8. Продолжение странных мыслей из дневника Лизоблюдова

Куда, куда податься, где обрести если не покой, если не движение по спирали вверх, то хотя бы не падение и не топтание на одном месте, словно маленький мальчик, которому позарез надо пописать, а туалет занят большим, толстым, рыхлым Анатолием, восседающим там сейчас, как на троне, погружённым в облако собственного пердежа, словно государственный муж – в мириад неразрешимых проблем вверенного ему безобразия.  "Азия, Азия," – думает муж сей, объевшись маринованных груш на дипломатическом рауте, - "Ни капли разума у людей, а всё только бы махать кривыми саблями с лошадей да грешным делом дочерей своих приучать, словно щенков к песочку, к бессовестному, бессловесному инцесту!"

"Оказия, вот так оказия!" – думает жена государственного мужа, застукав его в кабинете совершенно голым, выкрашенным в защитный цвет, в окружении занятых разными позициями мужской любви десантников из его личной охраны.

За что можно ухватиться, дабы не быть унесённым ветром, съеденным червями размером с лошадь, или утянутым на дно зыбким, чавкающим, словно обжора за поедением окорока, болотом?  Всё – временно, тленно, фальшиво.  Притворяшки – игра, в которую мы играем, обманывая самих себя, придумывая сложные системы взаимоотношений и правил, чтобы замаскировать единственную истину – мы смертны.  Пришли и уйдём, недопив, недопев, недописав строк.  И хорошо ещё, ежели уйдём эдак спонтанно, поперхнувшись на косточке или в беге за уходящим трамваем.  А ежели не так, а потеряв разум, потеряв власть над бренными телесами, измождёнными членами своими?  Шамкающим стариком, с редкими седыми патлами, торчащими с иссохшей, словно гнилая тыква, словно использованная клизма, головы; с кривыми ногами и костылями?  И – два больших, этнически двойственных санитара, жизнерадостно гогочущих, пихающих тебя, таскающих по этажам, из клистирной до палаты, от туалета до телевизора, гадливо моющих тебя, словно больного пса...  Ты знаешь: их бы воля, они б забили тебя насмерть, слабого чужака, некогда молодого и независимого, а теперь немощного, никому не нужного и забытого всеми.

И будешь лупоглазо, через толстенные линзы уродливых стариковских очков, внимать бреду телевизионных шоу.  И будешь думать о том, что за всю жизнь "не посадил ни одного дерева", не съездил на сафари в Африку, никогда по-настоящему не любил и не оставил потомства.  Не сделал детей, которые понесли бы дальше твои ДНК, продолжили бы род твой.  Не изведал удивительного чувства отцовства, гордости от того, что принёс новую жизнь в мир сей.  Не присоединился к негласному клубу мужиков, чувствующих себя паханами, вырастивших сыновей-дочерей и старящихся в окружении внуков-внучек.

"Внучек, внучек, давай я тебя в ванной вымою," – развратная, отвратительная старуха Клавдия Чичибабина подъехала к мальчику Коле, который, наконец, облегчённо пописал, в облаке запаха Анатолия, и теперь пребывал в хорошем настроении, починяя велосипед.  "Иди-ка ты, бабушка, вшей ловить на крыльцо," – вежливо ответил он ей, обнажая в доброй улыбке щербатый рот – зубы то тут, то там отсутствовали по причине постоянных драк...

Упоённо стрекочут цикады в траве и воздух взрывоопасно заряжен, словно сжатая до упора пружина, предвкушением грозы и ливня, скорых и неминуемых, как возмездие молодой республики...  Не имея в лёгком рюкзачке за кургузой спиной своей ничего, кроме словаря Даля, летящей походкой, лёгкой рысью выступает наш лирический герой в пугающе-манящие пампасы неизвестности...