Мысли жуются резинкою жвачки

Мысли жуются резинкою жвачки
На челюстях изможденных извилин,
Хочется вымыть свой мозг перепачканный,
Нервы тоскливо волынкой завыли.

Бьется инстинкт неосознанной злобности,
Рожи прохожим само собой строятся,
На языке ежатся колкости,
Да миролюбие загнанно пятится.

Самообрыглость брезгливою маской
Тело покрыла болезненной слизью,
Дабы покончить с лживою лаской
Зреет желанье толпе бросить вызов:

"Что отхватили мерзавцы - не нравится?!
Вот я какой неприятный в общении!
Я многослойный! Я вам не пицца,
Что б улыбаться в холодном безвременье!"

Как же вы эдак меня искалечили?
Я же был чистый, я думал о вечном.
Нынче ж слоняюсь серостью меченный -
Попробуй, останься средь вас человечным.

И не надо пытаться мне гриву разгладить,
Вы хоть вытрете плешь у меня на затылке,
Но в душу нельзя жизнерадостно гадить,
Что б потом искупать в искупленье в бутылке.

Да, я не влезу в бутылку, что б душа не болела,
И запомните это раз и навечно,
Я не лезу в бутылку, просто осточертело,
Я и так в дерьме уж по самые плечи.

Я и так уже в нем по самые гланды
Иль по кончики вставших дыбом волос,
Седеющих от ваших дешевых гарантов
Сладкой жизни лишенной черных полос.

Ваша ж анестезия в печенках,
Как же мне надоели эти пьяные рожи,
Я не тот уж доверчивый милый мальчонка,
Каким я пришел в этот мир непогожий.

Я хотел примирить даже черное с белым,
Взмешав на палитре красок месиво в полдень,
Каюсь, я был тогда абсолютно не зрелым,
Я в любую погоду был добр не по моде.

Но теперь я другой – научился кусаться,
И пока я не перекушу кабель собственной жилы,
Во мне сто тысяч вольт, а в сети двести двадцать,
Так что я чрезвычайно опасней для жизни.






Осень 97 –  весна 98 г.