Легенда о таинственном Триумвирате

И вот на рассвете в город вошли Три Старца: Стар, Серед и Млад.  У первого не хватало ноги, у второго – зубов, у третьего – двух фаланг на мизинце левой руки.  Странники одеты были в пыльные чёрные балахоны; каждый опирался на палку (Стар – на костыль).  У каждого за плечами висел крепко принайтовленный вещмешок-рюкзак.  За троицей бежала грязная дворняжка с высунутым наружу красно-розовым языком, с которого временами капала струйками голодная слюна...

Ветер тормошил нестриженные патлы и бороды старцев.  Чёрно-белая короста подтаявшего наста хрустела под ногами, а голые, немые деревья смотрелись в редкие мутные лужицы на тротуарах.  Дворник,  чистящий улицу от конгломерата снега, песка и мусора, проводил троицу сощуренным взглядом, подышал, стянув рукавицу, в кулак, закурил, с третьей попытки зажёгши спичку.  Едкий, сладковатый Беломор втянулся в жадные лёгкие, потом, вытолкнутый, унёсся, подхваченный хлёстким порывом откуда ни возьмись налетевшего мартовского ветра.

Старцы, не меняя темпа, молча продолжали свой путь, никуда не сворачивая.  Казалось, дай им достаточно времени, и они обогнут весь земной шар и снова появятся в этом же самом месте.  Быть может, опять столкнутся с поддавшим дворником или придут сюда, когда деревья расцветут и зелёный шум заполонит глаз истосковавшегося по весне и лету северного городского жителя.  Отцветёт, отблестит, отпразднует короткий свой век, словно очередная юная порнозвезда, и исчезнет это краткосрочное буйство красок и жизни, чтобы только подтвердить существованием своим извечный закон рождения, бытия и смерти.

Путник по имени Серед дал остальным двум еле заметный знак, и их мини-процессия остановилась, застопорилась.  Как три нахохленные вороны над хлебным мякишем или трупиком воробья, ссутулились они на скамье.  Перекусили, запив плавленые сырки и чёрный хлеб кефиром – добро это достали они из своих повидавших виды мешков.  Крошки высыпаны на землю – дергающие своими шеями вперёд-назад голуби подошли близко-близко, истребили кусочки мякиша в несколько молниеносных заходов.

В тот день старцев видели у Храма Св. Николая.  Видели их у театральных касс.  В коридорах мэрии.  В забросанных кислым, вонючим мусором, пропитавшихся миазмами кошачьей и человечьей мочи кварталах Чайна-тауна.  Ночные бабочки, торгующие там на углах своими потасканными прелестями, с удивлением наблюдали за медленным, размеренным, целеустремлённым передвижением старцев.

А когда забрезжил рассвет, тройка вышла за пределы города.  Вышла за пределы общепризнанной реальности, оставив за собой трудящийся, спящий, жрущий, родящий, сношающийся, орущий, умирающий, пишущий поэмы и картины, до одури стонущий от непонимания сути своего существования, город.  Километрах в десяти от городских ворот, посреди пустынного шоссе, старцы просто исчезли, и облезлая, истерзанная блохами дворняжка исчезла вместе с ними.  И больше их никто и никогда не видел.