопреки только что выпитому, взгляд не расплывается тупым коровьим прислушиванием вглубину себя, Нисохорм лишь улыбается:
– Слушай, у тебя как с планами на воскресенье?
По таким глазам трудно сразу догадаться что он задумал.
– Опять меня в баню думаешь затащить?
– Ну в принцыпе можно и в термы.
– Ага. Эту мысль тебе что, мое лицо подсказало?
Он кивает одновременно глазами и головой.
– Что? Действительно так плохо выгляжу?
Нисохорм выпрямляется:
– Конечно если бы я тебя не знал, то может и сказал бы что нормально. Но по моему, – он всмотрелся докторским взглядом: – ты немного устал. – сделал паузу: – Ну как, сходим?
Вот эта его не ко времени заботливость, с отдышкой после собственных слов, когда даже камни на подергивающихся кольцах менее ярко выполняют свою роль… – этого раньше не было.
– Ну ты чего молчишь?
“Ему бы самому – доктора….”
– Ни за что Нисохорм. Лучше поваляюсь дома.
– Ну ладно, ладно, с термами я настаивать не буду. Но почему сразу дома?, то есть в этой серой гостинице? Когда по моему тебе надо немного развлечься.
– И что ты предлагаешь?
– Ну что я могу предложить своему другу, – архонт больше по отечески чем по дружески улыбнулся – и вдруг мелькнуло: “а действительно, кем я ему учитывая нашу разницу представляюсь? – сыном или другом?” –
– …только свой дом конечно. – он улыбнулся снова, – возьми свою маленькую – она может поиграть с моим сынишкой, ну а мы с тобой отдохнем, если будут мешать рабы я их отошлю куда-нибудь. А?
Я гляжу нет, все-таки в дружеские глаза архонта; в поисках второго варианта отвожу в сторону – “а действительно, чем мне еще в воскресенье заниматься”, и соглашаюсь: – Хорошо. Жди к обеду. Может и подойдем, – и спешу оговориться на всякий случай: – Только я не обещаю.
Архонт захохотал:
– Все-все-все, ты уже это сделал. Утром же я пришлю за вами в гостиницу Андроника.
– Только не очень рано. Моя еще спать будет. Воскресенье же.
– Как скажешь. – согласился архонт: – Договорились.
А! Слушай. – встрепенулся он вдруг: – Я ведь ее позавчера видел…
– Кого?
– Да твою мелкую. Она тебе значит не говорила?
– Нет.
– Я зашел забирать из школы сына – ну по пути просто было. Она подбежала, так чуть не замучила.
“Она это умеет”.
– …И знаешь что меня спросила?
– Ну?
– А почему, говорит, ОН с тобой не пришел. Это о тебе значит.
– Что, прямо так и сказала?
– Ну что я, врать буду? – Нисохорм для убедительности покачнулся назад. Вино дало себя знать и архонту пришлось опереться на край стола.
– Ты действительно последнее время слишком занят своим лагерем. А она о тебе думает.
“Кажется пора делать перерыв…”
– Вот ненавижу эту твою усмешечку в потолок, и кивание – мол говори, говори Нисохорм.
– Ничего, я слушаю, продолжай…
– Ты бы как-то с этим разобрался, что-ли, я не знаю… – он справился хлопнув себя по боку – так тщательно подыскивая слова, что как тут не усмехнешься…: – А то морочишь голову и себе и ребенку. Как так можно?
Ты только вспомни ее в гавани.
“Ну опять начал…”
– Это когда провожали корабль? Твое сейчас шатание очень на него похоже.
– Все шутишь. А если бы не я – сам бы наверное и не догадался сходить за ней в школу – спасибо Андроник привел.
“Прятать от него вино в следующий раз, что-ли…”
– Ну Нисохорм…
– Просто больно было смотреть как она прибежала и к тебе бросилась. А ты видите ли не нашел смелости в открытую при всех ей обрадоваться. Конечно извини – тут не место для такого разговора и это я так…
– Я все помню архонт! “…и гавань, и девочку, и все свои сволочные поступки…”
– Не понимаю, как она тебя только выносит. – вернул в настоящее Нисохорм.
– Архонт!…
– Говорю – давай я найду тебе девушку – хорошую пару.
– К черту! К дьяволу! Пошли в школу! …Освежимся! Ты от вина, а я от тебя – умника заботливого.






Мимо часового: – Меня сегодня больше не будет, – он скользнул взглядом и обратно уставился в распростертый квадрат лагеря. Мимо групп людей по цветам формы густеющих вокруг капитанов – кое-где перемешанных отдыхающими от подходов солдатами – выходим из лагеря, и кивнув второму часовому – непонятно кто деревянней – застывший человек или копье в его руке – на параллельную с лагерем улицу.
– Тут пару кварталов, – Нисохорм легко щелкает пальцами: – Недалеко.
“Боже, я ведь действительно так ни разу у нее и не был. Ну сволочь проклятая…”
Мы идем вдоль то подкрашенных – (никак невозможно привыкнуть к таким сочетаниям цветов), то мимо наоборот: абсолютно отталкивающих серостью каменной кладки зданий. На последних частенько проступают надписи – либо в доме нет послушной руки раба, либо ленивый танаисец просто смирился – и так легче после очередной попойки хмельными глазами отличить по “родной” надписи свой дом от соседского.
В гавани дома тоже все одинаковые. И напрасно Нисохорм так завелся – я отлично все помню…
…в пристань плескало холодное море.
В тени судна – там где вода была поспокойней то стягивались, то разбирались несложившейся головоломкой еще хрупкие пластинки льдинок.
На пристани почти никого не было: несколько рабочих, два-три приятеля архонта, он, Зидик и подпрыгивающая, мешающая всем девочка.
Ребенок махал ручкой отплывающему кораблю.
Кто-то ей отозвался.
А потом. Уже вечером она попробовала, правда путано – по-детски в чем-то признаться:
– А ты знаешь, мы с мальчиками на гимнастике занимаемся совсем голыми.
– А разве после меня тебя этим испугаешь? – я кутался в кровати.
Маленькая снимала платьице и почему-то не соглашалась:
– Вчера учитель оставил меня после уроков как новенькую и учил читать.
– Ну правильно, – было непонятно к чему она клонит: – Это его работа. А тебе что, не нравится читать?
– Не я читала, он сам читал. – девочка попробовала скрыть свою нелюбовь к буквам: – Мне книжка не понравилась.
– Тебе не нравиться проза?
Она не поняла. Улеглась, доверчиво, как только во сне прижалась.
– Стихи нравятся больше?
– Да, стихи люблю больше.
– Ну тогда я сам с тобой буду заниматься чтением.
Но маленькая кажется осталась недовольна.
Вот сегодня и выясним как их там учат.
“Здесь, что-ли?” – тротуар под ногами истоптано оборвался.
– Сюда, – Нисохорм открывает высокую калитку, впускает меня первым и проходит сам.





По небольшому двору бегают дети.
Кидаются друг в друга наспех скомканными мокрыми снежками вырванными из редких сугробов.
Натренированный глаз отмечает редкие: на четыре броска – одно попадание в цель. Жидкие раны не смертельны и дети продолжают веселиться своим игрушечным дуэлям.
“Перемена. Жаль, что не урок гимнастики!”
А где же маленькая? Может в самом здании?
Нет. Вон она – …отбивается больше грязью чем снегом от двух нахальных мальчишек-ровесников …а сама – только в одном платье.
Ускользнула из-под трех залпов подряд. Подбежала к сугробу, подняла сжимая окоченевшими ладошками выливающийся из рук комочек, быстро размахнулась, бросила, …и вдруг увидела двух стоящих во дворе людей. Сразу все забыла.
Расплескивая быстрыми ножками небесную кашу, подлетела – в глазах опередившие слова слезинки:
– Привет, – …
В ответ успеваю поздороваться сфотографировавшими ребенка ресницами, –
…– а ты за мной пришел?
– Да. – протягиваю руку: – Ты рада?
Вместо ответа она хватает мой указательный палец и тащит, вызывая в детской войне заминку чрез всю площадку к школе: “посмотрите кто у меня есть. И как он меня слушается…”
– У нас сейчас последний урок. Ты останешься?
Путаясь и чуть не наступая тянущей к себе на урок ученице на пятки, отвечаю: – Разумеется, – и вхожу за ней в темный вход обучения греческим наукам.
В дверях сталкиваемся с лысым человеком с лицом Моны Лизы.
Постаревшая Мона здоровается через голову чужого с архонтом и сразу догадавшись по ребенку, со мной:
– Проходите, проходите. – и выглянув на улицу: – Де-ти! В класс.
Среди рассаживающихся мальчиков и девочек, маленькая подводит меня к своей парте:
– А я тут сижу. – и оставляя первый стул мне, садится на свободное место справа.
В детском шуме и криках последними входят учитель и архонт.
Нисохорм устраивается за последней партой, а Мона проходит вперед, к широкой доске.
– Начнем урок по истории старой Греции. – педагог говорит раскованно и властно. Сам архонт города и его строгий помощник ему не помеха.
Девочка дернула за руку и зашептала:
– Мы домой вместе пойдем?
Оглядывая затылки и профили учеников и учениц, киваю.
– Сегодня, – приступил к своей обязанности человек у доски: – мы поговорим об отношениях поздней Греции и раннего Рима. Затем нам надо будет усвоить черты сходства и различия между Римом Императорским и нашим собственным городом.
И в конце урока, – преподаватель повысил голос: – с которого вы все не будь меня тут охотно бы сбежали, мы перейдем к Малой Азии. К ее владыкам греческого, архаического…
“…пьяного и анархического…” – по моему никто не слушает.
Последний урок.
А тут еще два таких новеньких в классе на которых не может не коситься, хоть и старается, даже учитель – дети как бы невзначай оборачиваются если тот на них не смотрит, преподаватель в точке опоры своим словам на чьем-нибудь лице старается взглядом с одного на другое привязать к себе как можно больше пар глаз, но лишь перебегает за следующим, предыдуще пойманый норовит отбежать в сторону…
– На третьей парте! Не вертеться!…
Накрутив по классу еще несколько петель – раз от раза все быстрей, Мона Лиза вроде нащупала нить детского внимания к своей оскопленно-усредненной физиономии и уже почувствовав себя на своем месте тем, кем ему и полагается тут быть, начала наматывать клубок урока.
Видя учительскую увлеченность, маленькая полушепотом потянула снова:
– А гулять пойдем?
– Не разговаривать, – вдруг оборвал обманутый ревнитель дисциплины. Не сдержавшись, проскочил дальше: – сколько еще будет продолжаться этот шалтай-валяй-болтай? – и к ребенку: – Ты что, готова к уроку лучше других?
Выходи сюда.
– Ладно, потом. – девочка вскакивает.
Все дети оборачиваются, смотрят на нее. Разумеется и на меня.
Она проходит между рядами, ловко отбивает чью-то сунувшуюся было зацепить руку.
Остановилась и повернулась к классу, ожидая что скажет учитель.
– Расскажи нам о демократии греческих полисов.
– О демократии? – первоклассница врастяжку переспрашивает взрослое слово и через несколько безуспешных мгновений откопав в песочнице своей головы что-то на демократию похожее, просит: – А можно о царях?
– Можно. – учитель вынужден принять во внимание мое присутствие и согласиться: – В какой-то мере это тоже о демократии. Начинай.
– Из Плутарха, –
Маленькая сдвинула пятки, сложила ручки сзади и поясняюще коротко повернулась к преподавателю: – Это мне дома читали.
Обернулась обратно к классу.
Вдруг не зная как приступить отмахнулась от пряди волос, вложила левую ручку на место – за спину, и выпрямила головку:
– Из Плутарха…
Когда-то был такой царь – Пир Эпирский.
Учитель сразу оборвал: – Когда?
– Не знаю, давно. – и ребенок упрямо продолжает: –
Он был не простым человеком.
Вместо верхних зубов у него была одна сплошная кость.
Он был сильный.
Не с виду, – она останавливается и уверенно находит не очень определенное: – …а так.
Он воевал с самыми сильными странами. Римом, Грецией, Карфагеном. И всех побеждал. Он проиграл только когда Рим и Карфаген против него объединились.
Маленькая ученица рассказывает то что я ей читал и смотрит на меня. Рассказывает и сама упивается как на нее глядят с ее парты. Глазки просто сияют. Вытянулась. Платье спускается к коленкам, да так и остановилось на пол пути. Открытые ножки сжаты от сквозняка и волнения.
– …Однажды Пир был ранен. Друзья прямо посередине боя стали уводить его с поля. Один враг это увидел и через всех закричал Пиру что он трус. Тогда царь повернулся и пошел обратно, и никто из его солдатов не смог его остановить.
Он вышел на середину поля и увидел, что это ему кричал большой, огромный варвар. Варвар стоял и ждал его.
А Пир раненый подошел и разрубил его пополам, тот ничего не смог против царя сделать. – девочка на мгновенье запнулась:
– А еще у Пира была странная смерть. Когда он приносил животных в жертву, их головы упали в свою кровь и остались живые. (“Ну немного не так там было…”)
Но этот царь вошел в город. А там оказались враги. И в войске Пира были слоны. Они тоже вошли в город. Один слон сошел с ума и стал по улицам бегать. Тут Пира ранили и ему отрубили голову.
Маленькая перевела дух.
Посмотрела на класс, на меня, на учителя.
– Хорошо. – профессионально педагогическое лицо остается непроницаемым: – Садись.
Ребенок проходит на свое место и гордо хлопается рядом.
– Молодец. – моя рука ложится на ножку.
Девочка мельком оглядывает класс – “не видит ли кто?” и с удовольствием щипает покусившиеся пальцы.
Шепчу: – На нас все равно не смотрят.
Но ребенок неумолим: – “что будут, если заметят расспрашивать потом девочки”.
Учительские планы все равно сорваны и у доски отвечает урок какой-то пацан.
“Что-то о Риме, о преемниках Августа…”
Ни я ни она не слушаем. Ее оживление еще не прошло, хотя она это и скрывает маленькая, застыв рядом со своим осыпающимся трухой однообразной мечты соседом.
Сосед в отместку глядит по сторонам – на подружек, и не вытерпев, искоса возвращается на сидящее в вязаном платье собрание ложного внимания к уроку, чувство превосходства над другими детьми и абсолютно бесполезной через час гордости.
– Которая из них твоя подружка?
Край детского ротика приоткрывается:
– Ира? А вон – спиной.
Наискось через парту моему взгляду подставлена тоненькая шейка под короткой стрижкой и скуловой профиль подпертый скучающей рукой щеки.
“Ничего особенного вобщем”.
– Наконец-то, – выдыхает девочка.
Отвечающий ученик сел и учитель стал задавать упражнения на дом.
– Завтра выучить то-то, то-то, то-то…
Никто за исключением трех-четырех отличников похоже и не слушает.
Остальные уже загрохали партами, засобирались. Кое-кто даже успел дать подзатыльник приятелю и выскочить наружу.
Маленькая встает и тоже начинает складывать свои исцарапанные листики в сумку:
– Подержи. – она вдруг вытаскивает тяжелый железный обрубок из под стула и сует его во взрослые руки: – Это стрела.
– Я вижу. Откуда.
– Сегодня дядя возле школы утром встретил, подарил. Там буквы есть.
Приглядываюсь: “В самом деле”.
“ВЫЗЫВАЮЩИЙ СТРАХ – ПУСТЬ УМРЕТ. УДИВЛЯЮЩИЙ – ПУСТЬ УДИВЛЯЕТ”
– Хорошая чеканка. Аер подарил?
– Кто?
– Ну с крестиком?
– Да.
– Ну я ему устрою завтра. Кинь себе в сумку. Твой ведь подарок.
Подходит Нисохорм:
– С ним поговоришь? – в сторону педагога.
– Нет. –
Вижу как тот сквозь учеников уже приближается к нам и чуть сбавляю громкость: – Мне его рожа не нравится.
Маленькая конечно слышит.
Я же в полный голос:
– Ну мы пойдем, – и не глядя на подходящую вплотную лысую фигуру, продвигаюсь на выход увлекаемый отучившимся на сегодня ребенком.
Через школьный, истоптанный дворик.
Перед самым носом калитку открыл Андроник.
Две секунды на пустое хлопанье глазами:
– А-а… ты сам ее сегодня забираешь?
– Да.
Я показываю: – Ты иди. Там Нисохорм. – и выхожу с девочкой на улицу.
Закрывшаяся калитка обрывает за спиной освободившийся из под строгой опеки детский гам.
– Куда идем? – полураздетая ученица подскакивая и подпрыгивая – “отмучилась на сегодня” – нетерпеливо забегала глазками с меня на заманчивую дорогу.
– Домой конечно. Ты очень легко сегодня оделась, замерзнешь.
Она согласно поежилась и кивнув: “Я погреюсь?” – бегом сорвалась по грязному, хрустящему тротуару.
Стараясь наступать нога в ногу на ее следочки, двигаюсь следом.
Маленькая забегает шагов на десять вперед – к ближайшей луже. Незамерзшие оббегает и бежит мне навстречу. Стекло застывших быстрой ножкой суетливо пытается промять к моему приходу, а если я применяю хитрость и не смотря на протесты: “Это нечестно!” – прибавляю шагу, старается хотя бы проломить луже плоский череп.
Хлюпнула сандалией в грязь.
– Ну вот, допрыгалась. Уже ногу намочила.
Маленькая обернулась:
– А все равно не холодно.
– Все равно теперь пошли только домой, и без твоих штучек.
И девочка уже без пробежек и припрыжек пошла рядом.
“Вон поворот”, а дальше по уже заученной почти ежедневными переходами на “работу” пойдет знакомая комбинация улиц и в конце как приз танаисского лабиринта – гостиница. “Надо бы заказать старику устроить сегодня какую- нибудь вкуснятинку…”
– А мы с Андроником вот здесь проходим, – девочка вдруг дернулась в предпоследний переулок.
Но я уже не хочу ломать мысленного маршрута.
– В другой раз пойдем как ты захочешь. А сегодня по-моему. Ладно?
– Мимо лагеря? – пройдя мимо “не своего” ответвления дороги обрадовалась она.
– Да.
Еще два склеенных одной стеной дома, один – монументально одинокий, и поворот.
Ребенок вырвал ручку и опередив, выскочил первым:
– А вон твои.
В глазах приятно отпечатываются знакомые покривления солдатской улицы и я убеждаюсь – действительно:
Через дорогу справа, казармы сквозь промежуток входа-выхода выпускают арбалетчиков на обед.
– Может к тебе зайдем, – стонет маленькая.
– Простынешь. – отвечаю убежденно и она не настаивает.
– Тогда пошли за ними, – придумывает она.
Я делаю несколько шагов на середину улицы.
– Нет, – девочка тут же ломает “построение” и тянет на узкий тротуар под капающую морзянку крыш:
– …только чтобы они нас не увидели.
И я послушно делаю биссектрису к стене.
Идем сзади солдат – по тротуару.
Они метрах в сорока – по всей ширине улицы шагают вольным, неправильным строем.
Задние, согласно детскому плану и не думают поглядеть назад.
– И ка-ак это они тебя слушаются?
Сомнения такого рода оскорбительны и я заставляю себя ответить:
– Да почти так же как и ты. Только получше.
Арбалетчики входят в столовую.
Мы проходим мимо через пол минуты.
Теперь прямиком в гостиницу.


Двадцать три положенные на этот переход минуты оборвались ровно у нужного дома.
Через залапаный ногами и нетрезвыми руками вход проходим внутрь.
Из под стола, сразу узнав маленькую вошедшую, юркнула на кухню кошка.
С утра подметенный, еще чистый пол, а все остальное привычно знакомо – отгородка стойки, полки с глиняной посудой по стенам, еще два стола. Пустые стулья убраны в беззвучный ряд под окно – и без того нечестых посетителей последнее время нет совсем – Нисохорм постарался. Но хозяин не в обиде – архонт платит.
“Куда же подевался этот старик?”
Детские шажки уже застучали по ступенькам, и глядя снизу как вспыхивает до основания ножек короткое платье, быстро сожалею, что лестница не до неба.
“А, ладно, потом спущусь”. – ключи у меня и нужно поторапливаться следом: отпирать-пропускать-заходить- закрывать.




В комнате полный беспорядок.
Обстановка затянувшегося мятежа или погрома.
Уютно.
Школьница добавляет в эту жуткую мебелировку еще большей теплоты швырнув в сторону кресла (не попала!) – сперва сумку с книжками, а затем наугад не глядя, стянутый за мокрую макушку носочек.
Оглянулась: – “вот кто тут хозяин!”, разбежалась и прыгнула во второе кресло. Другой сдернутый носок миролюбиво и без всяких траекторий – на пол. Откинулась: “А что он будет делать?”
“Он” прошелся на середину комнаты. Потянулся – в груди хрустнуло. Посмотрел в окно. “Завтра я точно знаю что делать – пойдем к архонту в гости. Вечером, нет, лучше часа в два пойдем поедим”, – фантазия истощается.
– А Ирочка оказывается очень красивая девочка.
– Да? – маленькая от такого неожиданного признания “главное с чего бы это вдруг?” – взрывоопасно даже теряет слова.
– Она, она… ведь даже не повернулась ни разу. Ты не видел.
– Вот только у нее стрижка немного короткая. Ты ей так и скажи.
– Скажу. – девочка возмущенно перегибается через кресло к брошенным книжкам: – Сейчас, подожди, – Устраивает на коленях альбом и что-то там принимается карябать.
– Не смотри.
– И не думаю, – я жду посередине комнаты и от нечего делать смотрю то на шепчущую от вдохновения маленькую первоклассницу, то просто в окно.
– Ну вот!
– Уже? – подхожу и беру в руки уже выдранный и кое-как сложенный листок бумаги.
ПОСЫЛКА – написано сверху.
“Интересно” – разворачиваю и читаю.
ДУРАКИ НАЗЫВАЕТСА УСЫ? ГУБЫ НЕКРАСИВИ НОС ИШО НЕ КРАСИВЫЕ УШИ. “Точка – ты гляди– точку не забыла наляпать” –
ЛУБИ ИТ ИРА.
Дальше – сердце и глупая сломанная стрела посередине.
“Вот значит как…” Посылку запихиваю в карман – на память; на той неделе может быть в степи похвастаюсь перед кем-нибудь – перед Сидинисом например – какой у моей девочки прекрасный почерк.



IV

Степь штормит осенью:
Ветер зло рвет неподдающуюся зелень травы – не получается, и он с неподдельным отчаянием кидается на людей. По закрывающимся от него плечам, отупевшим от его надоедливости коленям (копейщики хитро спрятались от него по пояс за щитами), по кутающимся в обезумевшие паруса своих плащей всадникам.
А сверху – круглосуточное дежурство туч над головой.
Натоптанная утром по пути на полигон трава их видимо о чем-то предупредила – подозрительная густота отборных тучевых частей до сих пор правда не проронив ни капли, неумело прячется за холмами, (редкие, опасливые взгляды солдат на небо их не провоцируют) и более-менее светлый коридор из разложившихся вчера днем облаков над дорогой от места учений до самой Таны пока не спешит затянуться скользящей петлей дождя.
Небо будто играет с нами: то опустит мохнатый потолок чуть ли не на копья вышагивающей фаланги, то расслабит человеческие нервы уколовшимся откатом облаков за проступающие рифы одиночных птиц.
“Если не поторопимся…”
– Один против трех, что в Тану придем мокрыми, – вслух высказал мысль всей колонны Сидинис.
“Одно из двух: либо за такой прогноз я вырву каркающему капитану один язык, либо язык и руки, чья бурная жестикуляция – “вот правую даю на отсечение что дождя сегодня не будет” – склонили весь лагерь утром к выходу. Тоже – гидрометцентр мне нашелся”.
– Так подгони там фалангу. Чего они еле шаркают как восьмые сутки по болоту.
– Послушают они меня, – изрек законченный пессимист. С недоверием в очередной раз посмотрел на небо, но ускорил шаг и двинулся в начало колонны.
Люди устали, а измученная утром почти тысячей ног степь на вечерних переходах домой и впрямь не только в переносном смысле похожа на травное болото. После последних дождей особенно сегодня. Особенно для идущих в последних рядах.
Штурмовики опять проиграли и им приходится брести в самом хвосте отряда и добивать в грязь измолоченную “арбалетными” ногами траву, и путаться в черных стеблях, и проклинать своего удравшего вперед капитана.
Их возвышающимся над головами “гнилой” пехоты союзникам – коннице Фазода до зависти неувязаемо легче – будто и не проиграли тоже.
Неспешно двигаются параллельным курсом по ту сторону колонны – кони по не растоптанным буграм перешагивают только через неизбежность получасовой отсрочки перед теплым отдыхом в казарменных конюшнях. Всадники не поторапливают. Кое-кто даже переговаривается бросив вышагивания под собой к и так неизбежной конечной цели.
“Хотя на той стороне от ветра пожалуй холоднее” – дрож окоченевших рук фатально в десятый раз перехватывает, скрючивает, прижимает к телу края скифского плаща – единственную вещь на давно остывших плечах – моего согласия на дань местной одежде.
Целый день стояния, хождения и понуканий – “Подтянуть фланг, растянуть фланг, не сюда, туда, разойтись!” вдоль бестолковых войск: так и до весны ни черта ведь не научитесь.
Под конец больше стоял. “И это по такой пронизывающие холодине”. Безрадостно наблюдал на отступления-нападения частей. Чувствуя приближение коченеющих судорог столбняка, опять ходил и кричал. Для себя я все это стараюсь, что ли?
Сколько сил и человеческого тепла поглотила ненасытная степь на этот раз?
Пальцы со злобным упрямством снова перехватывают расплесканный по спине, ненавистный кусок слабой одежды.
“Паскудное ощущение…” Зло кожи внутри тела переплавляется в злорадство:
“Ничего! Полчаса, ну час, я еще помучаюсь, но потом… В несмываемой никакими дождями, ветрами и временем комнате, отыщу неизбежную кровать с детским теплом внутри (если девочки там не окажется – отдам последний на сегодня приказ) и отогреюсь. И уж тогда ничьей степной воле – пускай хоть зайдется в крике всех одуревших от зависти ко мне химер, не вытащить моих кутающихся и оттаивающих под маленьким тельцем ладоней”.
Злорадно скалюсь в специально ветерную сторону. Прищуренный из под подкошенных набок ресниц взгляд сразу подмечает нарушение строя.
“Незаметно” для командира, просочившись из штурмовых частей и в тоже время по возможности понезависимей в глазах собственных подчиненных, на ту сторону колонны продралась даже с учетом шлемных помех сразу узнаваемая фигура хрупкого варвара.
Атик обернулся: видна ли его выходка начальству – будто бы посмотрел со стороны на свою десятку, и пропал между всадниками.
“Тоже замерз”.
Я поискал глазами двух телохранителей Фазода – Атик вынырнул возле дяди уже сидя на лошади. О чем-то перебросился с ним парой фраз и повернув животное, быстро проломился по ту сторону всадников.
“К себе в лагерь поехал – греться”.
Нарушение дисциплины конечно, но делаю вид что не заметил: Атика разве исправить?
На том краю – во главе движения прибавили шагу – Сидинис все таки уговорил копейщиков: штурмовики как по команде заподнимали головы: “Долго еще?”, но четкость танаисских стен уже не мешают различать даже ставшие не более чем спицами на их фоне копья фаланги и солдаты без капитанских указаний сами подтянулись к арбалетчикам и поддержали новый темп.




Обтекаемый военным потоком, из колонны на мою сторону выбрался Сидинис. Остановился, поджидая.
На третьем десятке проплывающих мимо него шеренг оторвал взгляд от подошедшего вплотную, корчащегося под порывами командира:
– Эй! А вы чего? – заорал на вышедших на ходу помыть об траву ноги группку солдат: – Куда вылезли? А ну в строй!
Я прошел на несколько шагов вперед – накричавшийся Сидинис быстро догнал.
Последний поворот перед городом.
Обходя затянутую ржавой травой насыпь старой могилы, прямая колонны слегка выгнулась: ее выпуклый гребень стал быстро меняться проходящими войсками:
фаланга,
придавленные тяжелым оружием плечи арбалетчиков,
синие локти тяжелых штурмовиков.
– размашистые движения людей разряжаются в сырой воздух белыми похаркивающими от усталости выдохами. Шлемы арбалетчиков в мелких капельках – испарине уставшей сдерживать целый день дождь погоды.
Еще несколько шагов – мимо мокрого холма стали проходить последние подразделения и колонна снова стала видна вплоть до бледных в человеческом тумане копейщиков.
– Нам уже ворота открывают, что ли?
Приглядываюсь:
– Похоже.
На зеленовато серой толще танаисской стены двумя половинами дверей растворялся черный прямоугольник входа.
Мы выходим на финишную прямую.
И справа тоже оживляются: “неужели дойдем сухими?”
“Должны успеть!”… – стараясь не подставлять подбородок в ветер, еще раз проверяю по тучам: – “ну в крайнем случае намочит уже в городе… Атик интересно успеет к себе до дождя?”
– Сидинис?
– Да! – подставил затылок ветру темно-синий капитан.
– Скиф к себе уехал?
– Не знаю… – пару запинающихся метров он мнется: – Договаривались же… Вот варварская бестолочь.
Ухмыляюсь “штурмовым” уловкам:
– А ты бы отвлекающий маневр поправдоподобней бы делал.
Сидинис последний раз морщится:
– Мотать ему сегодня далековато придется. Они на днях всем лагерем перебрались на новые выпасы – подальше от города.
– До завтра вернется?
– Поклялся утром быть на занятиях, – Сидинис старается хоть как-то выгородить “варварскую бестолочь”: – А если опоздает, я сам при тебе с ним поговорю.
Усмехаюсь:
– А не при мне – в гостях у скифов ты тоже строго говоришь?
– В гостях? – он изумляется и вспоминает: – Ах да, но то чуть-чуть заехали однажды винца выпить. А ты откуда знаешь?
– От архонта. Это ведь он у нас всезнайка и шпион. – чем ближе к отдыху, тем настроение у меня все более улучшается и теплеет: – А то вы в старом лагере пили или в том куда Атик сейчас уехал.
– В старом конечно. –
Сидинис замолчал глядя на оставшийся до города степной отрезок пути, припоминая свои скифские выходные.
– И как там? – напоминаю я.
– Отлично оказывается устроились, – капитан приподнял голову: – Веришь? Прямо не по варварски отлично. Мне например по первому разу очень даже интересно было. А я к тому же в таких местах раньше не бывал… – он оглянулся на солдат: – Подходим. Подтянуться! – прохлюпал по внезапной луже, брезгливо обтер на ходу черную жижу и вдруг нагнулся, приподнял короткую стрелу: – Вот это да! Ты погляди-ка.
“Да, действительно забавно”:
– Похоже Аера работа?
– Именная. Но не сегодняшняя. Видишь, подржавела. На буквах – тут и тут. – Сидинис показал.
– Давно валялась. – я наблюдаю как растянувшиеся передние ряды начинают втекать и пропадать в Танаисе.
– Наверное это самая старая, что я видал. Их чаще всего скифы находят. Атик мне в лагере показывал. Хранят как талисманы. А Аер что… Выходит по утрам за стену и стреляет в степь не глядя. По одной истине на день.
– И что там сегодня?
– Сейчас. Грязнючая. – он обтер ржавую чеканку на металле: – Ага…
Приписывать всемогущему помошников – пусть и крылатых – значит сомневаться в его всемогуществе.
“Ничего себе апокрифист”…
Выдвинувшаяся перед нами из рядов спина капитана арбалетчиков уже начавшего входить со своими в ворота поймала общий взгляд двух говоривших.
– А я слыхал на стрелах и стихи встречаются…
– Бывает. – Сидинис кивнул и переключился на солдат.
Начало улицы вылезшее мощенным камнем за городские стены встретило нас сонными глазами трех легионеров подперевших спинами ворота, и втиснуло всей штурмовой массой в башню.
Тучи-короткий тунель-черный потолок-тучи.
На выходе Сидинис кивает знакомому охраннику.
– Фаланга! Арбалетчики! Отдыхать!
Победившая половина от капитанских окриков развалилась ожившими возгласами солдат, и стремительно пропуская проигравших вперед, суетливой толкотней отдельных группок начала заслуженно растаскивать грязь степных трофеев между домами, а на изгаженное место пристраиваться тяжелые штурмовые части.
– В лагерь, – скомандовал Аер, в затылки грохнуло прихваченным закрывшимися воротами последним куском степного воздуха и остатки войск рядами дождавшись руха предыдущих, двинулись по главной улице – сквозь дающих дорогу, отступающих на тротуары арбалетчиков сочувственно шутящих нам вслед.
– Тот часовой у башни твой знакомый?
Капитан надумал отвечать только ругнувшись: “Обещал своим сегодня дома быть пораньше”.
– Дружим с детства, – он зло плюнул себе под шаг: “вернулся!, пораньше!”
– А как сейчас?
– Да как? Здороваемся. А на большее нет времени – то я, то он на службе.
– Они на нас так смотрели… Всегда когда мы идем – смотрят…
Сидинис наконец усмехнулся:
– Я уже перестал обращать внимание, и ты перестань.
А вообще то правда; я тоже когда возвращаемся из степи боюсь последнее время – придем, а дверь нам не откроют.
– Даже твой товарищ?
Капитан невнятно пожал плечами:
– Разве что по старой дружбе.
Сидинис в который раз безадресно выругался, – я поежился и достал долгожданную пачку. Он проследил сигареты взглядом до кармана и лишь дождавшись чуда зажигалки, повернулся лицом:
– Что-то случилось с нашей Таной, – печально продолжил он прерванное: – Что-то случилось и мне это не нравиться.
– Ну пока что ничего не случилось, ободрительно затягиваюсь сигаретой.
– Но случиться? Это правда?
– Что Сидинис?
– То что наш отряд, – он понизил голос и посмотрел на солдат: – Отряд готовится к защите Таны от какого-то небывалого вторжения.
– А кто так говорит? – невозмутимо переспрашиваю в его ожидающее лицо.
От специально громко заданного вопроса Сидинис немного расслабился:
– Просто разговоры. – он отвернулся.
– Наверно непросто, если ты меня об этом спрашиваешь.
Капитан вздохнул.
– Нисохорм мне об этом говорил.
– А-аа, – протянул я многозначительно: – Ну Нисохорм толковый архонт, даром и кому подряд говорить не будет.
Сидинис думает и вдруг снова переходит на заговорщецкий тон: – Но ведь если…
– Не переживай, – я не поддерживаю его конспирации: – Это будет не скоро. Успеешь еще жениться и медовый месяц справить.
А – а! Фазод…
Подъехавший сзади всадник попридержал не укладывающееся в наши шаги животное и поехал медленнее.
– В лагерь, вместо племянника дежурить?
– Дежурить? – изумился скиф: – Нет. Я только на базар и обратно. А то жонки за глотку берут. Шуб у них на зиму нет. С пустыми руками в степь хоть не возвращайся.
– Сам виноват. – улыбнулся Сидинис: – Надо было раньше думать, когда женился.
Висящее скифское стремя покачивается на уровне моего пояса и вслед за движениями руки старого варвара поблескивает грязью то сзади, то выезжает чуть вперед.
– Да ладно. Сейчас поезжу, поищу что-нибудь.
– А когда освободишься то прямиком в лагерь.
– Это еще почему? – Фазод постарался сохранить исключительную спокойность.
– Да вот понимаешь – сегодня у Атика ночная смена, а он тебе разве не говорил?
– Это правда? – перелетел через меня вопрос всадника.
– К сожалению да. – Сидинис сочувственно развел руками: – Ничего не поделаешь.
– А ты ведь кажется дал Атику лошадь?
– Коня. Но он же мне ничего не говорил.
– Это ты сам с ним завтра выяснишь.
Со скоростью идущего рядом с двумя людьми коня, стали проплывать лавченки базара.
Фазод притормозил:
– Я больше не нужен?
Сидинис и одновременно со мной базарные лавки остановились тоже.
– Да ты не огорчайся. Считай это отдыхом от своих жонок.
– Ну хорошо, подменю. – конь угадывая настроение седока дернулся.
– Тогда до завтра.
Фазод с двух сторон пятками не ударил – пугнул черные бока и отъехал.
– Может тоже что-нибудь выбрать? – Сидинис посмотрел на противоположные лавки: – Дыню вон например…
– Дыня это хорошо. А мне домой пора.
Прощаюсь с нащупывающим деньги капитаном: “Дыни здесь действительно хорошие, но не носить же тяжести через весь город самому. Заставлю кого-нибудь” – …и иду вверх по улице дальше в полном одиночестве подыскивать этого “кого-нибудь” у себя в гостинице.





– Эй! Пещера! Есть кто дома?
Пустой зал всей своей паскудной обстановкой пустующей харчевни несколько секунд вслушивается в тишину, но так и не откликается на крик ничьим появлением.
– Кто-нибудь! Дело есть! На базар сходить!
“Куда они свои морды попрятали?, то от рабского мелькания в глазах рябит, то…”
Ожидающую тишину срывают с петель удары и дерганья запертой двери над головой: “Услышала! …Сейчас поднимусь, открою…”
– Второго этажа это не касается, – все же несколько внезапно обрывает подъем в начале лестницы и моргания полоски света в ее конце хриплый с недосыпу наверно голос. – Что за дело? – появление старого комнатосдатчика наполняет радостью.
– А, старый… это ты? А то я тебя сразу не заметил. Слушай, куда это все подевались? Прямо позвать некого…
Его щека нетерпеливо задергалась – идти досыпать.
– Так какое дело?
– Желтое и круглое. Дыню купить.
– Что?
– Тебя лично не заставляю – пошли кого-нибудь.
– О боги, как болит голова… – он запрокинул морду в потолок. –
Ты прекратишь стучать? – чуть опустил на снова загромыхавшую дверь. –
У тебя совесть есть? – с досадой осведомился, опустившись наконец до лица своего постояльца.
– Есть, есть. Весит чуть меньше чем дыня. Так сделаешь?
– Ладно-ладно. Только открой ты ей поскорей – а то с ума сведет этим стуканьем.
“Действительно поскорей” –
Ключ железным лязгом в два оборота называет замку пароль. Дверь настежь…
– Это ты кричал?, какая дыня?, я еще сегодня не мерялась, – покуда идет освобождение от красовок, чужие ручки вынимают из ножен скифский меч, и закрыв дверь, девочка прислоняется к одному из косяков.
“Опять за свое”…
Тяжелое оружие плашмя ложится на маленькую головку и слепым острием она выводит над макушкой белую отметку.
– Ну как?
Только оперевшись на стену, попеременно пятками об носки удается отделаться от обуви. “Пол – черт, холодный”. Чуть ли ни бегом заскакиваю на кровать.
Маленькая отходит от двери и приближается к месту несколько истеричного запрыгивания своего господина – отдать акинак.
– Я сегодня подросла? Ведь правда? – она доверительно забирается и садится рядом.
“Посмотрим…”
До нужной черточки: – “Когда дорастешь сюда, я так и быть, тебя отпущу” еще сантиметров тридцать; зато пониже – на уровне детского роста дверной косяк истерзан немилосердно – одна общая царапина в палец толщиной.
– Действительно, – белая отметка маленького нетерпения подрастает: – Растешь очень быстро. Но наверно не так быстро как хотелось бы.
Правда?
Она и сама видит сколько еще придется ждать и без всяких словесных вступлений бросившись всем тельцем валит зашедшего слишком уж далеко господина на подушку. Тепло любимых ладошек на шее, попытка стиснуть сильней, сильней… А дальше? – с интересом и без малейших признаков сопротивления искоса выглядываю из под придавивших ручек на ее сопение-сопление, на покрасневший вокруг губ открытый ротик со сползающей по языку, сглатываемой и все равно сползающей капелькой слюны. Такое разглядывание кажется не нравится, и на последнем глотающем усилии вялая башка вжимается лицом в подушку.
Еще несколько добивающих притискиваний и пока “Он” не пришел в себя, маленькая любительница-мучительница спрыгивает на пол.
Освобожденный, сперва вытягиваю из под себя спрятанное во время “драки” оружие, и снова принимаю полу-сидячее положение с которого был сбит.
“Любительница” – пишется воображаемым мелом на спине мучительницы.
Она проходит в свой личный детский уголок ей же самой и украшенный всякой наивной дрибиденью и чудесными штучками из моего арсенала.
Чего там только нет: подобранный на свалке во дворе сломанный стульчик, книги – в разной степени порванности, выкраденный с первого этажа у хозяйской кошки коврик, завявшие цветы и сухие травинки, изрисованные листики школьного альбома, какие-то камешки и монетки – вплоть до советских – чепуха конечно, но какая милая, любимая для некоторых хозяев чепуха.
В уголке чем-то увлеклись и притихли.
“А это еще что? Вон! Значит опять трогала” пластмассовый прямоугольник лежит у стены – на границе детской территории и “спальни” с выдернутыми из гнезда наушниками. “Наверно вешала на проводках очередную провинившуюся куклу”.
Я перекувыркнулся и стал ногами на пол по другую сторону кровати.
Маленькая настороженно оглянулась: “Может готовится вторжение?” – я только потянулся – она на всякий случай прикрыла какую-то тайну перед собой ладошками, я сел – “все равно ничего не увидел” – девочка успокоилась обратно – лишь оградила оторвавшейся от пола коленкой свое занятие в редко набросаных травинках – (единственное что успел заметить).
– Не уходи! – поправила кого-то стебельком у себя под ногами маленькая.
Немного подумав, вдруг бережно встала: правая ладошка полым холмиком сложенных пальцев прикрыла прижатую к груди левую что-то пряча, и стала медленно – боясь что-то там расплескать, приближаться к кровати.
– Хочешь, покажу что у меня есть? – подошла вплотную.
– Ну что там, – нехотя склоняюсь: – Небось дохлый махаон, который мне сегодня пол ночи спать не давал. Жалко я его утром не нашел. Надеюсь ты его придушила?
– Нет. – маленькая девочка отняла прикрывающую ладонь и сунула разжатую левую прямо в хозяйское лицо.
Мгновение, и меня скинуло, сбросило с кровати и отшвырнуло к дальней стене.
С усилием выдохнул набранный еще на постели воздух, заставил себя посмотреть на то что секунду назад было у самого носа и содрогнулся до коленей от отвращения.
Большая – на всю детскую ладонь гусеница, громадная, голая, зеленая с яркими синими полосами на трясущихся складках, отчетливый рот – я отвернулся во второй раз и с аккуратностью перебравшись взглядом по потолку, мучительно спустился к девочкиному лицу. Еле удержался как опытный скалолаз над бездной посмотреть и дальше вниз.
– Это мне Ира подарила, – словно извиняясь за мою реакцию еле выговорила маленькая.
– Спрячь! – я вернулся в хозяйскую норму.
– Ее зовут Эрис, – снова промямлила девочка.
– Хорошо, хорошо! Убери ее на место. Пусть Элис поспит.
– А я и принесла ее поспать в моей кроватке.
– Нет, не нужно. Пускай она полежит на полу. Только чтобы я на нее не наступил.
Маленькая повернулась укладывать Элис в “детской” на пучок травы.
Кажется начала убаюкивать.
Я возвращаюсь на так поспешно оставленное из-за зеленой гадости место:
– А утром когда я ушел, Элис где спала?
– Рядом со мной, – призналась девочка: – она же замерзла спать ночью на полу.
Я вспомнил шарящий по детской коже пальчиков элисовской черный рот и опять передернулся:
– И как тебе не противно держать эту дрянь на руках?
– Она не дрянь, – обернулась-отвернулась девочка и забормотала в пол: – Нет, ты не дрянь, ты красивая. Вот возьми травку. Не хочешь?
– Ирочка тебе ее навсегда подарила? – осторожно перебил я детскую колыбельную.
Маленькая вздрогнула и встала от убаюканной твари: – Нет. Завтра надо вернуть.
– Это хорошо. Передашь Ире спасибо и от меня.
Она вдруг улыбнулась: – А Ирин брат тоже ее не любит.
– А Ирочкина мама?
– А мама не знает. А то бы выкинула наверное.
– И правильно, значит завтра не забудь взять гусеницу в школу, ладно?
– Хорошо, – согласилась маленькая.
“И так весь на нервах, а тут еще Ирочкины подарки”.


V

Жизнь в Тане уже разошлась по домам и по улицам бродила последняя ночь простуженной меотидскими ветрами осени. Осенняя ночь, в которую как-то грустно смотреть на небо, смотреть на звезды, которых не видно в болоте из туч.
Из-за серого (ранним утром – зеленого) здания косо выглядывает столовая. Шумная за обедом да по утрам, когда прямо за завтраком вместе с капитанами планируется предстоящий день.
Мимо подвальных окон которые хозяин еще не успел подпереть изнутри черными снами потушенных свечей. Вряд ли там кто есть – от лагеря до столовой уже не встретилось ни одного человека в форме.
Мимо левого шага свет вдруг передернулся упавшей свечой и сразу из окна прям под ноги выпал крик.
“Значит все таки кто-то есть… И не дай бог мои…”
Навстречу следующим опрокидывающимся звукам бросился вниз – вбивая каждую четвертую ступеньку. “А-а черт. Так и есть.”
Два штурмовика отбиваются от трех гражданских и одного легионера. Оба спинами ко входу и у одного в руке тускло вспыхивает акинак стараясь пробиться сквозь лихорадочное сверкание легионерского меча.
Подскакиваю сзади, крутанул плечо, – да с разворота снизу-вверх полосонувшее железо заставило кишки сжаться в полоску. Лицо повернулось и Атик увидел кого он дурак подрезал.
Застыл с ужасом ожидая что я буду падать.
“А если бы не бронежилет…”
– Ну морда! – и отлетевшее лицо в секунду омертвило пальцы. Хотя несильно вроде и ударил: – Придурок!
И поскорей, пока не опомнился и не кинулся, оборачиваюсь ко второму – “тоже наш, но грек”.
– Из-за чего началось? – край глаза отмечает что скиф трясет головой и делает шаг вперед не убирая оружия.
– Да вот он, – на легионера: – понес на Атика. – торопясь затараторил солдат: – Спрашивал много ли у его кобылы от него скифских кентаврят.
“Кентаврят значит… Черт”. Скиф делает еще один шаг. Отворачиваюсь и специально подставляю спину идиоту Атику. Он конечно идиот, но гордый – сзади не рубанет. “Так, теперь этот…”
Судя по роже легионера выслушивать его вариант ссоры излишне.
Его рука успела взмахнуться до половины, а ее хозяин от удара в угол рта сложился пополам.
Теперь скиф не кинется – это точно! А в легионера уже вцепился товарищ и оттащил за другой стол. Усадил и принялся удерживать шопотом на ухо.
В перекошенной роже Атика злоба удивленная, но ничуть не убывающая. Это плохо. Он на секунду раньше всех повернул лицо ко входу…
С улицы послышался шум тормозящей колесницы, свет дернуло, головы свечей обжигающе попадали на грудь, выпрямились, и как минуту назад я, по ступенькам вниз слетел кто-то в одежде архонта.
– Боспорцы! – выдохнул: – режут скифский лагерь.
– Что?! –
Человек обезображенный собственными словами два раза выгнал из легких воздух, маска растворилась и дикий Нисохорм стал выплевывать слова:
– Боспорский посол уже на экстренном заседании городского Совета. Он говорит что скифы подрались в Тавриде с их союзниками – сарматами. И теперь они прибыли наказать варваров. Сейчас договариваются с Советом какую часть добычи выплатить Тане. Совет не против.
Вместе с послом прибыл мой человек, он все видел. Боспорцы прибыли на кораблях. Пехота соединилась с сарматской конницей и ударила по лагерю – договорил он уже шепотом.
Атик молча застыл, уставившись архонту в губы.
– А ты чего стоишь? – подхожу, схватил его за руку и подталкивая к выходу кричу чтоб до него дошло:
– Поднимай наших. Да да-ва-й! – пихаю в спину.
Вместе с Нисохормом быстрее следом – на улицу.
– Кажется мы слишком все ускорили, – архонт заглатывая холодный воздух задрожал от волнения: – Боспорцам это повод нам показать кто в степях хозяин, – подходим к колеснице и он вдруг сомневается: – Мы не торопимся с войсками? Может подождем?
Но до весны другого раза не будет.
– Нет Нисохорм, – ставлю ногу на колесницу – “проклятый меч, никак не могу привыкнуть”: – Нет.
“Давай Нисохорм. Ты не любишь принимать решения, но присоединяясь вторым, поддержишь любую авантюру”.
– Ладно. Тогда я к старым частям, где мне доверяют.
– А мне оставь колесницу.
У меня натянутые отношения с животными.
Он подавил вопросы – нет времени, развернулся, как-то неуклюже дернул плащом и махнув рукой быстро зашагал в другую часть города.
“Теперь быстрее…”
– Разворачивай к главному входу, – приказываю вскакивая на колесницу и нащупывая выемку для ног.
Лошади отдавив правым колесом тротуар, развернулись и недовольно храпя под хлещущими приказами возницы сразу погнали стараясь поскорее слить отдельные рывки в чистый галоп.
– Быстрее! – ору вцепившись в поручень и стараясь не соскальзывать ногами к мелькающему краю.
Дома с криком на стенах бросились за спину: быстрее, быстрее; изредка пересекаясь черточками встречных улиц, – то пугая на узких местах своим опасным приближением, а то через несколько животных рывков вновь расплываясь в стороны. И вдруг с размаху налетев на башню, остановились.
– Открыть ворота.
Меня узнают и со скрипом впускают в глаз подскакавшей лошади Атика воротный кусок степи.
– Дядьку встретил. Он поднимет.
– Возвращайся, сам поторопи Фазода, а я в степь.
Колесница вырвалась за городские стены и понеслась в темноте ломая выскакивающий навстречу кустарник. Пару раз вслепую виляя на склонах чуть не переворачивались. Сперва наехали на старый скифский лагерь. – Дурак! Давай в новый!…
Когда облизанная ветром до локтя рука перестала чувствоваться “это” стало видно.
“Лучше бы не становилось. Лучше бы не видеть”.
Сарматы на конях пляшут между пылающих повозок и шатров. А две трети боспорской пехоты встало кольцом вокруг лагеря, остальные ловят и вяжут пленников.
Некоторые сарматы спешились и с арканами гоняются за людьми и каждую секунду то тут то там блеск мечей в кровь срезается об тех кого лень вязать.
На шлеме опустил бронестекло. Возница обернулся что-то сказать и отшатнулся увидев вместо лица серебрянную поверхность. Соскользнул взглядом за спину и исправляясь нервно показал рукой. Фазод и Атик подводили конницу.
Оба подскакали к колеснице.
– Фазод, ударь по пехоте, пусть выйдут и отступи.
Его лошадь было рванулась.
– Отступи. Ты понял?
Там еще есть живые.
Кивнули почему-то оба и отъехали.
Фазод отрывисто выкрикивает. Пол колесницы мелко тряхнуло. И отряд делясь на две части понесся к неестественному в этой ночи свету.
Вырвались из темноты.
Их заметили.
Меньшая группа – лучники проскакала вдоль быстро трескающегося кольца боспорских пехотинцев. Те засуетились, стараясь сбиться в спасительные железные квадраты. А большая обошла лагерь полукругом и выманивая сарматов принялась отчаянно уходить обратно в темноту. “Кажется удалось им показать что это только скифская атака…”
Темная масса нашей конницы круто развернулась и пошла на сарматскую в лоб.
Те на миг смешались, но затем сами ринулись со своей варварской тактикой.
Вытянулись полумесяцем. Двести метров. Сто. Семьдесят …и – их центр идет дальше, правда заметно притормаживая, а оба фланга (с щелчком ночной линзы) уже дергаются агониями раненых людей и коней, там где их встретил арбалетный залп.
Смена оружия на шестеперы и мечи. Удар ближнего боя. Удар всей тяжестью.
…И наконец увидел – первый скифский всадник выбрался из покалеченной гущи и помчался. Далеко обходя боспорские прямоугольники – в мою сторону.
Атик подскакал когда из Таны подходила первая сотня пехоты.
Подбегали капитаны.
– Людей подвести ближе к лагерю и строиться. – бросились по своим частям.
Сидинис остается на месте:
– У моих ребят там, – он махнул рукой: – много знакомых. Могут не пойти.
– Знакомых боспорцев или скифов?
– Не кричи, говорю как есть.
– Ты слышал? Атик!
– Я здесь…
– Возьми свою десятку и Сидиниса и ударь по тем скотам у лагеря. И прошу тебя, продержись три минуты (черт, какие минуты). Вобщем, не умирай подольше.
Они вышли горсточкой вперед шеренг. До противника – две сотни шагов. Двинулись.
Ближе, ближе.
Дотронулись до боевых порядков врага и стали медленно вгрызаться внутрь.
– Что такое? – яростный Мидоний выскочил из рядов и как сумасшедший стал орать на трех копейщиков что пробовали запихнуть его обратно в строй, вырвался и тыкая рукой то на ушедших, то на оставшихся, забегал глазами: кто отдал такой приказ. Увидел приказавшего и бросился навстречу с перекошенным лицом.
Усилители под бронежилетом приготовились. “Теперь даже дыхание – на больше не щадящий слух режим.”
РазДваТри:
– Вперед!
Последний слог был затоптан двинувшимися войсками.
Одновременно – в ту же мить дрогнули боспрорцы. “Что-то быстро”.
Все разъяснилось когда из их передних рядов навстречу нашим стали выпадать люди с пробитыми затылками.
Скифская конница растерзав по степи куски сарматов, начала прижимать пехоту на копья фаланги.
Начавшийся двусторонний бой уже через десять минут превращается в двустороннее избиение. Показываю вознице в то место куда углубился Атик:
– Давай туда.
Приказ наверное услышала вся степь.
Наши расступились и прыжком в передние ряды колесница оставляется сзади. Пистолет под бронежилетом – рука с ужасом остановилась – “уже не достать”. Вскользь расширенных глаз ударила в плечо, отскочила и впилась в локоть рядомстоящего стрела. Выпрямляясь от толчка – “вот они!” – быстрее меч и не геройствовать.
…Крики через шлем тупые, а лица сквозь границу линзы – красно-черные.
Стиснул зубы. Справа из красной неразберихи вылетело яркое пятно чужого лица. Мелькнуло пятно поменьше – руки – только с блестящим продолжением оружия.
Шаг быстрее удара… – и полоснул по бледному силуэту плеча и яркая полоска не успевшая прикрыться затмением щита вспыхнула вертикальным восходом крови. Боспорец наклонился и опрокинулся угасать в темноту.
Теперь в ритме опережать удары сквозь, вопреки тесноте, рубя ее, пропуская и делая шаг: – сечь!
Сечь, когда не надо разбивать щиты и отбивать оружие врага, а рубить прямо по нему. И он это знает вместе с тобой. Он пока еще живой. Но все таки труп. Безсмертных не бывает… Или…
Вон впереди Атик. Жив.



Когда все закончилось, он ходил по сожженному лагерю с таким лицом, что подходить явно не стоило.
Мокро светало.
По степи, пугая просыпающиеся травы бродили продрогшие сны.
Не обратив внимания на мою торчащую над степью неподвижность, в нескольких шагах какая-то птица перебежала тропу. Ныряя в лабиринтах травы, она на секунду выглядывала, ловко раздвигала стебельки и клювастой мышкой бежала дальше – (я обогнал ее взглядом) – в сторону свернувшегося на земле человека.
Человек шевельнулся. Птичка дернулась и опять с короткими остановками побежала к спящему. Скакнула на ветку и замерла…
Ее чудо – ненаучившийся за лето летать птенец валялся раздавленный.
Птица прыгнула на голое плечо и крикнула на всю степь. Спящий вскинулся, высоко подбросив перепуганный серый комочек и сел, ничего не понимая.
Подумав, встал. И не спеша пошел искать своих, шаркая по траве, внимательно и с каким-то интересом глядя себе под ноги.




Теперь можно побыть одному.
Никого нет. И наши и боспорцы кто мертвецки уснув, кто уснув мертвецом, остались там – за спиной.
“Хорошо бы тоже где-нибудь упасть”.
Мимо недостроенного загона для скота, мокрых досок, по которым топчется, скользит, забытая корова.
Подальше отсюда – в степь.
По скользким волнам заросших рытвин.
Правой ногой ступил как в островок – в уже начавшую заростать рану прошлогоднего костра. И вдруг едва успел – выгребная яма.
Чуть не соскользнув в эту вонь, поднялся.
Вчерашний дождь наполнил ее до половины. В воде лицом вниз плавал ребенок, а вокруг – белые трупы глистов.
“Скорее”.
Поднял стекло еле успев глотнуть холодного воздуха.
Надо отойти, но нервы холодом по коже косятся на яму.
Путаясь в траве побрел обратно.




Навстречу, откуда-то меня заметив Аер и архонт Нисохом. Спешит. “А сам же должен быть в Танаисе”.
– Что в городе? – спрашиваю и одновременно стараюсь раздавить только что увиденное по самым своим глубинам. У архонта через выжженное пятно на плече видна рука: – Так что?
– Сейчас. – Нисохорм выдохнул-вздохнул: – Только ты уехал, глава городского Совета и посол были мной арестованы. Посол покончил с собой. Второй, если надо покончит тоже. Лишь одна воинская часть выступила против, но и она сегодня рано утром сдалась. Город наш. И я сразу сюда.
Как тут? Я видел пленных. Что думаешь делать? – обрисовав и доложив картину, архонт не отводит глаз. А Аеру рядом кажется вообще неинтересно.
Но в воздухе чем-то пахнет…
Вырвал из этого запаха семь букв и выдохнул до головокружения:
– Рас – черчу в воздухе: – пять.
– Как-как?
“Пойди посмотри сам “как”, туда где я сейчас был”, – непроизвольно мотнул головой в “ту” сторону, опустил глаза, нашкреб сил, поднял:
– Рас-пять! – жест повторяется и лишь тут замечаю что говорю по-русски. Но по Нисохорму понял, что он понял.
– Зачем же так?
– А мне так хочется. – способность думать и по-гречески вернулась, но чувствую что надо дать поблажку:
– Из пленных я думаю человек пять надо отправить на Боспор. А остальных…
Все…
Капитан. Выполняйте приказ.
Аер отошел на несколько шагов. Заметил что-то в траве, нагнулся, и охнув только тут давшим себя знать сломанным ребром, выпрямился. В руке – короткая стрела – прибивать к крестам вместо гвоздей.
“Забавно, если гвозди будут с буквами”.
Нисохорм повернулся на этот приглушенный вскрик и убедившись что фигура удаляется, обернулся обратно:
– Ну как?
– Что как?
– Ты применял свое…
– Оружие?
– Да.
– Нет!
– Совсем?
– И так управились.
– Ну может так и лучше. – архонт задумчиво потер прожженное место: – Тем неожиданнее для Боспора станет следущая встреча. – он поморщился, отогнул ткань, глянул туда, еще раз поморщился и перевел взгляд в степь:
– Теперь, когда я стал первым человеком в городе, я могу официально передать тебе отряд. О Боспоре поговорим потом.
Когда думаешь выступать?
“Как управимся”. – зло подумало уже принятое решение. А вслух: – В полдень.




В полдень потеплело и войска построившись, зашагали прочь – к Танаису. Всадники, пехота медленно уходили. Разглядывая в белых клочьях позднего утра сорок пять диких крестов с прибитыми к ним стрелами телами, стоявших на месте бывшего скифского лагеря и ровными промежутками постепенно терявшихся над туманной степью.





Маленький вопросик – “Где ты был?” увидев меня, мою обгоревшую одежду так и остался невыговоренным.
Опомнившись, девочка ухватила меня за руку и потащила в комнату. Забывая буквы, заспешила скороговоркой:
– Тут так страшно было ночью. По городу люди бегали. А тебя не было. – склонила головку чуть набок и укоризненно смотрит.
– Больше не будут бегать.
Вон видишь, – я показываю в окно: – На улице три солдата в синей форме?
“Да”.
“Это они нас охраняют”.
Отхожу и падаю на кровать. Чувствую что любопытство ребенка не удовлетворено.
“А расскажи где ты был. Дрался?”
“Расскажу если поцелуешь”.
“Нет”. – головка коротко взмахнув, гордо выпрямляется: – “Ты опять начнешь” – и через секунду жалобно стонет: – “Ну расскажи”.
Делаю вид что не обращаю внимания и специально медленно расстегиваю бронежилет.
“Ой, что это у тебя?” – ручка тянется, но боится дотронутся к груди рядом с плечом, куда ударило боспорское копье.
“Прикоснись!”
“Тебе будет больно”.
“Разве от тебя может быть больно? От моей маленькой мне всегда только приятно”.
“Тебя хотели убить?”
“Не знаю. Наверно”.
“И что ты ему сделал? Ну, говори”.
“Ничего”.
“Как?”
“Его убил кто-то другой. Отрубил руку вместе с плечом. Какой-то Саат, что-ли. Из нашего города”.
“Похоже как ириного брата зовут… А где вы дрались?” – ребенок упорно хочет доделать то что не удалось боспорцу.
“В степи. Там. За городом”. – ноги уже засыпают. Затягиваю их к себе на кровать. Еще несколько последних толчков, и я на подушке – на середине кровати.
“Так поцелуешь?”
“Сейчас не хочу. Может когда спать будешь”.
“Врешь ты все”.
“Нет!” – будь на пару веков позже и она бы закрестилась.
“Ладно, забирайся”. – она послушно залазит на кровать, усаживается подогнув ножки ко мне лицом. Вот захотелось чуть поудобнее – колени на мгновенье разбрелись в сторону – и мне все видно.
“Нет. Ложись головой сюда, на грудь”.
“Так ведь…”
Но я прижимаю ее к себе и волосики ничуть не больно щекочут плечо и здоровенный синяк. И маленькая послушно оставляет легкую тяжесть на месте. И только тихонько что-то бормочет моей руке уже задремавшей у нее во впадинке живота.