Частная жизнь

Вечером понимаешь, насколько ты стал другим
по отношенью к солнцу, ушедшему, как вор за угол,
наверное, стать в этот час совершенно нагим
совсем не страшно, но чем-то все же напуган
мой рассудок, сошедший с ума, с колеи, с оси,
что нагое воспринимается, как музейная редкость,
собравшая толпы. Недаром мудрость гласит,
что восприятие правды внушало когда-то предкам
дикий ужас. Я выхожу во двор,
в темноте различая неясные силуэты
битком набитых людьми домов, сор
ветвей и листьев в тотальной ржавчине лета,
что приходят в негодность за неименьем сил
бороться с осенью. Как хорошо напиться
в это время где-нибудь в баре, где говор мил
даже последней шлюхи, нашедшей в лицах
свое отраженье. Как хорошо с теплом,
исходящих от тел, пропитанных алкоголем,
сдружиться, как будто с собакой соседа, ослом
Апулея, как хорошо от неясной боли
где-то в области сердца принять от чужой руки,
дружащей чаще всего с закадычным жестом,
полный бокал портвейна, как страстный порыв строки
какого-нибудь бедняги, живущего с анапестом
в неразрывном браке, как хорошо уйти
с чувством признания за это благодеянье
снова в ночную тьму, рассуждая в пути
о стадности как о средстве надежного выживанья
в этом мире, как будто что-то другое есть
помимо этого, как хорошо забраться
в собственную постель, не замечая спесь
всего остального в квартире меблированного братства.
Но приходит утро, как час расплаты с ростовщиком,
берущим намного больше, чем ты был должен,
плывет квартира в винных парах и дом,
словно корабль, шатается, касаясь кожей
раннего воздуха. Совершенно другой порыв
уже владеет тобой. О боже, скорее в ванну,
чтобы раскрыть наконец своими губами нарыв,
потечет из которого содержимое вчерашней раны.
Как это было давно. Наверное, полста лет,
а может и больше, если считать минуты
разбухшими почками декоративных ветл
над таким же декоративным озером, в котором ныряют утки.
Но это было. Какой-то город и дом
Без имени, но с устойчивым запахом моли
И каким-то порочным желаньем совершенно во всем
Довести жильца своего до подобной роли.