Про Царицу Цафскую - Летучую мышь

       Это была многолетняя мечта. Даже не мечта, а МЕЧТА.
       И эта МЕЧТА имела в  воображении  вполне конкретные очертания возможного воплощения. Иссиня-черная, бархатная: на ощупь.  На взгляд: гладко-глянцевый, короткий, складчатый   бархат, скорее - плюш. С идеально круглыми, всегда влажными, всегда устремленными в другие, всегда - ждущими: ответа, вопроса, просьбы, Любви -  «черными смородинами»  глаз.  Летучая мышь. Французская бульдожка.            
       Щенячье имя должно было быть на «Ц». Мы придумали «Цаффи». Чуть позже, для вящей гордости, «всплыло»: Цвейг, что-то вроде графского титула. (Потом, с нашей легкой руки все щенки в помете  были названы именно так: Цезарь - Цвейг, Церера -Цвейг, Цилла - Цвейг)
         Мы приехали за ней на окраину города поздно вечером. Четыре щенка спали в большой корзине, переплетясь   черненькими и тигровыми тельцами, разбросав крепкие кривоватые лапки так, что были видны  розовые  подушечки, оканчивающиеся матовыми полупрозрачными  коготками. Щенки чуть плющили друг о друга свои  крапчатые  животы и было очевидно, что их только что накормила молоком их добродушная мама, спокойно лежащая теперь на коленях у хозяйки.  Все четверо малышей, уже как взрослые «французы», похрапывали во сне, иногда недовольно морща и без того сморщенные бархатистые складочки, со спрятанными в них блестящими  влажными носами-пуговками.  Этот теплый, сонный клубок подрагивал, вдыхая и выдыхая с разной амплитудой.  По его поверхности волнообразно пробегало какое-то еле заметное возмущение, передающееся и нам, с умилением заглядывающим в корзину: выбирающим, вернее - застывшим в попытке: УЗНАТЬ.
        «УЗНАВАНИЕ», граничащее с почти паникой от возможности  ошибиться в выборе, длилось примерно пять минут. В мои трепетно сомкнутые ладони мягко легло  задрожавшее без дружеской щенячьей тесноты плюшевое тельце. Крупные синие черешни, взглянув одновременно -  от неспособности еще сфокусироваться -  во всех направлениях, удивленно остановились на моем, ближе остальных наклоненном лице. Это был момент Истины. Никогда после я не испытывала большего волнения от чьего-либо взгляда. Это действительно, было УЗНАВАНИЕ. Так, пожалуй, единственный раз в жизни, МЕЧТА воплотилась настолько, что одновременно родился столь же безумный в своей реальности страх - потерять. Я поднесла щенка к губам и его молочный запах гармонично замкнул круг  ощущений, превратив их разноголосицу в тихую радость.
      Цаффи-Цвейг…Это Созданье сразу стало сабучкой. Она от рождения  была - сабуча, а вовсе не собачка, и уж тем более-не собака. В тот вечер воплощения МЕЧТЫ ей было всего три недели от роду. Я везла этот маленький комочек за пазухой и когда закрывались металлические двери поезда метро,  комочек вздрагивал и издавал тоненький жалобный звук.  Добравшись до дома со всеми мыслимыми и немыслимыми предосторожностями, дабы не потревожить Сокровище,  мы тихонько, не сняв обуви, вошли в комнату. В заранее приготовленной  длинной  коробке из-под польских цветов был положен большой игрушечный лев, старый, желтый и лохматый. Лев этот, с морды которого мы, волнуясь за нашу Малышку как за ребенка, предварительно оторвали болтающиеся  пуговицы когда-то по-доброму смотрящих  глаз - не дай Бог! Вдруг начнет грызть и подавится! - родом был еще из моего детства….Ныне, в детство щенячье  водворяемый, он призван был  успокоить нашу крохотную француженку своим гривастым теплом. Я опустила Цаффи на  шатающиеся лапки. Суетливо ткнувшись мордочкой в мягкий львиный бок,  она зарылась в него почти целиком и сразу же заснула в этой новой своей реальности, видимо, совершенно выбившись из сил за долгую дорогу, полную удивительных приключений и даже опасностей!
      Потом было -  Счастье.
      Мы придумывали этому Счастью разные смешные имена: Цафуська, Цафиста-Твиста, Цафулекс, Цаффи - Царица Цафская, Цапа, Цапулеста. Маленькая, вылезая из своего убежища и пытаясь принимать участие в нашей жизни, она, зацепившись коготками за ковер на полу, падала.  Все наперегонки бежали  ее спасать, бережно отцепляя от синтетических нитей паласа.  Она еще не гуляла на улице (март-апрель, микроскопические ее размеры, адаптация, прививки и т.д.), поэтому эти самые «цеплячие» ноготки приходилось  стричь маникюрными ножничками. Операция «хочешь быть красивой - надо потерпеть»,  за которой почти с религиозным  благоговением наблюдали все члены семьи, производилась «под общим наркозом», т.е. - во время  сна, который «в младенчестве» (человеческом и собачьем) крепок.
         Наша сабучка росла и умнела, как королевич Елисей.   Очень скоро выяснилось, что это существо ненавидит собак. Всех. И собакой себя не считает. И отрицание это было возведено в такую степень, что даже увидев себя в зеркале, эта обладательница «белой человеческой кости и такой же человеческой голубой крови» начинала рычать, опровергая мнение, что животные не видят отражения! Еще как видят! Особенно - отражение тех, кто им не по душе, в данном случае - собаки.  Она действительно считала себя человеком - таким же, как и мы, ее семья. Успокаивалась она только дома, во всех остальных местах, особенно «публичных», очень нервничала. Позднее у нее даже развился  нейродермит, когда она  подолгу оставалась одна в квартире.   Намазанная  мазью Вишневского, она лежала  перебинтованным поросеночком в кресле и жалобно смотрела  чуть посветлевшими со временем, но все равно закрывающими всю склеру, коричневыми радужками, как будто понимая, что это лечение необходимо.  Все ее болезни проходили всегда во время нашего отпуска, когда мы имели возможность долго быть  вместе. Наша сабуча понимала человеческую речь. Приносила по просьбе тапочки, правда, только одну - в ответ на первую просьбу. Еще она пела, когда на фортепьяно исполнялись Брамс, Лист, Шопен, но охотнее всего - под «Турецкий марш» Моцарта. А вот звуки губной гармошки провоцировали ее на какой-то первобытный  утробный вой, пугающий и неприятный. Эти тоскливые струны ее души мы старались никогда не затрагивать. Здесь начиналось что-то, что было вне нашей с ней совместности и, поэтому, было чужим.
      Она относилась к каждому из нас так, как мы относились друг к другу. Мальчик был младший брат. Его можно было пугать, с ним можно было под настроение повозиться, у него можно было отнять что-нибудь, нужное в данный момент ей самой, на него можно было, в конце концов, просто не обращать внимания. Я была - Мама, которая  кормила,  гуляла, лечила,  могла, конечно, и слегка наказать. У Мамы можно было попросить что-нибудь, всегда, будучи уверенной в том, что получишь просимое. С Мамой можно было спать, положив бархатно-складчатую мордашку на  подушку. Можно было даже храпеть  в ухо. (Храпы  других членов семьи всегда вызывали справедливое  возмущение и карались изгнанием среди ночи!)... Мужчину - Хозяина - она побаивалась.
      Это была просто ЛЮБОВЬ. Воплощение  Любви. И, как бы  кощунственно и нелепо это не звучало, она была -  добрый ангел в образе собачки. Все три года в нашем доме царила Любовь…
      Невозможность избежать семейного конфликта стала причиной того, что мы ее потеряли.  Теперь я вижу, что потеря эта была - в Наказание. Кому и за что - не место и не время…. Другое... Вернувшись однажды домой, я с ужасом узнала, что мою Цаффи-Цвейг «отдали в хорошие руки». Истерика длилась трое суток. В конце концов, когда нестерпимость, но и неотвратимость этого Горя сделала почти нечувствительной мою душу,  разум подсказал  способ найти мою Малышку. Обманом раздобыв тщательно скрываемые от меня координаты ТОЙ семьи, я стала планировать…Цафкино    похищение!  Обдумывая по вечерам детали, я  ВИДЕЛА все подробности этого похищения наяву. Как  подъезжаю на машине к дому, где живут ее новые хозяева, как  они выходят с ней на прогулку, как я распахиваю дверцу и зову ее, а она, вырвав поводок из рук, прижав округлые ушки, несется, как заяц по полю, и почти врезается в мои распахнутые объятья. И всю обратную дорогу   безудержно и мокро  целует-целует-целует! меня в лицо, подпрыгивая на своих кривеньких лапках и виляя хвостиком-закорючкой…
      Увы… Проходили дни, недели…Прошло ВРЕМЯ. Моя сабуча осталась с другими людьми - не меньше -  не сомневаюсь! -  любящими ее, ибо - больше - невозможно.
Там она никогда не остается одна. Там гуляют с ней, перессорившись из-за очередности, четыре раза в день. Там царят мир и согласие и она всегда согрета этой теплотой в любое время года. Там ее просто любят. Без надрыва.
    ...После этих событий мы пытались трижды «войти в ту же воду» и в НАШЕМ доме  трижды…появлялись французские бульдоги. Но  ни с одним из них к нам больше не вошла -  Любовь…
     … Маленький, полуразорванный от времени желтый листок с телефоном и адресом  до сих пор, каким-то магическим образом, не исчез из моей записной книжки…
     ….В МОЕМ доме - теперь -  живет кошка.