Канун Рождества Александру Толкачеву

Снега как кот наплакал. Переговоры зашли в тупик
насчет всего в алфавитном порядке. Время пик
провоцирует плебс на дичайшие беспорядки.
Киев, как сонная курица, где-то часам к восьми.
Дефицит фонарей. Теплых квартир. Увы, с оси
сошло правительство, снова играя в прятки.

Голод по Кьеркегору перебивает любую страсть
к нынешним идеалам. Пью для того, чтоб пасть
перед собою, но никогда пред другими.
Доев картошку, рифмую «гарнир» с королевским «пир»,
чтоб как-то глубже воспринять этот всеядный мир,
его другое во сне памятуя имя.

Погода решает, куда пойти тебе или мне,
лучше уехать на запад, нежель летать во сне
в небе родном, пускай даже в самом чистом.
Читая, книгу за книгой, накапливается жирок
знаний, боли за свой уголок. Даю зарок
законопослушной быть, прежде чем анархисткой.

Люблю себя скорее из уваженья к другим,
тем, что пали за то, что намного лучше глухим
быть в этом мире, чем откликаться на голос,
подающий надежду в области освоения неба, земли,
где не родится рожь и свекла, но зреют мечты в пыли,
рождая в газете очередную новость.

Рождество на носу. В хлеву, где Мария родит Христа,
полно журналистов, зевак, репортеров не меньше ста
со всех уголков, со всего порочного круга.
Дымится пирог в перспективе. Стекает слезой вино
В водопровод желудка. Санузел влачит говно.
Каждой вещи, видимо, выдано по заслугам.

Мозг обливается потом от мысли «туда нельзя,
поскольку там уже побывали мои друзья»,
но, если по правде, то недруги и не больше.
Зову в свидетели Бога, поскольку друзья в плену
новых мелодий, стилей, идущих, увы, ко дну,
поскольку дорога вверх по времени дольше.

Люблю одиночество, но не люблю цветов,
срезанных утром. Шляпа по цвету плаща-пальто
напоминает лояльность того же хохла в натуре,
решившего занять себя чем-то вроде чистки сапог
вместо чистки зубов. По состоянью ног
можно предугадать украинскую культуру.

Рождество на носу. К концу света тоже рукой подать.
Отовсюду пахнет горелым. Ей-богу, ни дать ни взять,
Что-то вроде спектакля с ужасною подоплекой.
Жить не хочется к вечеру, но принимая всерьез
То же желанье ближнего, хочешь дойти до слез,
Чтобы войти в историю пусть даже со лженамеком.

Апокалипсис очень близко. Его не спутать ни с чем.
Сплю по десять часов, но только лишь два раза ем,
сон намного важнее, нежели пищеваренье.
Люблю беспрестанно кого-то, теряюсь в лесу страстей,
в толпе некрещеных сограждан, плохих ожидая вестей
с поля брани, с места столпотворенья.

Двадцатым веком сказано все, но уходя,
он почему-то просит прощенья. В пути сойдя
где-нибудь за границей, все же хочешь своей отчизны,
вспомнив с любовью свой ненавистный, постылый дом,
похожий на скверную повесть, на сорок девятый том
собрания сочинений такой же паршивой жизни.

Что это было, сон или жизнь? Наверняка
тень от того и другого, выверты сквозняка
в области мозга, которому все ж перечить
мне не советует Икс. Но поскольку он правит всем
по какому-то глупому правилу столь примитивных схем,
то я уповаю хотя б на возможность речи

все исправить посредством глубоких прекрасных фраз,
начиная с дефекта плеча до невольно ослепших глаз
от чреватой болезнью сногсшибательной вещи.
Развращенная опытом жизни, я нахожу себя
более правильной в том, что порочит тебя
и что составляет всю подноготную трещин.