Читальный зал. выпуск 5-й

ПОЭТЫ
==========

ИЛЬЯ ЭРЕНБУРГ
(1891 -1967)
http://www.silverage.ru/poets/erenburg_poet.html
http://poetrus.boom.ru/195/195s.htm
http://belousenkolib.narod.ru/Erenburg/Erenburg.html
http://www.litera.ru/stixiya/authors/erenburg.html

О МОСКВЕ

Есть город с пыльными заставами,
С большими золотыми главами,
С особняками деревянными,
С мастеровыми вечно пьяными,
И столько близкого и милого
В словах: Арбат, Дорогомилово...
Февраль или март 1913

***
Так ждать, чтоб даже память вымерла,
Чтоб стал непроходимым день,
Чтоб умирать при милом имени
И догонять чужую тень,
Чтоб не довериться и зеркалу,
Чтоб от подушки утаить,
Чтоб свет своей любви и верности
Зарыть, запрятать, затемнить,
Чтоб пальцы невзначай не хрустнули,
Чтоб вздох и тот зажать в руке.
Так ждать, чтоб, мертвый, он почувствовал
Горячий ветер на щеке.
   1912

*****
Так умирать, чтоб бил озноб огни,
Чтоб дымом пахли щеки, чтоб курьерский:
"Ну, ты, угомонись, уймись, нишкни",-
Прошамкал мамкой ветровому сердцу,
Чтоб - без тебя, чтоб вместо рук сжимать
Ремень окна, чтоб не было "останься",
Чтоб, умирая, о тебе гадать
По сыпи звезд, по лихорадке станций,-
Так умирать, понять, что гам и чай,
Буфетчик, вечный розан на котлете,
Что это - смерть, что на твое "прощай!"
Уж мне никак не суждено ответить.
   1923


*****
В январе 1939
 
В сырую ночь ветра точили скалы.
Испания, доспехи волоча,
На север шла. И до утра кричала
Труба помешанного трубача.
Бойцы из боя выводили пушки.
Крестьяне гнали одуревший скот.
А детвора несла свои игрушки,
И был у куклы перекошен рот.
Рожали в поле, пеленали мукой
И дальше шли, чтоб стоя умереть.
Костры еще горели - пред разлукой,
Трубы еще не замирала медь.
Что может быть печальней и чудесней -
Рука еще сжимала горсть земли.
В ту ночь от слов освобождались песни
И шли деревни, будто корабли.
   1939


*****
О той надежде, что зову я вещей,
О вспугнутой, заплаканной весне,
О том, как зайчик солнечный трепещет
На исцарапанной ногтем стене.
(В Испании я видел, средь развалин
Рожала женщина, в тоске крича,
И только бабочки ночные знали,
Зачем горит оплывшая свеча.)
О горе и о молодости мира,
О том, как просто вытекает кровь,
Как новый город в Заполярье вырос
И в нем стихи писали про любовь,
О трудном мужестве, о грубой стуже,
Как отбивает четверти беда,
Как сердцу отвечают крики ружей
И как молчат пустые города,
Как оживают мертвые маслины,
Как мечутся и гибнут облака
И как сжимает ком покорной глины
Неопытная детская рука.
   1939 

*****
Додумать не дай, оборви, молю, этот голос,
Чтоб память распалась, чтоб та тоска раскололась,
Чтоб люди шутили, чтоб больше шуток и шума,
Чтоб, вспомнив, вскочить, себя оборвать, не додумать,
Чтоб жить без просыпу, как пьяный, залпом и на пол,
Чтоб тикали ночью часы, чтоб кран этот капал,
Чтоб капля за каплей, чтоб цифры, рифмы, чтоб что-то,
Какая-то видимость точной, срочной работы,
Чтоб биться с врагом, чтоб штыком - под бомбы, под пули,
Чтоб выстоять смерть, чтоб глаза в глаза заглянули.
Не дай доглядеть, окажи, молю, эту милость,
Не видеть, не вспомнить, что с нами в жизни случилось.
   1938 или 1939, Барселона

            *****
"Разведка боем" - два коротких слова.
Роптали орудийные басы,
И командир поглядывал сурово
На крохотные дамские часы.
Сквозь заградительный огонь прорвались,
Кричали и кололи на лету.
А в полдень подчеркнул штабного палец
Захваченную утром высоту.
Штыком вскрывали пресные консервы.
Убитых хоронили как во сне.
Молчали.
Командир очнулся первый:
В холодной предрассветной тишине,
Когда дышали мертвые покоем,
Очистить высоту пришел приказ.
И, повторив слова: "Разведка боем",
Угрюмый командир не поднял глаз.
А час спустя заря позолотила
Чужой горы чернильные края.
Дай оглянуться - там мои могилы,
Разведка боем, молодость моя!
   1938 или 1939


Не для того писал Бальзак.
Чужих солдат чугунный шаг.
Ночь навалилась, горяча.
Бензин и конская моча.
Не для того - камням молюсь -
Упал на камни Делеклюз.
Не для того тот город рос,
Не для того те годы гроз,
Цветов и звуков естество,
Не для того, не для того!
Лежит расстрелянный без пуль.
На голой улице патруль.
Так люди предали слова,
Траву так предала трава,
Предать себя, предать других.
А город пуст и город тих,
И тяжелее чугуна
Угодливая тишина.
По городу они идут,
И в городе они живут,
Они про город говорят,
Они над городом летят,
Чтоб ночью город не уснул,
Моторов точен грозный гул.
На них глядят исподтишка,
И задыхается тоска.
Глаза закрой и промолчи -
Идут чужие трубачи.
Чужая медь, чужая спесь.
Не для того я вырос здесь!
   1940

Умереть и то казалось легче,
Был здесь каждый камень мил и дорог.
Вывозили пушки. Жгли запасы нефти.
Падал черный дождь на черный город.
Женщина сказала пехотинцу
(Слезы черные из глаз катились):
"Погоди, любимый, мы простимся",-
И глаза его остановились.
Я увидел этот взгляд унылый.
Было в городе черно и пусто.
Вместе с пехотинцем уходило
Темное, как человек, искусство.
   1940

*****
Мяли танки теплые хлеба,
И горела, как свеча, изба.
Шли деревни. Не забыть вовек
Визга умирающих телег,
Как лежала девочка без ног,
Как не стало на земле дорог.
Но тогда на жадного врага
Ополчились нивы и луга,
Разъярился даже горицвет,
Дерево и то стреляло вслед,
Ночью партизанили кусты
И взлетали, как щепа, мосты,
Шли с погоста деды и отцы,
Пули подавали мертвецы,
И, косматые, как облака,
Врукопашную пошли века.
Шли солдаты бить и перебить,
Как ходили прежде молотить.
Смерть предстала им не в высоте,
А в крестьянской древней простоте,
Та, что пригорюнилась, как мать,
Та, которой нам не миновать.
Затвердело сердце у земли,
А солдаты шли, и шли, и шли,
Шла Урала темная руда,
Шли, гремя, железные стада,
Шел Смоленщины дремучий бор,
Шел глухой, зазубренный топор,
Шли пустые, тусклые поля,
Шла большая русская земля.
   1941 или 1942

Они накинулись, неистовы,
Могильным холодом грозя,
Но есть такое слово «выстоять»,
Когда и выстоять нельзя,
И есть душа — она все вытерпит,
И есть земля — она одна,
Большая, добрая, сердитая,
Как кровь, тепла и солона.
   1942

****

 Убей! 

Как кровь в виске твоем стучит,
Как год в крови, как счет обид,
Как горем пьян и без вина,
И как большая тишина,
Что после пуль и после мин,
И в сто пудов, на миг один,
Как эта жизнь — не ешь, не пей
И не дыши — одно: убей!
За сжатый рот твоей жены,
За то, что годы сожжены,
За то, что нет ни сна, ни стен,
За плач детей, за крик сирен,
За то, что даже образа
Свои проплакали глаза,
За горе оскорбленных пчел,
За то, что он к тебе пришел,
За то, что ты — не ешь, не пей,
Как кровь в виске — одно: убей!
   1942

Бабий яр
 
К чему слова и что перо,
Когда на сердце этот камень,
Когда, как каторжник ядро,
Я волочу чужую память?
Я жил когда-то в городах,
И были мне живые милы,
Теперь на тусклых пустырях
Я должен разрывать могилы,
Теперь мне каждый яр знаком,
И каждый яр теперь мне дом.
Я этой женщины любимой
Когда-то руки целовал,
Хотя, когда я был с живыми,
Я этой женщины не знал.
Мое дитя! Мои румяна!
Моя несметная родня!
Я слышу, как из каждой ямы
Вы окликаете меня.
Мы понатужимся и встанем,
Костями застучим - туда,
Где дышат хлебом и духами
Еще живые города.
Задуйте свет. Спустите флаги.
Мы к вам пришли. Не мы - овраги.
   1944
         *****
В это гетто люди не придут.
Люди были где-то. Ямы тут.
Где-то и теперь несутся дни.
Ты не жди ответа — мы одни,
Потому что у тебя беда,
Потому что на тебе звезда.
Потому что твой отец другой,
Потому что у других покой.
1944

* * *
За то, что зной полуденный Эсфири,
Как горечь померанца, как мечту,
Мы сохранили и в холодном мире,
Где птицы застывают на лету,
За то, что нами говорит тревога.
За то, что с нами водится луна,
За то, что есть петлистая дорога
И что слеза не в меру солона,
Что наших девушек отличен волос,
Не те глаза и выговор не тот,
—Нас больше нет. Остался только холод.
Трава кусается, и камень жжет.
1944
           *****
Да разве могут дети юга,
Где розы блещут в декабре,
Где не разыщешь слова "вьюга"
Ни в памяти, ни в словаре,
Да разве там, где небо сине
И не слиняет ни на час,
Где испокон веков поныне
Все то же лето тешит глаз,
Да разве им хоть так, хоть вкратце,
Хоть на минуту, хоть во сне,
Хоть ненароком догадаться,
Что значит думать о весне,
Что значит в мартовские стужи,
Когда отчаянье берет,
Все ждать и ждать, как неуклюже
Зашевелится грузный лед.
А мы такие зимы знали,
Вжились в такие холода,
Что даже не было печали,
Но только гордость и беда.
И в крепкой, ледяной обиде,
Сухой пургой ослеплены,
Мы видели, уже не видя,
Глаза зеленые весны.
   1958
            
         *****
Мы говорим, когда нам плохо,
Что, видно, такова эпоха,
Но говорим словами теми,
Что нам продиктовало время.
И мы привязаны навеки
К его взыскательной опеке,
К тому, что есть большие планы,
К тому, что есть большие раны,
Что изменяем мы природу,
Что умираем в непогоду
И что привыкли наши ноги
К воздушной и земной тревоге,
Что мы считаем дни вприкидку,
Что сшиты на живую нитку,
Что никакая в мире нежить
Той тонкой нитки не разрежет.
В удаче ль дело, в неудаче,
Но мы не можем жить иначе,
Не променяем — мы упрямы —
Ни этих лет, ни этой драмы,
Не променяем нашей доли,
Не променяем нашей роли,—
Играй ты молча иль речисто,
Играй героя иль статиста,
Но ты ответишь перед всеми
Не только за себя — за Время.
   1958

В зоопарке Лондона
 
До слез доверчива собака,
Нетороплива черепаха,
Близка к искусству обезьяна,
Большие чувства у барана,
Но говорят, что только люди —
И дело здесь не в глупом чуде,
А дело здесь в природе высшей,
А дело здесь в особой мышце,
И не скворец в своей скворешне
И никакой не пересмешник,
Не попугай или лисица
Не могут этого добиться,
Но только люди — это с детства,—
Едва успеют осмотреться,
Им даже нечего стараться —
Они умеют улыбаться.
Я много жил и видел многих,
Высокомерных и убогих,
И тех, что открывают звезды,
И тех, что разоряют гнезда.
Есть у людей носы и ноги
Для любопытства, для тревоги,
Есть настороженные уши
Для тишины, для малодушья,
Есть голова для всякой прыти,
Кровопролитий и открытий,
Чтоб расщепить, как щепку, атом,
Чтоб за Луну был всяк просватан,
Чтоб был Сатурн в минуту добыт,
Чтоб рифмовал и плакал робот.
Умеют люди зазнаваться,
Но разучились улыбаться,
И только в вечер очень жаркий
В большом и душном зоопарке,
Где, не мечтая о победе,
Лизали кандалы медведи,
Где были всяческие люди —
И дети королевских судей,
И маклеры, а с ними жены,
И малолетние Ньютоны,
Где люди громко гоготали,
А звери выли от печали,
Где даже тигр пытался мямлить,
Как будто он не тигр, а Гамлет,
Да, только там, у тесных клеток,
Средь мудрецов и малолеток,
Я видел, как один слоненок,
Быть может, сдуру иль спросонок,
Взглянув на дамские убранства,
На грустное, пустое чванство,
Наивен будучи и робок,
Слегка приподнял тонкий хобот,
И словно от природы высшей,
И словно одарен он мышцей,
К слонихе быстро повернулся,
Не выдержал и улыбнулся.
   1958
          *****
Про первую любовь писали много,-
Кому не лестно походить на Бога,
Создать свой мир, открыть в привычной глине
Черты еще не найденной богини?
Но цену глине знает только мастер -
В вечерний час, в осеннее ненастье,
Когда все прожито и все известно,
Когда сверчку его знакомо место,
Когда цветов повторное цветенье
Рождает суеверное волненье,
Когда уж дело не в стихе, не в слове,
Когда все позади, а счастье внове.
   1958

Последняя любовь
 
Календарей для сердца нет,
Все отдано судьбе на милость.
Так с Тютчевым1 на склоне лет
То необычное случилось,
О чем писал он наугад,
Когда был влюбчив, легкомыслен,
Когда, исправный, дипломат,
Был к хаоса жрецам причислен.
Он знал и молодым, что страсть
Не треск, не звезды фейерверка,
А молчаливая напасть,
Что жаждет сердце исковеркать.
Но лишь поздней, устав искать,
На хаос наглядевшись вдосталь,
Узнал, что значит умирать
Не поэтически, а просто.
Его последняя любовь
Была единственной, быть может.
Уже скудела в жилах кровь
И день положенный был прожит,
Впервые он узнал разор,
И нежность оказалась внове...
И самый важный разговор
Вдруг оборвался на полслове.
   1965
В римском музее 
В музеях Рима много статуй,
Нерон, Тиберий, Клавдий, Тит,
Любой разбойный император
Классический имеет вид.
Любой из них, твердя о правде,
Был жаждой крови обуян,
Выкуривал британцев Клавдий,
Армению терзал Траян.
Не помня давнего разгула,
На мрамор римляне глядят
И только тощим Калигулой
Пугают маленьких ребят.
Лихой кавалерист пред Римом
И перед миром виноват:
Как он посмел конем любимым
Пополнить барственный сенат?
Оклеветали Калигулу —
Когда он свой декрет изрек,
Лошадка даже не лягнула
Своих испуганных коллег.
Простят тому, кто мягко стелет,
На розги розы класть готов,
Но никогда не стерпит челядь,
Чтоб высекли без громких слов.
   1964-1966

         *****
Когда зима, берясь за дело,
Земли увечья, рвань и гной
Вдруг прикрывает очень белой
Непогрешимой пеленой,
Мы радуемся, как обновке,
Нам, простофилям, невдомек,
Что это старые уловки,
Что снег на боковую лег,
Что спишут первые метели
Не только упраздненный лист,
Но всё, чем жили мы в апреле,
Чему восторженно клялись.
Хитро придумано, признаться,
Чтоб хорошо сучилась нить,
Поспешной сменой декораций
Глаза от мыслей отучить.
   1964-1966

              *****
Из-за деревьев и леса не видно.
Осенью видишь, и вот что обидно:
Как было много видно, но мнимо,
Сколько бродил я случайно и мимо,
Видеть не видел того, что случилось,
Не догадался, какая есть милость —
В голый, пустой, развороченный вечер
Радость простой человеческой встречи.
   1964-1966
 
Коровы в  Калькутте 

Как давно сказано,
Не все коровы одним миром мазаны:
Есть дельные и стельные,
Есть комолые и бодливые,
Веселые и ленивые,
Печальные и серьезные,
Индивидуальные и колхозные,
Дойные и убойные,
Одни в тепле, другие на стуже,
Одним лучше, другим хуже.
Но хуже всего калькуттским коровам:
Они бродят по улицам,
Мычат, сутулятся —
Нет у них крова,
Свободные и пленные,
Голодные и почтенные,
Никто не скажет им злого слова —
Они священные.
Есть такие писатели —
Пишут старательно,
Лаврами их украсили,
Произвели в классики,
Их не ругают, их не читают,
Их почитают.
Было в моей жизни много дурного,
Частенько били — за перегибы,
За недогибы, за изгибы,
Говорили, что меня нет — «выбыл»,
Но никогда я не был священной коровой,
И на том спасибо.
    1964-1966
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

БАРДЫ
========
ЮЛИЙ КИМ
http://www.adelaida.net:8204/music/texts/kim1.html#4
http://www.internat18.ru/art/Yuliy_Kim.html
http://ksp.dp.ua/audio.php?album=174
http://music.mambursoft.kiev.ua/cgi-bin/group.cgi?id=1062
http://mp3.robert.ru/file.php?id=1&idcat=139
http://katpop.narod.ru/bards/kim/kim.htm
http://www.antho.net/library/kim/index.html
http://apksp.narod.ru/kim.html
http://www.prikol.net/pesni/song.shtml?id=234&singer=23


ПЕСЕНКА УЧИТЕЛЯ ОБЩЕСТВОВЕДЕНИЯ

Люди все как следует спят и обедают,
Чередуют труд и покой.
А я, бедный, общество ведаю, ведаю,
А оно заведует мной.

А оно все требует, чтоб его ведали,
Изучали вдоль и поперёк,
И притом не как-нибудь, хитро и въедливо,
А вот только так и назубок.

Вундеры и киндеры просто замучили,
Не жалея сил молодых:
Ставят мне вопросики острые, жгучие,
А я всё сажуся на них.

Я им говорю, дескать, так-то и так-то, мол,
А если не так значит - ложь.
А они кричат: "А где факты, мол, факты, мол?
Аргументы вынь да положь!"

И хоть я совсем человек не воинственный,
Всё-тки погожу, погляжу.
А потом возьму аргумент свой единственный,
Выну и на них положу.

Выберу я ночку глухую, осеннюю,
Уж давно я всё рассчитал:
Лягу я под шкаф, чтоб при слабом движении
На меня упал "Капитал".
[Третий том - самый тяжелый!]


 КОКТЕБЕЛЬ

В Коктебеле, в Коктебеле
У лазурной колыбели
Весь цвет литературы ЭсЭсЭр,
А читательская масса
Где-то рядом греет мясо -
Пляжи для писателей, читателям же -...фиг!

На мужском пустынном пляже,
Предположим, утром ляжет
Наш дорогой Мирзо Турсун-Заде.
Он лежит и в ус не дует
И заде свое турсует
Попивая коньячок или Алиготе.

Ну а прочие узбеки,
Человек на человеке,
То есть, скромные герои наших дней
Из почтенья к славе генья
Растянулись на каменьях
Попивая водочку иль думая о ней, но -

Кое-кто из них, с досадой
Озираясь на фасады,
Где "звистные письменники" живут,
Из подлейшей жажды мести сочиняют эти песни,
А потом по всей стране со злобою поют!


 А тогда, в 72-м, прочтя "Петушки" и будучи в восторге, я сочинил стихотворение.
*      *      *
Ты, Веня, да еще Чадаев,
Да я, да Пушкин - ну и проч.,
Кто до холопства не охоч -
Мы не в чести у наших оч-
чень наблюдательных хозяев.
В сравненьи с нами Пушкин цвел:
Тон петербургский! Дух московский!
Кто Шаховской - и кто Чаковский?
Сам Дельвиг "Литгазету" вел!
Лексан Сергеич выбирал,
Куды чего послать печатать.
Ему, где надоть и не надоть,
Бумагу цензор не марал.
У нас вон тоже - Полевой.
Да что ж равнять объем и плоскость?
Где прыгал орган половой,
Висит статья про яйценоскость.
Эт сетера, эт сетера…

И Пушкину вскрывали письмы,
И Пушкину вставляли клизьмы
За анекдоты и бон мо.
Но
Ежедневно жрать дерьмо
И присноханжеские "изьмы",
Когда не то чтобы в столе -
В сознанье шарит соглядатай
И пребываешь на земле
Как превентивно виноватый,
Когда и в профиль и анфас -
Родня, знакомые, поступки,
Когда ничтожные уступки
Чуть не в восторг ввергают нас…

…Так, Веня: где же НАШ журнал?
А вот он: ручка да бумажка,
Да сам-третей пиит-бедняжка,
Не-член; не-профессионал.
Журнал назвали - так уныло! -
Жестяным словом: самиздат.
Тут ход исторьи виноват.
Пи..ец. Начальство утвердило.

Зато корысти - никакой,
Окроме гордости и чести.
Плетнева просьбами не ести
И к Бенкендорфу - ни ногой.
И Бенкендорфу полный рай
Без суеты хватать за жопу
Нетитулованную шоблу
И отправлять в далекий край:
Кого в Сибирь, кого в Европу.

А деньги…
Деньги-денюжки-и-и!..
Ах, Веня! Кто оценит слово
Поэта? Деньги - пустяки:
Хоть десять тыщ за "Годунова",
Хоть с маслом шиш - за "Петушки". 


Songs.ru > Исполнители > Ким

Открытое письмо VI пленуму союза писателей РСФСР

  Версия для печати


Позвольте, братцы, обратиться робко:
Пришла пора почистить наш народ,
А я простой советский полукровка
И попадаю в страшный переплет.
Отчасти я вполне чистопородный:
Всесвятский, из калужских христиан.
Но по отцу - чучмек я инородный
И должен убираться в свой Пхеньян.
Куда же мне по вашему закону?
Мой край теперь отчасти только мой.
Пойтить на Волгу, побродить по Пскову
Имею правo лишь одной ногой.
Во мне кошмар национальной розни!
С утра я слышу брань своих кровей:
Одна вопит, что я кацап безмозгий,
Другая - почему-то - что еврей.
Спаси меня, Личутин и Распутин!
Куда ни плюнь - повсюду мне афронт.
Я думал, что я чистый в пятом пункте,
И вот, как Пушкин, порчу генофонд.
А мой язык, любимый и привычный?
Его питал полвека этот край.
Так русский он?
Или русскоязычный?
Моя, Куняев, твой не понимай!
Живой душе не дайте разорваться!
Прошу правленье РСФСР:
Таким, как я, устройте резервацию,
Там, где-нибудь... В Одессе, например.
Там будет нас немало, многокровных:
Фазиль, Булат, отец Флоренский сам.
Нам будут петь Вертинский и Миронов.
Высоцкий тоже будет петь не вам.
Каспаров! Гарик! Тоже двуединый!
Разложим доску! Врубим циферблат!
И я своей корейской половиной
Его армянской врежу русский мат!
А вам скажу, ревнители России:
Ой, приглядитесь к лидерам своим!
Ваш Михалков дружил со Львом Абрамычем Кассилем,
А Бондарев - по бабке - караим!

(вступление) Am Dm E Am

На пороге наших дней Am E Am
Неизбежно мы встречаем Am Dm
Узнаем и обнимаем G7 C
Наших истинных друзей. A7 Dm
Здравствуй, время гордых планов, G7 C
Пылких клятв и долгих встреч! E F
Свято дружеское пламя, A7 Dm
Свято дружеское пламя, E F
Да не просто уберечь, Am E A
Да не просто уберечь. Dm E Am E

Все бы жить, как в оны дни,
Все бы жить легко и смело,
Не высчитывать предела
Для бесстрашья и любви
И, подобно лицеистам,
Собираться у огня
В октябре багрянолистом
В октябре багрянолистом
Девятнадцатого дня,
Девятнадцатого дня.

Как мечталось в оны дни: E Am E Am
Все объяты новым знаньем,
Все готовы к испытаньям,
Да и будут ли они...
Что ж, загадывать нет нужды:
Может, будут, может, нет,
Но когда-то с нашей дружбы,
Но когда-то с нашей дружбы
Главный спросится ответ,
Главный спросится ответ.

И судьба свое возьмет. E Am E Am
По-ямщицки лихо свистнет,
Все по-своему расчислит,
Не узнаешь наперед.
Грянет бешеная вьюга,
Захохочет серый мрак,
И спасти захочешь друга,
И спасти захочешь друга,
Да не выдумаешь, как,
Да не выдумаешь, как...

На дорогах наших дней,
В перепутьях общежитий
Ты наш друг, ты наш учитель,
Славный пушкинский лицей.
Под твоей бессмертной сенью
Научиться бы вполне
Безоглядному веселью,
Бескорыстному горенью,
В вольнодумной глубине,
В вольнодумной глубине. Dm E A

На дорогах наших дней, D A
В перепутьях общежитий... Dm A

Булат ОКУДЖАВА - ЮЛИЮ КИМУ

Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик,
                Посвящается Юлию Киму

Ну чем тебе потрафить, мой кузнечик,
Едва твой гимн пространство огласит?
Прислушайся - он от скорбей излечит,
А вслушайся - из мертвых воскресит.

Какой струны касаешься прекрасной,
Что тотчас за тобой вступает хор
Возвышенный, таинственный и страстный
Твоих зеленых братьев и сестер?

Какое чудо обещает скоро
Слететь на нашу землю с высоты,
Что так легко в сопровожденьи хора,
Так звонко исповедуешься ты?

Ты тоже из когорты стихотворной,
Из нашего бессмертного полка...
Кричи и плачь. Авось твой труд упорный
Потомки не оценят свысока.

Поэту настоящему спасибо,
Руке его, безумию его
И голосу, когда, взлетев до хрипа,
Он достигает неба своего.

+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

ПОЭТЫ САЙТА СТИХИ.РУ

РУДОЛЬФ ОЛЬШЕВСКИЙ
http://www.stihi.ru/author.html?alick

СИЯНЬЕ ДУШИ

А когда полетит, словно пух
Одуванчика, легкий и белый,
Замурованный в плоть мою дух
Через небо в другие пределы.

Бог увидит сиянье души,
И движенье придержит немного.
Ангел скажет душе: "Не спеши!
Есть мгновение - спрашивай бога."

И тогда я сумею посметь
Заглянуть за черту разрушенья.
Я спрошу: "Что больней было - смерть?
Или после нее воскрешенье?"

ТРОЯНСКИЙ КОНЬ

А греки обманули и меня.
Искусству доверяют. И охрана
В скульптуре не увидела обмана,
Впустив к себе Троянского коня.

Народ, и в храме не снимавший меч,
Не ожидал от гения коварства.
За женщину воюющее царство
Могло ли красотою пренебречь?

Могло ли не открыть ворот коню,
Бессмертному дыханию таланта?
Головорезы первого десанта
Хмелели зло, предчувствуя резню.

Что есть коварство? Что есть красота?
Ответь мне наша и чужая эра.
Страшусь скульптур гигантского размера,
Внутри которых тьма и пустота.

Я помню, как отлитый на века,
Стоял гигант, знакомый с колыбели.
За отворотом бронзовой шинели
Не палачей ли прятала рука?

Давно убрали памятник ему,
Но в пьедесталах, в тверди монолита
Живет охрана, руки из гранита
Ползут, как змеи, к горлу моему.

Свои награды тайные храня,
Командуя покойниками глухо,
Они, пережидая, ищут брюхо
Бессмертного Троянского коня.

МАМА В ПОЕЗДЕ

Мама в поезде, в темном окне.
Вечер. Над суетою перрона
В липком сумраке видится мне
Озаренная свечкой икона.

Мама смотрит, смертельно устав,
Среди гула и шума, и смеха.
Вот уже шелохнулся состав,
Прокатилось железное эхо.

Мама в поезде. Смотрит в окно.
Только свет. Ни улыбки, ни слова.
И я чувствую - не суждено
Нам когда-нибудь встретиться снова.

Вот уже надо мной поплыла,
Сердце тронув тупою иглою,
Заоконная твердая мгла,
И лицо замуровано мглою.

И такая вселенская грусть.
Ощущение близости храма.
Я не плачу, я только молюсь.
В темном поезде светится мама.

ВРЕМЯ ТЯНЕТСЯ НАЗАД

Ничего не происходит,
И по кругу время ходит.
Стрелки двигает пружина,
Постоянен циферблат.
Это суток половина
Или жизни середина.
Оглянусь назад - и длинно
Время тянется назад.

Память, как игра без правил.
Жив библейский мальчик Авель.
И пошли на запах дыма
Пастухи из белой тьмы.
И судьба звездой хранима,
С чьей-то жизнью совместима.
Если время обратимо,
Значит повторимся мы.

Что случилось, отделится,
Канет в бездну, как зарница.
Хорошо душе в неволе,
Повторенной бытиём.
Ни раскаянья, ни боли.
Ты вернулся к новой доле.
Снег и ветер в дальнем поле,
Пробудись младенцем в нем.

И лежи, как в колыбели.
Стук капели, плач свирели.
Никуда спешить не надо,
Можно вспомнить имена
Тех, что были до разлада.
Золоченная ограда.
За библейской веткой сада
Вся вселенная видна.

УМЕР САХАРОВ

Это тоже было, как голосование -
Облегченья тайный вздох и боли вздох.
Умер Сахаров. Продолжим заседание.
Встанем траурно в проеме двух эпох.

Помолчим одну минуту по обычаю
И затеем бесконечный разговор.
Торопливое его косноязычие
Красноречью прочих больше не в укор.

Мы и раньше не стыдились неумелости
Говорить с ним, и свистело оттого
Большинство из секторов трусливой смелости
Возле робкого отчаянья его.

И звучало поименное мычание,
Хотя все и знали, что не говори,
Как в период всесоюзного молчания
Затыкали ему глотку главари.

Мы и раньше не венчали его славою.
Разве можно на трибуну высших сфер,
Так картавя, разговаривать с державою,
У которой государственное ЭР?

Будто пойманный прожекторами, в мареве
К микрофону он, бочком, почти бегом
Семенил, чтоб не догнали, не ударили
Через гула поименного погром.

Умер Сахаров. Свеча по месту жительства.
Слава богу, что не газовый огонь.
И пустует места посреди правительства,
Где щеку держала с вывертом ладонь.

Постоим перед закрытыми воротами,
За которыми придется быть и нам.
Пустоту заполнит время патриотами.
Это знаем мы по прежним временам.

Мы то помним, как упасть не дали волосу
С головы его. Упала голова.
Голосуем. Соберет венок по голосу
Безголосо голосящая Москва.

Мы-то помним, мы-то слышали по радио,
Как выпрашивала пять минут рука.
Христа ради. Отказали. Демократия.
Пять не подали. Теперь его века.

Возвеличили. Порочили. Морочили.
Не трибун он, а пророк и чародей.
Вся Россия встала в траурную очередь,
Отказавшись от других очередей.


ВЕЧЕР В БОСТОНЕ

Вечер в Бостоне. Там уже полночь.
Бьют куранты в метельной тиши.
Доктор Ванинов - скорая помощь
Для загадочной русской души.

За окном розоватые тени,
Дышит темной водой океан.
-Вы еще на работе, Евгений,
Что мне делать? На сердце туман.

Что мне делать? Я чувствую кровью,
Как болит за моею спиной
Между сосен лыжня в Подмосковье,
Что оставлена в жизни иной.

На ненастье, наверное, в теле
Ноют волны, волнуется вал,
Что на берег несет в Коктебеле
Сердолик и агат, и опал.

Пропишите мне эту неволю
Вперемешку с бедой и виной.
Я рожден исторической болью
В чуждый век на чужбине родной.

Пропишите мне, доктор, таблетки
И отвар из херсонской травы,
Чтобы выпил я и однолетки
Снова встретились в центре Москвы.

Чтоб на кухне в полшаге от славы
Пили пасынки СССР.
И звучала струна Окуджавы,
И смеялся Фазиль Искандер.

Чтобы был у работы украден
Зимний вечер. От Пушкинских строк
Друг сердечный мой, Стасик Рассадин,
Чтоб всплакнул, удержаться не смог.

Чтоб ценили за меткое слово,
За энергию правды в строке,
Чтоб толпа узнавала Попцова,
Когда мы с ним спускались к Оке.

Бьют наотмашь в России куранты.
Время ночи. Не наш это час.
Мы и там уже все эмигранты -
Государство покинуло нас.

Государство. Бунтарство. Коварство.
Жизнь впряглась в кочевую арбу.
Доктор Ванинов, дайте лекарство
От российского рабства рабу.
+++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++++

ВВИДУ БОЛЬШОГО ОБЪЁМА МАТЕРИАЛА ДЕТСКАЯ СТРАНИЦА и РУБРИКА "ПОЭТЫ - ЗВЁЗДЫ СЕТИ" переносятся в следующий выпуск "Читпльного Зала".

С БЛАГОДАРНОСТЬЮ ЗА ВНИМАНИЕ И ОТКЛИКИ -
Имануил