Глава 8

Все старанья, усилья,     к совершенству стремленья –
Это всё лишь насмешка!     Наши жизни – никчёмны!
Мы идём по дороге,     как нам кажется, к цели.
Перед смертью же видим,     что на месте топтались.
Наша цель словно звёзды –      никогда не достичь их:
Бесконечно пространство,     бесконечно познанье,
А судьбою даётся     лишь цветное мгновенье…
Сознавать это – страшо.      Изменить – невозможно.
Обрываются нити     нами начатых лестниц,
Осыпаются листья     нами найденных истин,
Поколенья проходят     только пыль оставляя…
Но как прежде безумцы      верят в то, что бессмертны!

Вот сияние утра     над землёю проснулось.
Пробудились все люди,     звери, птицы, деревья.
Не проснулся один лишь –      не проснулся Энкиду,
Гильгамеш, хэто видя,     зарыдал безутешно:
«Друг мой, брат мой Энкиду!     Ты лежишь, не проснулся.
Твоя мать – антилопа,     и онагр – твой родитель,
Все, тебя что взрастил     молоком своим, хзвери,
И весь скот, что пасётся     среди далей зелёных,
И все тропы лесные,    что топтал ты средь кедров
Плачут пусть, не стихая,    по тебе дни и ночи.
В славном Уруке горко    пусть старейшины плачут,
И народ, что молитвой     провожал нас в дорогу.
Заблестят пусть слезами     гор лесистых утёсы,
На вершины которых     мы с тобою всходили.
Вся земля пусть рыдает    как о сыне любимом:
Плачут соком деревья –      кипарисы и кедры,
Средь которых с тобою     мы в пути продирались.
Звери: львы, антилопы,     леопарды, гиены,
Козероги и туры     пусть как люди заплачу.
В светлых водах Евфрата     тлько слёзы пусть льются
Пусть мужи все заплачут,     те, что строили Урук,
И те жёны, что помнят     как Быка мы убили.
Плачет тот, кто гордился     словно предком, тобою.
Плачет тот, кто восславил     твоё имя однажды.
Плачет тот, кто когда-то    накормил тебя хлебом,
Та, которая ноги    умащала елеем,
Кто наполненный подал    винной влагою кубок,
Получивший супругу     твоим мудрым советом…
Пусть мужчины рыдают,     точно слабые жёны
И от скорби великой     рвут власы над тобою
Я же плачу о друге,     о достойном Энкиду,
Как родители плачут     о ****ке ушедшем.
Что же?! Слушайте плачь мой!    Что ж, смотрите на слёзы!
Ни мужей не стесняюсь,    ни старейшин премудрых.
Я же плачу о друге,     об Энкиду достойном,
Как рыдают у гроба      хоры плакальщиц скорбных:
«Словно моный топор мой,     моей силы источник,
Словно верныйкинжал мой,     словно щит мой надёжный,
Словно плащ мой нарядный,     словно пышный убор мой –
Отнят демоном злобным     у меня, ты, Энкиду!
Младший брат мой любимый,     ты – гроза хищных тварей,
Младший брат мой, Энкиду,     ты – стадам диким пастырь,
С кем однажды сошлись мы,     с кем отправились в горы,
С кем вдвом одолели     и Быка, и Хумбабу, -
Что за сон непонятный     на тебя навалился?
Светлый лик твой стал тёмен,     и меня ты не слышишь!»

А Энкиду недвижим,     головы не поднимет.
Гильгамеш тронул сердце –     сердце больше не бьётся
И тогда, как невесте,     другу лик принакрыл он,
Сам –  кружить стал над другом     как орёл горделивый.
Точно львица, чьи львята     угодили в ловушку,
Стал метаться он грозно    то туда, то обратно.
Он волос своих кудри     рвал в отчаянье горьком
И с себя, точно скверну,     посрывал он одежду.

Лишь сияние утра     над землёй пробудилось,
Гильгамеш своим кличем     по стране созывает
Кузнецов, камнерезов –     всех, ваянье кто знает:
«Друг мой, брат мой любимый,    твой кумир будет создан
Как никто ещё другу    не пытался воздвгнуть:
Рост и облик твой точно    будет явлен в кумире,
А подножье – из камня,     а власы – из лазури,
Лик твой – из алебастра,     а из золота – тело.
А теперь же, Энкиду,     друг и брат мой любимый,
Я великое ложе     для тебя приготовил,
Уложил тебя, друг мой,    на почётное ложе,
Поселил тебя, брат мой,     слева, в месте покоя.
Все цари твои ноги     целовать преклонялись,
И тебя всем народом     повелел я оплакать,
И обряд похоронный     поручил я исполнить.
Сам же после тебя я     снял царя облаченье.
Мне отныне одеждой     только рубище станет,
Только львиную шкуру     я накину на плечи,
И, людей всех покинув,     удаляюсь в пустыню.

Лишь сияние утра      над землёй пробудилось,
Гильгамеш приготовил     человека фигурку,
Вынес стол для гаданья,     стол большой деревянный
И наполнил сосуды:     из сердолика – мёдом,
А душистейшим маслом     тот, что был из лазури.
Всё украсил, прадставив     перед Шамашем светлым.
Совершая обряды,     молвя слово молитвы,
Лишь одно Гильгамеша     волновало – бессмертье:
«Ты скажи мне, поведай,    я – смогу ли жить вечно?
Или так же как брат мой     буду в землю закопан?»
Шамаш тучей прикрылся,     принахмурился Шамаш,
Стал он Эллилю молвить     Гильгамешево слово:
«На две трети ведь бог он,     на одну лишь он смертен,
Может примем его мы     в круг бессмертных на равных?»
На безумную просьбу     Эллиль гневно ответил,
И ответ его ветром     к Гильгамешу домчался:
«Всем известно от века     так наначено людям:
Земледельцы все – пашут,     урожай собирают,
А пастух и охотник –     со зверьём обитают,
Надевают их шкуру,     их питаются мясом.
А того что ты хочешь,     никогда не бывало
С тех времён, как мой ветер     гонит воды по свету!»
Опечаленный Шамаш     Гильгамешу явился,
Чтобы Эллиля слово    повторить предсказаньем:
«Гильгамеш мой, безумец!      Ну куда ты стремишься?!
Жизни той, что ты ищешь,     никогда не найдёшь ты.»
Перед Солнцем и Небом,     пред Землёю бессмертной
Гильгамеш отвечает,     с гневом слёзы мешая:
«Я охотником не был,     убивающим зверя,
Землепашцем я не был –    не устал я от жизни.
Обошёл я все степи,     неприступные горы,
Видел скрытые дымкой     неизвестные дали –
Бесконечные дали! –     Я хочу их увидеть!
Разве хватит теперь мне    под землёю покоя,
Если всё, что я сделал,     только малая капля?!
Ничего не успел я!     Жизнь как сон пролетает!..
Пусть же солнца сиянье     глаз аплнит колодцы,
В пустоте подземелья     этот свет пригодится,
Ведь уже не придётся     видеть мёртвому солнце…
Но пока ещё жив я –     я искать буду вечность!»