16. Мефистофель показывает лицо своё

Ни Галкина, ни Ёлкина, ни Палкина.
Ни Змейкина, ни Лейкина, ни Скалкина.
Ни Аденауэра, ни Шопенгауэра, ни Айзенхауэра.
Ни брандмейстера, ни балетмейстера, ни брандмауэра.

Да – сегментации, реинкарнации, расстрелянной делегации.
Сто – лет одиночества, ошибок в написании имени-отчества, ровных, гекзаметром, строф в распечатке пророчества.
Крот – выполз сослепья на свет Божий, скукоженной рожицей землю роет и ни о чём не тревожится.
Поспешает – баядерка вниз по реке на байдарке, санитар – поставить пиявок подружке своей-санитарке, поскольку насмарку пошли ей и спирт, и рассол, и припарки.

Нынче в народе нет "извини-подвинься", нет "будьте любезны, простите, пожалуйста".
Есть лишь сплошные "вынь да положь" да перевранные истории доктора Фауста.
Мефистофелю что остаётся? бить баклуши да считать ворон в плохо вымытом небе.
В поезд вошёл он в Ивано-Франковске, на полном ходу выпрыгнул где-то в Борисоглебе.

Крикнул: "Подать сюда Тяпкина-Ляпкина!"
Искали мерзавца с факелами при свете дня.
Нашли его, загримированным под потрескавшегося латунного Кулебякина,
На главной площади сползшим набок со взнузданного коня.

Подали Тяпкина-Ляпкина под чечевичным соусом, в окруженьи петрушки и марципанов.
Францисканцы скальпелем из халцедона разрезали его на порционные блюда.
Венецианские дожи из бархатной ложи самураю Палкину бросали венки из тюльпанов.
Гейша же Ёлкин ревниво себя завернул в голубое манто и со сцены исчез без следа.