Безумие

Я снова начинаю непродолжительное, но вполне динамичное отчуждение реальности от сознания.
Всполохи… всполохи… всполохи… всполохи… сколь угодно долго, сколь угодно медленно могу я вглядываться в линию горизонта и не слышать своего внутреннего голоса. Больно становится так же неожиданно, как и холодно. Вечер проходит. Тусклые светильники опрокидывают свои телеса на пол. Свечи не загораются.
Не загораются свечи… как же так? Как это возможно – смотреть и слышать одновременно. Дышать, вдыхать, чувствовать и выдыхать то, что осталось. Вот так вопрос. Если бы мне было дано знать себя, я бы не тратил понапрасну время. Выворот, как изнанка – всего лишь оплошность. Лошади не спят. Я помню как они храпят в стойле и машут хвостами. Ветер не дует с востока, не дует с запада – ветер не силится понять, с какой стороны его больше нет. Я храню в своём носовом платке моё детство.
Как же так можно – остановиться и просто стоять? Разве в этом нет доли иронии над самим же собой? В каждом смехе по слезе радости, в каждом плаче по улыбке отчаяния. Я много рисую. Постоянно. Асфальт. Стены домов. Крыши. Я рисую на крышах. Рисую полосы, каждая из которых настолько близка друг другу, что они переговариваются. Я почти гений. Я почти бог. Я почти само почти.
Кто угодно может оказаться в окнах. Главное не знать, зачем они там. Если никого не ждешь, кто-нибудь обязательно не придёт. Во всём надо проявлять осторожность, особенно если стоишь посреди улицы, посреди асфальта, посреди полос, а свечи не горят, и всё что происходит вокруг – как бы наизнанку, как бы с востока, а на самом деле – просто детство. Мама, разве тебе не было больно?