Слоба

Он был черного цвета и шерсть его очень даже курчавилась. Жил он в разных местах, но всего чаще, с самого детства, между кроватью и шкафом. Еще он любил валяться просто так, как будто ему ничего и не нужно, так, между прочим, на кухне и смотреть, как над головой проносится в разные стороны всякая вкуснятина, которая приятно пахла. Иногда, когда он не хотел есть и нюхать еду, он лежал в коридорчике и ловил проходящие мимо ноги. Эти три места он любил больше всего. Не любил он такие места, в которых жить ему приходилось очень недолго. Например, место под лавкой в вагоне трамвая он не любил, и место под лавкой в вагоне поезда он тоже не любил. Жить в таких местах ему категорически не нравилось. Он любил смотреть в окно и по сторонам, высунув голову из сумки. Вот это он любил. На улице тоже были места, которые ему нравились, а были и такие, что не нравились. Читать письма под забором, копошиться в траве или в опавшей листве было ему по душе, а плестись по улице и нюхать гадостный дым – этого он терпеть не мог.
Что он кокер-спаниель он и знать не знал, он только радовался, когда видел или вычитывал из писем, что бывают собаки меньше его, и очень не радовался, когда собаки были гораздо, гораздо больше, чем он. Зато он прекрасно знал, что если где говорят Слобка, Слоба, Слобушка – то это про него, и если тут же прибежать на всякий случай, то может и дадут чего-нибудь. Прибежать на всякий случай стоило и тогда, когда он слышал «на», «эй, собачка», «сюда быстро», «назад, поросенок», «иди-иди», «пойдем гулять» и «где наш песик». А вот когда говорили и даже громко говорили «Слободан», «где этот паразит», «ну-ка, гаденыш», «сейчас я ему дам», «накажу» и «вылазь сейчас же», тогда прибегать было не надо, а надо было срочно лезть под шкаф и сидеть тихо-тихо, что бы там не говорили, а вылезать, когда позовут есть или гулять.
Жил он не один, а с разными другими животными, которые не были собаками. Одно животное даже было его личным животным. Выглядели они странно и были похожи на пятно света от лампы. Иногда они светились очень ярко, особенно после еды или когда гуляли с ним, а иногда тускло, обычно по вечерам. Когда они сердились, свет у них был опасный, слепил глаза и как будто начинал потрескивать. Тогда на всякий случай лучше было на них не смотреть и к ним не подходить. Пахли животные все по-разному, так же как и светились. Лучше всех пахло и светилось его собственное животное, потому что кроме света у него были еще руки и ноги, которыми оно кормило и гуляло со Слобой. У других животных тоже были руки и ноги, они тоже светились, иногда кормили и гуляли, но их свет Слоба не воровал, потому что тем это не всегда нравилось, и тогда он слышал «фу, какой грязный», «куда полез», «с тебя шерсть сыплется», «какой вонючий» и многое еще другое. Зато его собственное животное не сердилось и не искрило, когда он украдкой похищал свет. Этому животному это даже нравилось. Ворованный свет застревал в шерсти и его хватало надолго, иногда можно было успеть несколько раз поесть, пока свет кончался. Слоба не задумывался, зачем ему так нужно воровать свет, но бывая весь в свету, он умел гораздо больше, чем когда он был без света или света было мало.  Он даже заранее мог узнать, когда он будет есть и гулять, или даже узнать, когда его животное проснется утром, чтобы подбежать и успеть окунуться в ласковый и чистый утренний свет. Этот светящийся шар, свое животное, он мог узнать из тысячи других даже и без всякого разнюхивания, он мог часами сидеть или лежать в  лучах чужой славы и ощущать себя больше, чем он есть, даже больше больших собак. Неприятным было одно: ему часто снились не свои сны, и тогда он от страха поскуливал, скалился и судорожно поводил лапами, не умея от них убежать.
                Сентябрь 2003